#43. Смех


Григорий Гаврилов
Неизвестная переписка Жукова и Сталина

Письмо Жукова Сталину

14.10.1941

Дорогой Иосиф! Мне кажется, что наше сознание умеет перемещаться во времени мгновенно. И не только во вре­мени. Я подобрал не то слово… Тут вернее сказать: сооб­щаться. Хотя какие-то уровни для сознания закрыты, неви­димы. А видимы только для души. Т.е. есть у нас душевное зрение, которое может видеть невидимое, но сознание это­го не видит.

Мир значительно шире, Иосиф, он квантов, многоуров­нев. И эти уровни друг с другом сообщаются. И из этой свя­зи получается что-то вообще невыразимое. Представь себе, вот едет тепловоз, и поют лягушки, в окно течёт ветерок, пискнула, видимо, летучая мышь. А на стене отражается тень цветка-дерева, стоящего на окне. И есть ощущение, что всё, по отдельности перечисленное, тоже сознательно, и с ним всем, как и с целым, можно сообщаться. Иосиф, ска­жи, может, это и есть Бог?

Проспал весь день и видел долгий сон.

Там был и сонный паралич с переходами в разные уровни, и какие-то запредельные вещи. Были и превращения. Была там какая-то сила, которой все боялись, и за ней бегал, хотел с ней столкнуться лицом к лицу. Но она только показыва­лась. Защищался от тревоги с помощью "Отче наш", хотя что-то мешало её читать (это во снах всегда так). Не было страха. Не пытался спрятаться, а защищал своих.

С нетерпеньем жду твоего письма.

Пиши, как погода, почём хлеб.

Жму руку. Жуков.

Письмо Сталина Жукову

16.10.1941

Дорогой Жора. Полагаю, в своём письме ты говоришь о времени. И вечности. Скажу одно: есть атомы времени. Но вечность не состоит из этих атомов. Берия мне не верит. По-моему, он глуп.

В Москве пока тепло, но будут сильные морозы, это я всег­да чую. Немец помёрзнет, обтрясём его опосля, как облепи­ху, да выжмем из него масло.

Хлеб подорожал, но незначительно. Запасов хватает. Пью чай с сахаром вприкуску, потому что запломбировал зубы. Бесплатно, Жора.

Спрашиваешь, Бог ли то, что ты описываешь. Скажу тебе так: Бог с тобой. А дальше сам думай.

Расскажу ещё один случай тебе, а ты его мне объясни. Хотел попить чаю, а вместо этого пошёл дождь. Ошибка ли это? Или же закон? Али чудо?

Передавай привет солдатам. Кури меньше.

Жму руку.

Тов. Сталин.

Письмо Жукова Сталину

18.10.1941

Дорогой Иосиф, спасибо за твоё умное письмо. Извини, что буду краток — мало времени: пишу одной рукой и мыслю вполсилы, другой рукой бью фашистскую гадину и мыслю во вторую полсилы об ей. На твой важнейший вопрос отвечу позднее, ибо к ему с полумыслями не подступишься.

Передал привет солдатам. Сражаются ещё более геройс… прости, не знаю, как пишется слово, а солдаты — герои. Тебе от них тоже привет.

Один солдат просил тебе передать его слова: "Здесь, на фронте, я кое-что понял: чувство Родины — это то же, что любовь".

Пиши, Иосиф. Меньше читай Пастернака, больше нале­гай на крупную прозу. Пододевай тёплые носки, уже под­мораживает. Немец стынет.

Жму руку.

Жуков.

Письмо Сталина Жукову

20.10.1941

Дорогой Жора! Передай благодарность тому солдату от тов. Сталина. Знаешь, он потрясающе прав. Я никого никог­да не любил, но теперь знаю: я всегда чувствовал Родину, но не знал этого. Тот солдат открыл мне понимание этого чув­ства: чувства Родины. Конечно, наша жизнь не есть сумма ощущений и их плод, ибо ощущения могут быть обманчивы, она также не есть результат нашего опыта, Жора, ибо опыт ограничен, а жизнь не имеет границ, но и то и другое ценно.

Последовал твоему совету: бросил читать Пастернака, взялся за Толстого.

