|
|
Сертификатные встречи БАКШТЕЙН Говорят в молодости был красавцем! (Кто из нас "в молодости" не был лишён этого недостатка?!) Довольно отвратительный тип! Чем и притягивает. Человек (по-моему лысый?), которому приятно говорить гадости прямо в лицо. Не боясь осуждения окружающих. Да и Иосифу приятно! Без конца курирует какие-то важные институции! Загляденье! В этом курировании мальчишь-кибальчиш всегда был фатом! Так и слышен его треск-смешок. Если его присадить на корточки и покрасить бронзой в метро на "Площади революции", его бедро было бы отполировано "на счастье" благодарными пассажирами-перформанистами, идущими на пересадку к станции "Успех-Урюпинская"! Он, безусловно, душевно-тёплый, быть может, даже приторный, поэтому ленинский прищур защищает его от собственного излучения, именуемого в народе "предательством интеллектуалов". Ему пошла бы косуха с левосторонней молнией. Я люблю его сурово отрешённое лицо любовью заискивающей, фамильярно недостойной любовью маргинала. Классик вне досягаемости обид, повелительного снисхождения. Я готов бегать ему за "Клинским", но снисходительность его принципиально против живописи. Любимец простушек и стерв, запросто проходящий любой фейсконтроль. Из Иосифа получился бы хороший репер, жонглирующий балалайками. Иосиф Бакштейн — гений презрения с детдомовским отрешением! Воодушевлённого ароматического презрения к… "ху-до-жни-кам"! Эти ползучие твари — так выспренно Иосиф выражаться не станет. Даже просто: "твари" — и то вымученно. Тля! В 1964 году Иван Шевцов пишет роман-памфлет "Тля" про никчемного мазилу-авангардиста, в то время как реалист-прогрессист (цитирую, не удержался): "Над свежими бороздами с криком вьются грачи и вороны. Русский крестьянин в рубахе без пояса и в лаптях стоит у сохи, протянув корявые руки к Ленину. Владимир Ильич — простой, знакомый и до боли близкий — стоит, приласкав рукой белоголового босоногого мальчика, принёсшего завтрак отцу, и внимательно слушает "сеятеля и хранителя" земли русской. И, кажется, Ленин уже видит в весенней дали тысячи тракторов, вышедших на безбрежные просторы России, чтобы переделать крестьянскую жизнь". Иосиф Бакштейн так и видит эту выразительную картину, дополненную Виноградовым-Дубоссарским (новыми передвижниками), дополненную, повторю, голозадой пышнобёдрой роскошногрудой русой красавицей с оглушительным соблазном оглядки спускающейся к водам всё того же будущего! Иосифа Бакштейна с его презрением к летописцам-художникам можно понять! (Впрочем, поваляться бы в стогу сена с такой барышней!.. но это уже не по тексту.) Итак, красивый в прошлом, но не оскудевший в красоте и ныне Иосиф не ироничен — это затратно, но просто небрежен в ненависти к дуракам, что утомляют землю русскую своим присутствием! (Господи, какая глупость!) Что утомляют просто немым присутствием. Без скорби и просьб к продвинутому куратору. Который плохо пишущей пастовой ручкой запросто мог бы внести твоё имя в реестр (чего?) хотя бы выигрышных операционных систем мирового искусства! Причём с ленцой и эдак запросто, почти как денди! Вот только менталитет Иосифа Бакштейна, но не будем столь откровенны! Это тоже раздражает Иосифа! Не скрою, я любил смотреть в слизистые глаза Вани Бакштейна. Бывало, скользнёшь из глаз по его округлой маслянисто-блестящей лысине и катишься до горизонта небывалых остроумий. А Ване только щекотно в его ленинском прищуре отрицания искусства.
