|
|
Реинкарнация Гнозиса XXI Метафизический террор v.s. моральный мазохизм Убивать или убиться? Умереть, спасая тысячи жизней, или принести других в жертву своему индивидуальному бытию? Преступник виноват в собственном безумии, или его таким сделало общество? И наконец, кто настоящий монстр: Бог или человек? Этическая проблема вины и ответственности за зло решается в авраамических религиях топорным путём, с максимальной выгодой для целого, в ущерб составляющим его отдельным элементам. В христианстве существует концепция вины творения перед Создателем. Бог благ, добр, всесилен, человек безумен, глуп и самонадеян. Созданный по образу и подобию Творца, он вместе с тем является обезьяной Бога, его непослушным рабом, испортившимся выродком. Ни у теологов иудаизма, ни у христиан, ни у исламистов не ставится под сомнение моральная невинность и всесилие Бога-Творца, а вся вина возлагается либо на падшего ангела-искусителя, либо на роковую ошибку допущенную человеком, в «грехе гордыни» возжелавшем приблизиться к Богу. Намеренно человек нарушил запрет, или нет, не столь важно, главное, что Создатель остаётся непричастен к деградации божественного дитяти к порочному, озверевшему подобию творца. В исламе существует миф, по которому ангел смерти Азраил извлекает грешника из могилы, чтобы мучить за ослушание перед Аллахом, — провинившемуся не будет покоя ни на земле, ни под землёй, небо для него недоступно, а божью милость он должен заслужить, если не при жизни, так в иных, загробных мирах, — заслужить своими муками и покаянием. Авраамическая этика требует страданий во имя высшей любви, ставя верующего в зависимость от закона. Возьмём отношение к суициду: намерение убить себя от отчаянья, рождённого тщетной борьбой с несправедливостью Бытия, непременно будет грехом, страшнейшим из проступков против творения, убить себя во имя Бога не позволяется ни одной из крупнейших патриархальных религий, но вместе с тем, самопожертвование ради всевышнего негласно поощряется: в христианстве распространён культ святых мучеников, которые соглашались на добровольную смерть за веру, ислам терпимо относится к радикальному проявлению джихада (усердие во имя веры), и хоть пророк Мохаммед проклял самоубийц, фактически, умереть ради веры для правоверного исламиста столь же естественно, как и для христианина. А как ещё назвать этот вид смерти, если не благонамеренным суицидом. Самоубийство атеиста, погрязшего в экзистенциальных тупиках и безумии своеволия, даже в секуляризированном обществе расценивается как трусость или душевная слабость. Мир невинен и безгрешен по определению. Человек, дерзнувший покинуть его от ненависти к жизни, виновен в грехе отчаянья, в грехе своеволия, в грехе неверия и ослушания. Асимметрия в соотношении вины между миром и человеком, творцом и тварью, господином и рабом настолько очевидна, что заставляет подозревать проповедников авраамической этики в сговоре против собственной паствы. Кажется, что ниже поставить верующего уже нельзя, опустить его ещё основательнее, оправдывая любое его трагическое положение «виной» перед Творцом. Но воля к примирению с сущим содержится в природе человека, каким бы пострадавшим он себя не мнил. Выбор в пользу «гармонии», терпение, приспособление к безумию действительности остаётся предпочтительнее для большинства людей, не способных перешагнуть через «волю к жизни», которая на выходе оказывается волей к смирению. Хочешь жить в согласии — соглашайся. Ресурсы нашей адаптации к мучениям душевным и физическим, всевозможным социальным патологиям, не говоря уже о естественных биологических явлениях старения и смерти — ошеломляют. Зрелище приспособления хомосапиенса к своей болезни, к собственному маразму и боли озадачивает, шокирует, сбивает с толку. Но это реальность. Венец творения — мазохист по своей сущности, и не в том смысле, что он умеет наслаждаться страданиями, нет, он убеждает себя, что получает наслаждение, он учится терпеть и мириться. Конечные выводы авраамической этики в вопросе вины и наказания хорошо проиллюстрировать на примере заключённых в концлагере. Доведённые до полуживотного состояния и крайней степени унижения