Берия жалуется на судьбу. Говорит, что "так" не должно быть. Я ему отвечаю: "Кто сказал, что так не должно быть?! Ты? Именно так и должно быть. Ты — точка в этом времен­ном узоре, Лаврентий".

Он грызёт ногти, молчит и смотрит воспалёнными глаза­ми, потом выхватывает из кармана карадаш и начинает его ломать трясущимися руками. По-моему, он не только глуп, но ещё и параноик.

Пиши, как там немец, уже увяз в соплях или ещё дер­жится? Пей чай с мёдом.

Тов. Сталин.


Письмо Жукова Сталину

22.10.1941

Дорогой Иосиф! Ты спрашивал меня о чуде, о законе. Полагаю, что Чудо есть закон мира, но Чудо непостигаемо. Хилыми силами нашего разума мы можем что-то объяснить, да и то путано. И приблизит ли нас это объяснение к пони­манию истины? Как ты считаешь, Иосиф? И тут же должен тебе рассказать об одном видении. Вчера я увидел, что в моей душе идёт битва. С одной стороны — воин с копьём на коне, с другой стороны — кто-то неясный, он похож на Локи или на кого-то ещё, он всегда ускользает. Битва ещё не соверши­лась, но я уже знаю, что тот, с копьём, уже победил. Знает это и другой. Значит ли это видение, что мы победим немца?

Немец вязнет. Не то у него сердце, да и одежонка дрянная.

Молодец, что взялся за чтение Толстого.

О Берии я всегда думал с сомнением: он не советский человек: нервы слабоваты.

Как твои зубы?

Жму руку. Жуков.

Письмо Сталина Жукову

24.10.1941

Дорогой Жора! Ты замечательно сказал о Чуде. Твои слова пробудили во мне забытые картины детства. На мгновение меня охватило какое-то немыслимое счастье. Знаешь, быва­ют моменты абсолютной душевной чистоты. Тогда откры­вается божественная красота мира. Тайный, но интуитивно постигаемый замысел Творца становится как бы ясен. Жора, в молодости я писал стихи, но ведь этого никто не знает…

Ты пишешь о видении. Тот всадник с копьём — это ведь Георгий Победоносец. Это добрый знак.

Расскажу тебе о видениях, которые случились в моём детстве.

Когда умирал мой дед, я видел, как в окно улетают ка-кие-то светлые тени. Когда все они вылетели, одна влетела. Так я понял, что это смерть деда. Позднее, когда я ночевал у друзей, я бредил: выйдя из комнаты, я стал пытаться оста­новить часы, которые висели на стене, но они были так высо­ко, что мне не удалось до них дотянуться. Я говорил: "Часы слишком быстро идут". Пытался отвести стрелки назад, но не дотянулся. Утром, с немыслимым грохотом ударившись о пол, часы разбились. Тем утром умерла моя бабка.

Есть ещё, что можно рассказать тебе в этом письме, но нужно работать.

Зубы в порядке, Жора. Пью чай с вареньем. Страсть как люблю клубничное варенье.

Немца мы скоро оглушим.

Как ты там питаешься? И пьёшь ли спирт? Могу прислать тебе вина, я его разбавляю, а ты будешь пить неразбавлен­ным. Говорят, хорошо для пищеварения.

Пиши. Тов. Сталин.

Письмо Жукова Сталину

26.10.1941

Дорогой Иосиф! Выдалась свободная минутка — пишу тебе письмо. Сейчас мне пришла такая мысль: а что если наше сознание — это тоже волна или, точнее, рябь, которая прохо­дит по телу вселенной? А наша душа и дух в нас, который мы назвали словом "огонь", есть нечто ещё более… сверхпро­странственное? Тогда наша жизнь, которая во времени имеет вид судьбы, и есть божественное творчество. Творчество — это рябь, проходящая по телу вселенной. Я немного путано говорю, Иосиф, недодумываю… Война не позволяет поду­мать в полную силу.

Один солдат, кажется, поэт, говорил про рождение, жизнь, смерть и воскрешение, слитые в одно. Похожее состояние бытия охватило меня в один из дней. Кажется, я говорил тебе об этом. Если соединить в одно все озарения и невероятные подарки, то получится именно это. Может, это и называют той любовью? Как ты считаешь, Иосиф?