КУЛИК Олежек прелесть! Кто не помнит его бреющий полёт с бабочкой под горлом на юбилейном пятилетии Галереи Гельмана на Кузнецком мосту, когда раздосадованный, вечно онанирующий израильтянин Бренер, (по пиар-сговору с юбиляром, булавой — не истекающим завистью членом — крушил стёкла выставки). Олежек в лакированных чёрных ботиночках исполнял чечёточку под стеклянно-каркасным быком, насилующим корову. Были времена! Обычный парень украинской национальности достиг высот не только у москалей, но и снискал за океаном! Кулик встал с колен, как и Родина! Теперь он не на четырёх! Тогда как его винтообразный хвост провис наши самолёты день ото дня крепче. Помню в галерее "Реджина" резали поросёнка. Это было по-гоголевски и по-украински одновременно. Олег ходил в галстуке и лакированных остроносых ботинках, немного стоптанных. Зловеще-чёрная непривычная бабочка теснила ему горло. Его успеху было завидно. Ныне матерная группа попсы на "Л" (не буду делать дополнительную рекламу!) в чести. Есть заграничный парень Бренер — хрестоматийный символ зависти к Кулику! Лучше завидовать Кулику никто не смел! Это тот, кто онанировал на каждый портрет Кулика, выставленный в витринах антикварных лавок Москвы. Однажды Олег занял все этажи в ЦДХ и наделал на голову гипсово-картонного Льва Толстого! Перфомансист Бренер едва не кончил с собой от высшей степени паранойяльной зависти. Да что там — гудела Москва! Таков Олег в лучшие годы! Олегу хорошо дышится среди деревенских поросячьих просторов. Возглавляя Демократическую Партию Животных, он чувствует себя крепким управленцем. Как вегетарианец-ветеринар, он энциклопедически обладает зоофилией, о бесправии братьев наших меньших на любовь и страсть у мастера все права. Посмотрите в глаза собаке, погладьте за ухом кошке, загляните под хвост корове и вы проникнитесь примирением и состраданием. Олег виртуоз и фантазёр в области просвещения биомассы… Курино-гусиный помёт между пальцев ног… Олег много сделал в освоении психикой принадлежащей ей телесности, зачастую брошенной, неухоженной. Человек, который руками и ногами проголосовал за мир и дружбу между низом и верхом! Даже Карл Маркс становился на четвереньки и бегал, вывалив язык, вокруг стола с детьми на спине. Иной раз нам не достаёт простоты в обращении с братьями нашими меньшими. Естество, стирающее грани… Признаться, (это глупо, но…) у меня было желание похитить куратора собственного восхождения и хранить, как произведение хепенинга в подвале дома. Сделать это было проще простого. В подвале "Синтеза" он хранил совокупляющихся быка и корову, прежде чем продал в Голландию. Позволю небольшое отступление, как об этом было написано выше. К 5-летию празднования Галереи Гельмана на Кузнецком мосту бык, совокупляясь с коровой, залил выставочный зал, и Олег Кулик в бабочке заламывал руки Александру Бренеру (ныне смирившемуся писателю-реалисту) за то, что тот кувалдой громил выставленную под стеклом графику Дмитрия Александровича Пригова! Во — хепенинг продуманно устроенный Маратом Гельманом, толкнул я в бок друга Сергея Подреза. Но всё оказалось скучнее. Это была обычная натуралистическая мутотень, какая случается на сельских свадьбах с перепившимися гуляками. Такое бывает даже с радикальными авангардистами. Но так и не выбрал — Кулика или Гельмана заточить в подвале. Может быть, оно и к лучшему. Олег мне нравился. С Гельманом мы виделись в Нью-Йорке на выставке каннибалов, поедающих В. И. Ленина. Но это уже совсем другой исторический период нашей многовесёлой родины. Однажды в каком-то ночном клубе, пестрило в глазах, (кадр из криминальных фильмов Тарантино) я порвал с Куликом: подарил ему с дарственной надписью "120 дней любви". Полупьяных нас зажало в углу, здесь наши дороги разошлись, не без злорадства, я ткнул в него книгой, лучше бы сорвал одежду, станцевал лЯзгинку. Когда рвёшь с товарищем по оружию, случается промочить пальцы ног. Позже встречались, но уже во