узники лишь в последнюю очередь думают о «метафизическом дезертирстве» — самоуничтожении. Наоборот, жертва почти инстинктивно чует малейшие колебания в настроении надзирателя, умеет ловить мгновения его милости, чтобы выманить хитростью лишнюю поблажку, или по крайней мере не получить удар дубиной по голове. Согласно этой морали я должен перетерпеть до конца наказание, изжить вину, безропотно отдаться пытке, усладившись мучительным самоанализом и угрызениями совести. Таким образом и достигается спасение. Гностический подход к этике — это сопротивление неизбежному злу, навязанному свыше, путём совершения зла своевольного, необходимого для противостояния навязанному, что логически исходит от перекладывания ответственности за испорченность твари на самого Творца. Гностицизм напрямую декларирует, что испорченность «божьего дитяти» есть результат испорченности того, кто его создал. Гностическая этика отвергает слепое принятие бессмысленности и несовершенства Бытия, и в качестве спасения предлагает его осмысленное изничтожение. Это не значит, что гностицизм возвеличивает тварь и унижает Творца, — он лишь даёт твари шанс на реванш, метафизический заколот. Для пояснения: представим бунт на корабле, моряки вешают капитана, и назначают нового; пусть он преступник и бывший раб, но лишь ему известно, как развернуть корабль по иному курсу. Корабль непременно разобьётся и все погибнут, однако последние дни и часы перед крушением будут всецело принадлежать восставшим рабам. Итак, гностицизм перекладывает ответственность за испорченность мира на его создателя. Из этого следует несколько возможных стратегий выхода из темницы мироздания: пассивный нигилизм самоуничтожения для радикальных индивидуалистов и активная аннигиляция мира для метафизических террористов. Эти стратегии известны со времён возникновения гностического движения, поэтому праведник-аскет, повторяющий суицидальный путь Христа, никак не может быть монополистом метафизического бунта; на обратной стороне Гнозиса находится преступник и апологет «чистого беззакония», либертен и трансгрессор. По сути, обезумевший Калигула, дерзнувший развалить империю из неуважения к богам и людям, имеет такое же право называться метафизическим бунтарём, как и средневековый еретик, приверженец секты павликиан, заморивший себя до смерти голодом. В период раннего христианства, мистические течения, исповедовавшие концепцию падшести мира и вины Творца, расходились между собой в воззрениях на природу Иисуса и в стратегиях метафизического сопротивления, однако все они имели общий исток — идею, согласно которой творение началось с извержения сгустков энергии, выброшенных из первоосновы космоса, которые, в свою очередь так же разродились сущностями, иерархически более низшими, нежели их творцы. То есть истинный Бог — подлинная причина возникновения мироздания, находящаяся вне граней Бытия, истинный Творец, подобно гермафродиту оплодотворив сам себя, спонтанно расплодился и словно чудовищный осьминог разметал своих зародышей в космических пространствах без умысла, без причины и необходимости. Нижайшие породили ещё низших, и так до последнего выродка в мироздании — человека. Другими словами, хомосапиенс — это деградировавший Бог, бесхребетный моллюск — деградировавший человек. Согласно гностической логике, мир сотворён не эволюционным движением от простейшего к сложному, а вырождением высшего, его гибелью и разложением на составные элементы. Неприятие мира и отрицание космоса в этике гностицизма вытекает из презрения к нижайшим сущностям, возникшим в результате неистовства, или ошибки Первоосновы, — сказать что-либо о природе его ярости, с которой он разродился, мы не можем, но в нашем распоряжении инструментарий для исследования божественного безумия — наш интеллект, позволяющий проникать в тело мироздания, — отсюда гностическая доктрина знания в противовес необходимости слепо верить. Но к чему стремиться? Кому молиться теперь, когда Креатор приговорён к казни? Разные секты Гнозиса предлагали различные варианты — любовь к Иисусу, как к искупителю неведения низшего Демиурга, создавшего человека, либо поиски того сверхразумного, всесильного, монструозного «осьминога», Первоосновы — не-сущего, небытия, соприкоснувшись с которым, гностик обретает божественное упокоение, сбросив с себя личину паразита, зверя, человека, беса, ангела, и воссоединившись с ним как эмбрион с материнским лоном, только на сей раз без намерения заново родиться. Некоторые современные модификации гностицизма к ортодоксальной доктрине добавляют архетип взбунтовавшегося ангела, переворачивая с ног на голову космогонический миф Гнозиса, будто низшая сущность разумнее Первоосновы и её задача пожрать, поглотить Бога-Творца. Но это нюансы, расстановки сил остаются прежними, а как называть низшего Демиурга — Яхве или Сатаной вопрос третьестепенный. От перестановки имён порядок в концлагере не изменится — жертвы останутся жертвами, как бы себя не называли: христианами, сатанистами, атеистами, трансгуманистами, а надзиратели и палачи — карателями, хоть их иногда именуют спасителями. После ницшеанской смерти бога, Освенцима, разочарования в цивилизационном прогрессе и падения идола гуманности, в преддверии очередной глобальной бойни мир возвращается к Гнозису, и это заставляет нас пересмотреть терминологию, которой первые сектанты описывали космогонию падения, и место Христа в ней. Кем он был? Спасителем или палачом? Дерзновенным анархистом или психопатом? Ясно одно — он убил себя для спасения человечества. С той же лёгкостью, он мог бы убить любого из своих учеников ради спасения Бога, ограждая его от человека. Но, совершив суицид на кресте, Христос претендует на то, чтобы мы верили, будто страданий наших с его смертью стало меньше, а несовершенство сущего и его чудовищный беспросветный абсурд нам следует воспринимать как недоразумение, достойную сожаления глупость, на которую впору бы и закрыть глаза, сконцентрировавшись на этике «недопустимости страданий». Любые размышления о личности Христа ведут к тому, что его страдания возвеличиваются, во главу дискурса ставят «искупление греха», и снова возникает опасность, что нас в который раз перетянут к рефлексии над авраамической этикой, — всегда будут попытки восстановить её в правах, реабилитировать, а это никогда не позволит восторжествовать знанию над верой, дерзновением над покорностью, и реваншем твари над косностью деградировавшего Демиурга. Нельзя исключать, что место Христа может занять террорист-смертник, или параноик с манией величия, дорвавшийся до атомного оружия. Личность его неясна, идеи смутны, суицид на кресте поэтичен и даёт много материала для интерпретаций, но на нынешнем этапе развития цивилизации, когда вера в «душу» и чудеса «хождения по воде» кажется признаком олигофрении, гностикам следовало бы поискать себе другой архетип, связующий эманирующую Первооснову космоса с низшим Демиургом и хомосапиенсом. В XXI веке религиозная вера становится симптомом ретроградности, христианство опорочило себя, извратилось до неузнаваемости и продолжает фальсифицироваться церковниками — вера в «душу», при знании психофизиологии головного мозга, представляется чем-то намеренно юродивым и оглупляющим, связи между нейронами и непредсказуемость электрических разрядов, возникающих в нервной ткани, не только не упрощает взгляд на хомосапиенса, как говорят защитники «души», но и бесконечно его усложняет, делает недоступным для понимания, — всё указывает на то, что символ Спасителя изжил себя, и за неактуальностью его стоит отодвинуть на задний план. Гностик неизбежно колеблется между крайностями пассивного нигилизма, закреплённого за аскетизмом, абсолютным смирением, и нигилизма активного, который провозглашает войну всех против всех, трансгрессию и беззаконие: между непротивлением насилию, самоустранением, проповедью воздержания — с одной стороны, и террором, метафизическим заколотом, апологией мести и планом по свержению несправедливого Бога-Творца — с другой. Гнозис не предписывает священных догм и не требует беспрекословного подчинения «истинному Богу», в силу его непостижимости для земного разума. Истинный Бог не знает о нашем существовании, он отрешён, находится в коматозе, либо в кататонии, будем мы ему молиться или нет, он в любом случае нас не услышит. Меньше всего следует