Ты как-то писал мне об атомах времени, а вот сегодня я почему-то повторял всё утро слово "сверхпространство". Не могу сказать тебе, что это, но, кажется, начинаю понимать.

Спасибо за предложение прислать вина, но я солдат этой войны, Иосиф. Обхожусь спиртом.

Мы выбили из немца наглую уверенность. Кажется, сама Россия посмотрела немцу в глаза, и немец вздрогнул. Наши солдаты каждый день, каждый час совершают подвиг. Совет­ский солдат — гений боя.

Пиши, Иосиф. Не забывай про завтрак. Разбавленное вино и трубка — это не завтрак, Иосиф.

Жму руку. Жуков.

Письмо Сталина Жукову

28.10.1941

Дорогой Жора! Спасибо за твоё интересное письмо, про­читал его с любопытством. Ты говоришь о сверхпростран­стве. Я понимаю, что ты имеешь в виду, но объяснить это тоже не умею, тут нужен особый поэтический дар. Знаешь, вчера перед сном читал стихи и потом долго думал о поэ­зии. Жора, мне кажется, что настоящая поэзия преодолева­ет границы слова.

Ты спрашиваешь меня о той любви. Да, это она, Жора. И прав тот солдат, блестяще прав. Я много думаю о жизни, не о сво­ей, а о жизни вообще. Жизнь есть сила, побеждающая вре­мя, а не наоборот. На полотне времени Творец создал чудо — Жизнь. Мы, советский народ, сейчас защищаем это чудо. И мы его защитим, Жора.

Должен рассказать тебе ещё вот что. Вчера, во втором часу ночи, в кабинет ввалился пьяный и плачущий Берия. И стал спрашивать меня о счастье:

— Товарищ Сталин, где счастье? Я страдаю!

— Ты не страдаешь, Лаврентий. Ты сволочь. Если ты не сде­лаешь бомбу, будешь рыть реки в Средней Азии.

Он выбежал, пригибаясь и поправляя трясущимися рука­ми то и дело спадающие очки. Потом я стал думать о нём. И, кажется, я его понял, Жора. Его представление о счастье довольно глупо и ошибочно: он считает, что счастье находится где-то вне его жизни, так сказать, вне поля его жизни, т. е. оно почти недостижимо, потому что как бы посторонне его судь­бе. Разве он не сволочь, Жора? Разве это советский человек? Он позорит партию и весь наш народ, когда каждый рабочий и крестьянин каждый день совершает подвиг великой борьбы.

Как у вас со снабжением, Жора? Передавай привет солдатам от товарища Сталина. Носи шапку, скоро будут холода, чую.

Пиши. Тов. Сталин.

Письмо Жукова Сталину

30.10.1941

Дорогой Иосиф! Пошёл снег, первый снег! Это добрый знак, потому что немец коченеет. И я уже слышу, как начи­нает скрипеть и стонать эта адская механическая машина Вермахта.

Иосиф, ты пишешь об очень умных вещах: говоришь о пре­одолении поэзией границ слова. Здесь мне не всегда удаётся об этом подумать. Прости, что не могу тебе ничего по это­му поводу ответить.

Но был у нас интересный разговор с солдатами на днях. Спешу им с тобой поделиться. Снова тот солдат, который передавал тебе слова о чувстве Родины, разыскал меня и при­вёл к своим товарищам. А компания у них удивительная, Иосиф. Это бывший монах, воин, пьяница и поэт. В редкие минуты отдыха они говорят совсем не о войне. И вот что я услышал, Иосиф.

Поэт начал рассуждать о мышлении:

— В минуту блестящего мышления о себе и мире нам кажется, что мы постигаем себя и мир в некой полноте. В эту минуту, пускай час, мы можем помыслить, что пости­гаем мир или себя полностью, насколько это для нас воз­можно. Радуемся этому и бьём в ладоши.

Мы можем описать и сам процесс мышления, и мыслимое нами (и здесь нас ожидает подвох). Описать это неким язы­ком. Сделать слепок. Своеобразную зарисовку.