льдах. Любвеобильные времена Джорджио Сороса канули в очко истории, взорвав рой пышнокрылых зелёно-гудящих турбо-мух. О, времена — о, дерьмища-нравы! Пацюков привёз Кулика пить водку в мастерскую "Синтеза". В вечерних лучах солнца горели сосны, зрелище не для слабооккультных, побежал за этюдником. Ложь. Просто сидели со стаканами и глазели на оранжевые стволы. Ложь. Не просто сидели. "Я хочу быть Кабаковым, бегать, как он, на четвереньках до конца дней", — без слёз на глазах, Олег, — "Если бы у меня был такой дом (повёл рукой с накренённым стаканом), я бы всё бросил!" Виталий, согласно чину, молчал. Я выдавил зубной пастой на груди Олега нож и с этим "ножом" в руках обнял его для исторической фотографии. Чего не сделаешь ради пренебрежения и любви. В отличие от критиков (а ныне кураторов), художники народ тщеславно грязный, я наносил художественные раны зубной пастой на теле Кулика, предварительно обезопасив его намордником. Водка помогала понять, что переустройства общества не будет. Татлину, Малевичу и Розе Люксембург повезло. Трудящиеся, мы злились впустую, изо всех последних абсурдных сил давя на педали нигилизма; ноль шансов, при баснословной игре в величие. Сквозь закатные сосны Венера. Однажды англосакс, большой британский учёный Стивен Хокинг, скажет: Я понял многое, быть может, даже очень многое, кроме женщин. Учитывая внешность каждого из нас, можно смело утверждать, что мы не Леонарды да Винчи и не Марии Стюарты. (Не знаю, удалось ли мне выразиться.) ПАЦЮКОВ Помню, в каком-то 70-ом, в каком-то полутёмном зале, какой-то полутёмной выставке блестит глаз. Всё. Можно было бы не продолжать, но как выразился Кулик: "Пацюков — это король Лир!" Короля играет окружение, буду окружать! Припадаю на колено, красно-колючие гвоздики революции дрожат в руке! Я постановил: вблизи Виталия витальность жизни конденсируется! Я максимально насторожен относительно всяких смыслов. Про искусство проведена граница, укреплённая и в то же время приятно бесполезная. А вот о жизни, об истрепавшейся гонимой технологиями метафизике — здесь я намерен держать форпост! При встрече идут поверхностные разряды зловещего молчания, тогда как внешне всё благопристойно, мило. У нас несоизмеримо разные службы. Тяготы Виталия много невыносимее моих детских проблем. Мне плевать на социальные связи, тогда как он в путах. Мне не терпится произнести глагол "РОССИЯ"! И тогда — произнесённый — глагол меркнет! Не та территория, над которой реактивные двигатели слов благополучно ускоряются! Лучше сразу о русской душе. Это отнорочек, выход в евроазийскую экзистенцию, от которой до буддизма рукой! А там, как известно, слова вне институции концепта. По любой из фотографий Виталия я утвердил бы его на роль крёстного отца с вытекающими полномочиями прямо в канализационную действительность. В которой плохие и хорошие парни — одно целое, и в которой говорят стволы и перья, а не языки. Виталию не надо закладывать за губы сигару, достаточно неразборчиво (в смысле эстетики) пошутить. Когда мы встречаемся на палубе роскошной яхты, и он дремлет в шезлонге у бассейна, перевёрнутая рюмка покачивается у ног, ударяясь всегда о дорогой переплёт романа "Анна Каренина". Одна из близких мне женщин при встрече с Виталием сразу же достаёт из ридикюльчика обрамлённое бриллиантами немеркнущее "СОВЕСТЬ". Чисто по-женски! Кто сегодня, будучи в адеквате, начнёт про совесть! Только влюблённая бескомпромиссная женщина. Как можно служить дьяволу — если переводить на жаргон дистрибьютора или спонсора. (Хотя, честно признаться, покашливая, слежу за "полемикой"!) Мы традиционно гуляли по Риму, Нью-Йорку, Мальмё, Москве, пользуясь редким единообразием разговорной эстетики прошлого. Будто общепринятой материи необязательно иметь будущее и выверенное традиционным искусством прошлое. Всегда кажется, что основной сюжет жизни (что-то вроде главного экзамена!) однажды не на шутку состоится и приведёт всё в порядок! Волны