ожидать от него кары, этой абсурдистской выдумки церковников, — понятие «воздаяния» Церковь использует как орудие морального давления и власти над умами прихожан, а понятие «греха», в его нравственном аспекте, это прежде всего безотказная политическая технология, древнейший способ дрессировки недоразвитых народов и диких племён. Если в традиционном христианстве на первом плане стоит чисто этическая проблема «зла», выхода из него и искупления «первородного греха» — вопрос допустимости, или недопустимости страданий для живых существ, то Гнозис на первый план выдвигает интеллектуальную проблему соотношения несовершенства, абсурда Бытия и тотальной непрерывности в непроявленном вакууме божественного, которое являет собой противоположность зримому миру — небытие, совершенную пустоту, неподвластную восприятию ни умом, ни органами чувств живой твари. Гнозис предполагает Бога, замкнутого в самом себе, на распутье жизни, смерти, разума и безумия, анархии и порядка. Этическая проблема страдания входит в перечень несовершенств Бытия, однако она не является главной, — для гностика отблеск божественного света в проявленной реальности предвещает завершение истории и конец мироздания, т.е. являет концентрат блаженной, очищающей боли (что для современного христианина как будто недопустимо, ибо «Бог есть любовь», но естественно, ведь по умолчанию моральный мазохизм и культ страданий характерен в целом для христианства, которое профанирует боль, рационализируя её, чем и обусловлена его этическая противоречивость, когда декларируется идеал любви к Христу и ненависть к инакомыслящим, и вместе с нею — ненависть к осквернённой первородным грехом плоти). Не то чтобы гностик закрывал глаза на страдание невинных и земные муки, но для него боль не тождественна греху, а является лишь его следствием. Изъян содержится в творении на генетическом, молекулярном, субатомном уровне, само творение и есть изъян, результат космической катастрофы (уместно вспомнить о теории большого взрыва, ныне модной в физике), — эманации того высшего Бога, который слеп, глух, нем и пребывает в глубочайшей кататонии от начала времён. Приобщение в аскетизме к божественному началу у древних катаров сопровождалось муками агонии в добровольной смерти, когда они морили себя голодом в благочестивом суициде, — дезертируя из падшего мира, созданного обезумевшим демиургом. Избавление от страданий духа должно сопровождаться страданиями плоти. Выход же в полное бесчувствие — это провал, поражение. Спасение тождественно боли.
Принцип Демиурга В противовес божественному свету Небытия, — эманации абсолютного Ничто, низшими иерархиями была создана материя, — прах, тлен, куда божественный свет не достаёт, это мир, о котором непроявленный «высший Бог» не знает или, если и знает, то равнодушен к нему, как мы бываем равнодушны к реальности бактерий, кишащих в микромирах, о которых мы слышали только от исследователей биологии простейших и эпидемиологов. Дерзновенный, возвеличивший себя вопреки иерархиям низший Демиург — своеобразный паразит в «организме» непроявленного, не-сущего Первоначала, а человек, как продукт порочного творчества этого низшего, даже не паразит, а скорее вирус, созданный без ведома высших сил, ибо космос сконструирован безумием отпавших от Первоистока сгустков божественного света, и провяленный земной мир, населённый людьми, оказывается самым дном, могилой для отбросов, лабораторией сумасбродного садиста, неким концлагерем, существующим для развлечения его надзирателей. Материя сего мира являет тело низшего Демиурга. Инертность творения, которую человек должен превзойти, чтобы выжить и возвыситься над остальными животными организмами, существующими бессознательно на автомате инстинктов, движущая сила эволюционного развития и межвидовой борьбы, зависимость бытия хомосапиенса от физических условий, которые варьируются от получения дозы солнечной радиации до изменений гравитационного поля Земли, и, наконец, обусловленность существования «венца творения» структурой молекулы ДНК, — все это, есть не что иное, как постоянное напоминание Демиурга о своём присутствии в этом мире, ибо его роль — навязать ограничения