И вот проходит час. Мы снова начинаем мыслить о мире и о себе и видим, что у нашего мышления была своя вре­менная точка, свой язык, своё состояние. Что это мышление было не полным, оно охватывало не полноту. Да и вообще, оказывается вдруг, что там, час назад, в той временной точке, способ мышления и сам процесс были чем-то обусловлены. И полнота снова ускользает. Ускользает с наглостью, друзья. Нам остаётся только слепок, почти кожура этого великолеп­ного мгновения мышления.

— Не стоит полагаться только на мышление, — возра­зил ему пьяница. — Я вот вообще не мыслю, но понимаю. Мысль — довольно медленная кляча, которую следует сте­гать и стегать, чтобы доехать хоть до какой-то истины. Мой рецепт постижения довольно прост и безотказен. Я беру ста­кан спирта, разбавляю его водой, чтобы получилось два ста­кана, выпиваю один и перестаю о чём-либо думать. Только смотрю. Смотрю и вижу. Постигаю. Второй стакан я растя­гиваю на несколько глотков, добавляя, когда нужно, ясно­сти своему взору. Наутро я ничего не помню, но много знаю.

— Это бесовское, — спокойно заметил бывший монах. — Нужно жить праведной жизнью, молиться, смирять свою гор­дость и любить Бога. И Бог откроет тебе то, до чего не суме­ет добраться ни один мыслитель. Есть благодать и радость. Без них нельзя увидеть Божий мир.

В это мгновение воин, который сидел молча и курил само­крутку, встал, взял свой ППШ и густым плотным голосом обрубил беседу:

— Дело говорите. Но пора воевать идти.

Вот так, Иосиф. Надо ставить точку. Отдых закончился.

Напиши, как твои пломбы. Завтракаешь ли. Что там с Берией?

Жму руку. Жуков

Письмо Сталина Жукову

01.11.1941

Дорогой Жора! Спасибо за твоё письмо. Написанное в нём довольно ценно и нуждается в обдумывании, но пока, сам знаешь, некогда.

Ты спрашиваешь, завтракаю ли я. Да, по твоему совету стал есть кашу на воде, но с маслом. Пломбы мои исправны.

Сейчас, Жора, важнейший момент в истории. Судьба все­го человечества может зависеть от одного единственного боя двух солдат. Если в этом незаметном для сводок поедин­ке победит советский воин, мир будет спасён. Это Священ­ная война, Жора. Мне часто представляется этот поединок: когда всё на весах. Знаешь, Жора, вся наша жизнь — тоже такой поединок.

Расскажу тебе один случай. Вчера мне пришла телеграм­ма от Рузвельта. Он предлагает помощь по ленд-лизу. Совет­ский Союз с благодарностью примет её. Это я обдумал ещё заранее. Но одно происшествие…

Я набивал трубку, как вдруг вбежал Берия с криком: "Кру­гом монастыри! Кругом монастыри!" Я выронил трубку, хотя к выходкам этой тряпки давно привык. И вот, ког­да я поднимал трубку, увидел несколько жизней, закан­чивающихся и начинающихся снова. Сначала я увидел Гори. Я был юношей, меня зарезал один из трёх хулига­нов ударом в левый бок. Потом я ходил по Гори и спра­шивал своих товарищей, сидевших под навесом, о том, где найти тех троих, чтобы отомстить им. Не помню, раскви­тался ли я с ними…

Было много жизней, все они как будто начинались с одно­го места, с Гори, а продолжались и заканчивались в разных местах. Был ещё какой-то коридор, где я всегда оказывался перед новой жизнью, кажется, коридор этот университет­ский, по нему ходила красивая девушка, видимо, пришед­шая поступать, но мы с ней не могли встретиться, потому что моя новая жизнь начиналась чуть позже, чем она про­ходила то место, где я появлялся. Как это объяснить ясно, не знаю, Жора. Там не было нашего времени, там было дру­гое. Последняя моя жизнь не закончилась смертью. Я бежал со своим сыном 10-ти лет по берегу какой-то реки в Южной Америке, нас преследовал странный самолёт в виде стре­козы, и из него стреляли по нам. Я был связан с какими-то службами, а за мной охотился НКВД. Оказавшись на рын­ке, я слился с толпой. Но слежка продолжалась, это я чув­ствовал всей своей кожей. И вдруг напротив себя я увидел того, кого должен убить…

Потом был снова тот коридор в том университете, мы столкнулись с той девушкой и обнялись.