жизни плещутся у ног в ожидании доминирующих событий. Это как если бы предположить, что деревья в лесу не просто стоят, но выдерживают натиск очереди в ожидании необходимой прекрасной долины. Эта запись важна замечанием мимолётности всего и вся, даже какой-то раздражающей мимолётности. ОСМОЛОВСКИЙ Толя — мне всегда было жалко этого мальчика так беззаветно отдавшего себя революции, этой постоянно изменяющей родине проститутке. Ему бы надо писать детские книги, сказки. Как Аркадию Гайдару, отложить в сторону окровавленную саблю, покинуть кошмары снов с трупами и залечь на дно в Брюгге, как говорится! Трудоголик революции, всё время сгребает себя из пепла. Левоцентрист, не видящий запада на Западе. Цитирует Остапа Бендера: "Запад нам не поможет. Надо прорываться своими силами!" Любит прихвастнуть вдумчивым чапаевским сомнением, с картошкой за щекой, ссылаясь на скоротечную моложавость. Хобби — институциональное рекрутирование молодёжи. Забавно, как близкий к харакири головолосатый акционист Бренер, любящий мастурбировать и испражняться на публике, заглядывает почтительно в рот Толику. Душевная и ранимая конституция характера Толи с детских лет забросила мальчика в революцию. Напитавшись кровью, парень потерял голову, но от теплого доброго сердца не уйдёшь. Не так просто покинуть сладостную сентиментальность и нежную доверчивость добротного организма. Взвалить бремя страстей человеческих на детские плечи и носиться с тяжёлым грузом по полям сражений, кто мужал в атмосфере свободы, тому бесхозная рутина повседневных будней никак не придётся по вкусу. Кто героически колол флажки на фронтах боевых карт и спал в портупее, да что там! Толя обречён страдать и вынужден попросту мять глину. Пропорции, перспектива, кисти, карандаши, мастихины, этюдники, мольберты, стирательные резинки, кнопки, планшеты, пропорции, светотень, акварель, бумага, палитра, тюбики с красками (тсюбики з краськами! Б—ть!) — кто не сойдёт с ума от проклятых канцеляризмов, совершенно недоступных продвинутому аналитическому, рвущемуся в бой стратегически-тактическому мышлению?! Осмоловский, он же "Радек"! Человек устремлённый в недоступное для него академическое русло. Вроде бы рубаха-парень, похожий в собственных глазах на лидера. Не без хвастовства крутящийся у зеркала, хотя, наверное, это лишнее. Толик хотел бы иметь натруженные руки гончара, усталость плотника, удовлетворение от управления праведным трудом пасущегося стада. Здесь уместны любые метафоры, время революционное. На груди крест-накрест пулемётные ленты, в кобуре маузер, бескозырка не на затылок, но набекрень, в зубах папиросочка-самокруточка так и ходит из угла в угол. Довольно лоботрясничать и сюсюкаться, как со свежим пончиком с пустым кругляшом внутри, вокруг сердца. Молодой Толик запросто возглавляет экскурсию отряда солдат в лестничных маршах ЦДХ. Привычным жестом дирижирующих рук управляется взвод (сколько это?) солдат алкающих искусство. Толик никогда не жил зажиточно, не стремился к мещанской роскоши. И когда мятежные дни революции и распада кончаются — тоска смертная. Нечем выть. Здесь и помогает авангард, способствует вырабатывать желчь на пустом месте, на холостом ходу. Создавать один интернационал за другим, одну институциональную партию за другой и всё это в пустыне Сахаре. Штудировать биографию Радека, презирать Троцкого, играть указательным пальцем на пианино, хлопнула форточка, вздрогнул, в страну возвращаются ветры вульгарной социологии. Если в сознании есть стены, то могут быть и граффити: "Уничтоженная Югославия взрастила Кустурицу и Жижека!" Толик, как неваляшка, в хорошем смысле слова, никогда не падает, хотя и сильно раскачивается. ДЁГОТЬ Фамилия — скорее пародия, чем псевдоним, уважительно отпугивающая. Скорее СМЕТАНИНА! Властность, но какая-то невсамделишная. Можно даже неявно посочувствовать, чтобы снисходительность нигде и никак не выпирала. Искусствоведы любят быть большими и