и продиктовать закон. Деление оплодотворённой яйцеклетки в матке самки млекопитающего, стадии развития эмбриона, его рождение, болезнь и гибель образует жёсткую схему бытия органической жизни, созданной фантазией спятившего Демиурга, задача которого блюсти незыблемый порядок, принуждать к подчинению. Поэтому практически всё живое в воплощённом мире имеет механическую структуру тела, зависимую от физических законов неживой материи, с жесткой прошивкой кода ДНК; потребность плодиться, инстинкт самосохранения и жажда расширять ореол обитания — продуманные Демиургом свойства животворного начала, от которых не способна уйти ни одна из тварей, какой бы разумной и сознательной она не была, — это и указывает на постоянное присутствие незримого, но совершенно достоверного «Бога», которого почти все мировые религии чтут как дающего жизнь и радость бытия. Демиург растворён в математической точности движения планет, в химическом составе атмосферы Земли, в солнечной радиации, в зависимости всего живого от воды, воздуха и пищи, но особенно он постарался в отношении человека. К физическим, молекулярным и биологическим детерминантам добавляются законы социума, структура общества и принуждение к подчинению уже на уровне отношений между людьми. Хомосапиенс с восторгом принял этот «дар» спятившего Демиурга, и принялся изобретать собственные законы, правила, распорядки, кодексы, а их нарушителей насиловать, позорить и просто уничтожать. Потребность в геноцидах, пытках и казнях — самое характерное и естественное из свойств Человека Разумного. Пожалуй, ничто так ярко не отражает нашу природу, как готовность к массовому уничтожению представителей своего вида и глумлению над поверженными. И чем выше уровень развития сознания, тем явственнее проявляется эта потребность в «чистом зле», удовольствие от причинения боли другому затмевает удовольствие поглощения пищи и совокупления. В отличие от остальных животных, человеку нужно лишь сознание попранной справедливости, чтобы пойти войной против себе подобных особей. Наказание нарушителя закона в любом обществе считается делом святым и жизненно необходимым. Нарушаешь ли закон моральный или административный, закон криминальный, над тобой довлеет система пыток, наказаний и утилизации. Не имеет значения, верите ли вы в Бога и в какую эпоху родились, -демиургия остаётся достоверным фактом бытия. «Бог» это все ограничения, жёсткие структуры, генетические и психофизиологические программы, социальные стереотипы, законы естественные и выдуманные, это навязанная необходимость жить и умереть, страдать и подчиняться организующему началу. Бог, как мифический персонаж Библии, Талмуда, или Корана, лишь отдалённо, в туманных определениях и размытых символах намекает на описанный в гностицизме принцип демиургии, — это косность материи, неповоротливость творения, его жёсткая сегрегация и обусловленность «высшим» Законом, о котором мы не можем ничего сказать, кроме того, что он действует каждую секунду, каждое мгновение существования. Ницше, говоря о смерти Бога, допустил жесточайшую ошибку, полагая будто цивилизованный человек откажется от подчинения трансцендентному организующему началу, если выпустить на свободу его «творческий импульс» к созиданию. Сам он не сумел уйти от приверженности демиургическому принципу, развивая свою концепцию сверхчеловека, который не уничтожает ограничения, но переписывает их так, чтобы обожествить и сделать неприкосновенными, ибо «творение священно». Ницше не сумел уйти даже от органической болезни, поразившей его нервную систему. Тем не менее, его аналитика неверия и пост-христианского нигилизма представляет ценность для современного Гнозиса. Неверие в мифического персонажа не говорит об отсутствии потребности в идолах, мощных системах власти и объединения людей в единую иерархическую структуру. Человек нуждается в «указующем персте», он мазохист по своей сути, его нужду в страданиях олицетворяет почти вся история от начала появления цивилизации, состоящая сплошь из рабства, жертвоприношений, геноцидов и войн. Поэтому, классический аргумент пессимистов против деторождения как против бессмысленных страданий не