Всё это происходило, пока я поднимал трубку с пола, какую-то секунду. Жора, я думаю, связано ли это с ленд-ли­зом, с будущей политикой?

Ты спрашиваешь, как Берия. Ввалившись в кабинет, он повторял одну и ту же фразу, потом поднял на меня гла­за и исступлённо крикнул: "Кто-то другой везде, товарищ Сталин!"

"Выйди, Лаврентий. Грех на тебе, вот ты и мучаешься", — ответил я ему и указал на дверь.

Жора, через 2-3 дня похолодает. Надевай тёплые носки. Немец пойдёт, готовьтесь. Передавай привет солдатам.

Тов. Сталин.


Письмо Жукова Сталину

03.11.1941

Дорогой Иосиф! Солдатская радость играет во мне на гар­мони. Мы бьём немца! Бьём! И немец ошеломлён. Примо­розим мы его скоро к земельке нашей.

Помнишь, я тебе писал о четырёх солдатах? Они сно­ва говорили обо всяком умном, мне многого в их речах не понять, не тот во мне ум, чтобы быть в отвлечении от жиз­ни и идеи видеть, я больше вижу движение войны. Говори­ли они жарко, даже спорили. И тот, который воин, снова их обрубил: "Да ежли всегда про свою жизнь думать, это ж удавиться можно! Так за своей жизнью главного не увиди­те, загородит же! Дайте мне две гранаты!"

Ему не дали. Он взял сам. И пошёл один на немца. Гово­рит, мол, кто остановить попробует, убью на месте.

Через полтора часа он вернулся. Невредимый. А только вся шинель у него пулями побита. А на нём ни одной царапины. И говорит: "Я немцам ужаса нагнал. Теперь дыра у них в уме размером с Москву". И смеётся. Я отдал приказ выдать ему двойную спирта и выходной. А он отказался: "Мне переды­ху не надо, я не на работе, а землю свою защищаю".

Вот так.

Иосиф, сообщать ли об этом газетам? Ты тут лучше пой­мёшь, как быть.

Ставлю точку, нет времени, чтоб расписаться да обду­мать всё, прости.

Мороз идёт, надо готовить оборону, немец сейчас сно­ва дёрнется.

Иосиф, не болей, ешь чеснок. Жму руку. Жуков.

Письмо Сталина Жукову

05.11.1941

Дорогой Жора! Я счастлив, что у нас есть такие солда­ты, такие воины. Я верю в то, что такие люди носят в себе какую-то коренную правду, которую нельзя понять ловким умом, потому что она проста и честна. Она досталась наро­ду от самой земли и от самого солнца. Она не может быть вытащена на свет и рассмотрена отдельно, потому что сли­та с судьбой народа, неотделима от него.

Знаешь, Жора, я полагаю, что смекалка — это именно что русский способ думать, народный способ. Смекалка есть подо­бие суммы логики и интуиции, но более суммы. У немца нет смекалки. И поэтому мы его одолеем.

Жора, я читаю немецких поэтов и философов, чтобы понять их дух. Кажется, их дух — умирающий. И мне становится скуч­но узнавать их культуру дальше.

А твои письма я читаю с большим интересом. И над ними размышляю больше. Жора, ты знаешь, я понял, что бытие и есть запредельность. Жизнь запредельна смерти, Жора. Говорили ли тебе об этом солдаты?

Знаешь, хочу уметь во сне проживать жизни разных существ: цветка, солнца, воробья, Берии, наших славных воинов.

Ещё вот что хотел тебе сказать. Вчера я понял кое-что. Время — это одна из форм вечности, одна из её сторон. Ты спросишь, какие иные её формы? Красота, которую умеет назвать искусство. Чудо, которое открыто верующему серд­цу. Победа, Жора, — это главное для нас чудо.

Будь здоров. Тов. Сталин.