внушительными. А когда фотографируются, авоськи с выглядывающим кефиром и батонами хлеба незаметно удерживают за спиной. Хотелось бы сыграть с ней в карты, в дурака, или в крестики-нулики. Чтобы было по-простому и без обид на плохое обманное искусство. Не хочется подпадать под неуклюжесть судьбы. У времени общего свойства не было, того, что можно было бы назвать сдерживающими перилами. Не было верха, низа. Возможно, не было даже календаря. Тогда как герои хорохорились под тяжестью собственной значимости. В те времена кураторства ещё не было, но осязаемость веса присутствовала, и хорошо было с этим считаться. Жора Сорос. (Просто имя.) Я не часто беру интервью у женщин, но грешным делом бывают задние мысли. Были они и в этот раз. Но не будем отклоняться, сосредоточимся на лице, на выразительных говорящих губах, горящих глазах, жестикулирующих руках. День был субботний, день был субботний, день был субботний Иоанн Богослов, как поётся в песне. При сдерживающих обстоятельствах хотелось проявить максимум ласки, не только из интереса и уважения к полу, но главным образом — к интеллекту. Екатерина импозантная и величественная! Этого не отнять. Её можно было бы снимать в сериале про Екатерину Вторую! В мировом искусстве есть нашумевшая дива с которой хочется сравнить нашу героиню. Тоже куратор, тоже искусствовед, и тоже не районного масштаба, и тоже Екатерина! Катрин Милле. В далёком 1987-ом она создаёт грандиозный труд: "Современное искусство Франции", так себе балалайка. Приходится крутиться и в 2001-ом наконец-то выходит скандальный подлинник "Сексуальная жизнь Катрин М". Шум взрывает Францию и регионы Европы! Бесспорный мировой бестселлер — надрывно, как и положено, гласит реклама. И вдруг непредсказуемая радикально-скандальная Катя пишет в 2005 году искусствоведческую книгу "Дали и я". Писать с любовью о ничтожестве и маразматике — опуститься ниже для суперавангардного критика уже нельзя. Но и это не самое ужасное. Через три года выходят зелёные сопли — книга "РЕВНОСТЬ"! Да-да, старославянское слово ревность работает во всей его красе. Екатерина Дёготь вряд ли опустится до столь непотребной мерзости, но радикализма нашей диве, в хорошем смысле, не занимать. Только бы не сойти с профессиональной дистанции после бурных критических оргий к заурядной усталости, которая всегда есть ревность и зависть к былому. По глазам Екатерины видно, что она не любитель эксгибиционистских жестов. Её глаза рекомендуют держаться подальше от телесности, незаметно притормаживаю, ни малейшего намёка на коммуникативное насилие. Припотел к спинке стула. Я так улыбался, что мне казалось, будто я пахну фиалками, но Екатерина смотрела мимо окна. Я мутно смутился, какой же я мужчина, если мои нервы не авангардные, соберись, тряпка, это твоё знамя! Мы не на танцполе, а в медийном институциональном пространстве, защищённом от скабрезности и глупости реди-мейдов. Не будем цитировать Локка с Гоббсом, скажем только… РЕЛЕВАНТНОСТИ (где институции), НОМАДИЗМЫ, ДЕВИАЦИИ, ПАТТЕРНЫ, КОНТЕНТЫ, ЭКСКЛЮЗИВНОСТИ, ГОПНИКИ, ГЕРЫЧИ... ЗВЕЗДОЧЁТОВ Ещё одна фамилия весёлого канатоходца! Ногой жонглирующий грушами! Костя несколько утомлённый лёгкостью доступной фамилии с дежурной улыбкой уставшего клоуна; может быть это впечатление не от лица, но от фамилии. Неофициальные художественные люди обязаны излучать тепло, так оно и было. Судьба благожелательно "протапливала" Костю, от которого странно холодноватое тепло распространялось во все концы света. Может быть, не уверен, к Константину надо было приходить с водкой! Его вздорно-весёлое шалое искусство напоённое фольклорной мифологией едва ли не советских анекдотов. Рядом с Костей хотелось икать, смеяться, собирать мухоморы. Звездочётову плевать! Константин плюёт, не намочив губ, цвиркает, как это могут цыгане и эфиопы. Ему кудри по плечи! Надувную балалайку! Красные мохеровые сапожки! Пошла плясать губерния! Ему бы лучше жить в Питере. Крези.
ПРИГОВ Пригов — звёздный характер! Незамедлительно (хотя нет, замедлительно!) Дмитрия Адександровича начнут ставить на одну доску с Александром Сергеевичем (одноимённым — ни много, ни мало — Александром Сергеевичем Пушкиным!). Видимо, каждому дню-пузырю нужен свой пушкин. Дмитрий Александрович — герой собственных фантазий. Строитель хармсовских горячечных миражей, едва ли не паронойяльных, но увы. Но по прядку. Дмитрий Александрович, говорят, Вас долго не пускали в тусовку. Сволочи. А может быть так и должно быть. Трогательный маленький мальчик во всё горло надрывно кричал своё искусство на концертах-выставках. Проступившие красно-синие жилы, как молнии, так и бегали по шее, лбу, запястьям. А как было перекричать селевой грохот эпохи перемен. Трогательный маленький мальчик с пузырями на брюках коленей не мог не величать себя Дмитрием Александровичем. Видна послевоенная безотцовщина. Немецкая кровь, глубоко спрятанная в принадлежащем скорбному отечеству теле, бурлила в языковой семантике. Когда не было надобности надрывно кричать, Дмитрий Александрович запросто переходил на высокий слог, недоступный книжному рядовому соискателю-художнику. Смею предположить, сердце Дмитрия Александровича недоумевало по поводу нагрузок на голосовые связки. Однажды на телесъёмках "Авансцены" в Ленинграде от крика Дмитрия Александровича картинки "СИНТЕЗА" попадали в воду, съёмки передачи проходили на заливе. Кому на Руси жить хорошо? В описываемые времена высоко ценилась способность соискателей просачиваться в СМИ. При этом сегодня смешно, но так было, с гордостью за отечество и завидной похвалой отмечали: "У него или у неё звёздный характер!" Обладать "звёздным характером" было так же необходимо, как и соответствующим прикидом, важно было быть "упакованным". Но мы отвлеклись. Признаться, над имиджем мало кто трудился, тогда как Дмитрий Александрович знал толк в стратегемах, подчас меняя их как перчатки. Держать нос по ветру учились все, как жители жарких стран учились бы кататься на салазках. Не было такого и вдруг праздник карнавала! Дмитрий Александрович был первооткрывателем по созданию сращения со своим героем-персонажем. С милой тоской в голосе и чарующим рассветным блеском глаз поведал он сказ о необходимости симбиоза. Получалось выразительно и эффектно, будто Дмитрий Александрович проходил сквозь стену и возвращался с другого края со стаканом дымящегося чая. Дмитрия Александровича (когда он прошёл фейсконтроль) любили все. Тусовка приняла его даже в телевизор. То есть при жизни у Дмитрия Александровича мог появиться шанс стать всенародным, если бы не безвременный уход.
МИЗИАНО Виктор не может не нравиться! Он нравится всегда и всюду! Может быть не так яростно, как Бакштейн. У него нет недостатка, кроме одного — любит современное искусство! Виктор — это Наполеон! Не в смысле сумасшедшей или политической идентификации, то Вождь краснокожих! Куратор-общественник, любитель быть в центре внимания, любитель поболтать, в самом хорошем, а ныне ещё и в художественном смысле! Виктор — первый уважаемый критик, который хотел бы по-настоящему поженить художника с политикой. Это сводник. Он хотел бы поженить несводимые элементы в целое по-доброму, незлобиво, только благодаря интеллектуальному окрасу. Виктор Мизиано — лапочка! От этого никак не уйдёшь. Его нескрываемое полное равнодушие к живописи компенсируется неимоверной жаждой власти. Виктор любит во власти не насилие, но её мягкое всеобъемлющее обаяние (или обаяние может быть свирепым и агрессивным?!) Если в интеллектуальном смысле ты познал Виктора, то отделаться от его чар не представляется возможным! Его логика проста и незатейлива — современная жизнь — это я! Да, кстати, я ещё и рупор, куратор, прошу любить и жаловать! В отличие от Бакштейна Виктор не будет перемежать правду с кривдой. Он работает в зоне перманентной искренности, не нарушая клятвенных обетов юности, что чрезвычайно подкупает молодёжь, особенно женского полу. Виктор трепетен и наивен, в отличие от циничного и желчного Бакштейна поставившего всё на ненависть, в то время как куратор Виктор Мизиано неприкрыто, и даже не модно, репрезентирует повсеместную любовь, правда одностороннюю — только к мутному современному искусству, которое так нелепо и по-российски трагикомично, что всё ещё не пробилось ни к рынку (деньгам), ни к власти (политике). И поэтому заслуживает милой снисходительности отечественных критиков, искушённых в приготовлении глобализированных художественных специй. Не скажу, что мы общаемся каждую субботу и гоняем вместе мяч, но однажды я сказал ему: Виктор, Вы рекламируете плохих парней! (Имелось в виду бренеров-куликов!) И без того милые круглые глаза Виктора округлились ещё больше: "Я???" Ему льстило, и при этом критик не хотел бы испачкаться в навозе. Так я и не услышал, чего в этом реверберирующем "ЯЯЯ" было больше, недоумения или скрытой гордыни от незаметной эксплуатации гастарбайтеров, для роста и выгоды дела акционизма, дела революции и продвижения к власти! Виктору надо много власти. Очень много. В кресле министра культуры ему было бы в самый раз. Но его беда в том, что он апеллирует не к политикам, а к дебилам, то есть к акционистам. Попросту — к неудачникам, аутсайдерам. Должно быть, его прелестная наивность должна питаться извечным разочарованием (иначе художества не получится?). Виктор не любит тусовки. Само слово "тусовка" его раздражает, вызывает аллергию. Король поп-арта Уорхол обожал тусовки (а он прорвался к власти там, где прорваться к власти никак не представляется возможным! Америка — не Россия!). Надо бы Виктору полюбить, войти во вкус необязательности тусовок. Понятно, для мастера слова, для великого ритора тусовка, где владение словом — дурной тон, никак не ко двору. Смени гордыню. Элегантность бессмысленного общения — новая форма акционизма, не так ли? Прелестная пародия на ничегонеделание. Изнеженный гламур, страдающий от отсутствия цинизма, настоящего мужского запаха! Виктор изнежен, что и говорить! Но надо идти дальше, перешагивать через ненависть к любви. Абсурд тоже надо уметь любить со свойственной просвещённому уму галантностью. Уж, коль надел бабочку, не наклоняй рюмку! Для социалистических дураков худкашу заваривали в г. Любляна, политической аналогии Брюсселя, для аутсайдеров. Словения до 1929 года была Югославией. В 1991-ом году Словения — самостоятельное государство. В 2004-ом вошла в НАТО и Евросоюз. Понятно, откуда продувает идеологема.
ГЕЛЬМАН Некоронованный король тусовки. Дизайнер новообразованного компьютерного самопиара. Того самого, что вызывает ревность и раздражение любителей властвовать всех рангов. Сотрудничать с Гельманом, выставляться у Гельмана — рисковать репутацией. Давайте сразу оговоримся: ни хорошо, ни плохо о геях, лесбиянка, РПЦ, евреях, домашних животных, адюльтерах и нацменьшинствах. Я не пошёл бы с Гельманом в разведку, потому что ему это неинтересно. Я не сел бы играть с ним в шахматы, потому что он непременно смахнул бы рукавом коня с доски. Сказать, что у Гельмана нюх на политику — оскорбить его. Наоборот — его достоинство в том, что ему медведь наступил на нос — у него абсолютно нет нюха на политику, что делает его приятным увальнем в бросовом искусстве. С Гельманом можно дружить годами, быть может, даже столетиями, не знаю почему, когда и кто составил ему такую репутацию. Быть может, он настолько высокомерен и не раним, что не нуждается в привязанности и верности, что подходит отечественному климату художественных галерей и ночных клубов. Если Виктора Мизиано мы любим холодной, слегка подмороженной, как клюква, платонической любовью, то с Маратом Гельманом можно этой платонической любви позволить бурлить кипящей лавой! Добряшка, с которым комфортно, который обожает играть с властью, кошка с мышкой (на зависть тому же библиофилу Виктору Мизиано!). |