работает: страдание не отбивает жажду жизни, вопреки всем катастрофам и экзистенциальным кризисам, человек будет хотеть ещё больше пыток и мировых боен, ещё больше холокостов и рабского труда, — это его демиургическая прошивка, код Бытия, программа, от которой ему не дано избавиться. Возникает вопрос моральной допустимости творения, которое не имеет шансов на преображение, ведь если мать знает, что имеет генетическую болезнь или уродство и дитя её наверняка будет неполноценным, родившись каким-нибудь гидроцефалом, жизнь которого пройдёт под присмотром врачей и в зависимости от родителя, какое она имеет право продлевать испорченность сущего, воспроизводить скверну и множить болезнь? Этот вопрос впору задать бы Демиургу. Если он видит убожество созданных им ублюдков, зачем он продолжает кончать во тьму проявленной реальности, распространяя своих сперматозоидов-мутантов в темнице космоса. Мать конечно, возразит, что и её дитя, каким бы больным и недееспособным оно не было, имеет право на существование, и мы не найдём что ей ответить. Ведь она по-своему права. К тому же, её защищает социальный закон, который в свою очередь исходит от нашей доктрины гуманности и милосердия к творению, каким бы несовершенным оно кому не казалось. А Демиург тем временем кончает во мрак мироздания снова и снова, и мы не можем ему помешать, ибо он здесь хозяин и «имеет право». Дитя-монстр, мутант, гидроцефал, с родовой травмой в придачу, не сумеет высказать свою позицию, мы никогда не узнаем об его желаниях, кроме тех, которые присущи остальным тварям, касающихся пищи, сна и защиты от внешних угроз. Сравнение кощунственное, но другого образа, который бы наглядно продемонстрировал наше положение в отношении к Создателю, просто не существует: люди, рождающиеся под гнётом демиургии, находятся в положении этого уродца; несомненно, они «имеют право», санкционированное высшим законом создателя, но осознать свою испорченность они неспособны. И гностик берет на себя задачу принудительного уничтожения результатов болезни Демиурга, раз сами они бездеятельны и неразумны. Ждать просветления хомосапиенса бесполезно, самостоятельно он никогда не дерзнёт вырвать из мироздания демиургический принцип, — этим он уничтожил бы его, аннигилировав Бытие как ошибку творения. Страх смерти, страх перед Ничто, избегание аннигиляции сущего — одно из главных предписаний Демиурга, которое заложено у нас в глубочайших структурах бессознательного; он присутствует в механизме социального вытеснения смерти, в инстинктивном отторжении не-сущего, в неосознанном ужасе перед Ничто. Почти все мировые религии, политические идеологии и философские теории изобретены с одной целью: убежать от пустоты Небытия, — сохранить в неприкосновенности демиургический код, согласившись на все предписания и законы спятившего творца. Сумел ли создать гений человека, в его величии и преимуществах разума перед царством животных инстинктов, что-либо, позволяющее отринуть закон инертности, косности, тлена и обязательство стать падалью, рассыпавшись на атомы? Люди отчаянно стремятся превзойти энтропию, найти лекарство от старости, в первую очередь, потом от смерти, если повезёт, они фантазируют о «всеобщей справедливости» и мире без войн и насилия, полагая, будто изменив мораль, возобновив веру в «светлое будущее», мы одним махом решим тысячелетние распри, перечеркнём нашу, почти физиологическую тягу к холокостам, унижениям и публичным казням, а также к получению наслаждения от насилия, будто всё дело в «мировоззрении», недостатке целеустремлённости, в нарушении заповедей Авраама. Хомосапиенс, искушённый мнимой властью, которую ему даёт закон Демиурга, не способен придумать ничего лучше в борьбе со «злом», чем церковь, полицейский участок и тюрьма. Слабые слепо выполняют все, чего требуют от них вышестоящие инстанции, сильные приобщаются к закону, переписывая его под себя, извлекая из него привилегии, и лишь малая доля отщепенцев, не вписавшихся ни в какие порядки, гниёт в колониях и психушках. Гностический подход игнорирует все приведённые выше варианты индивидуального бытия, от роддома до могилы, — сопротивляясь принципу Демиурга не моралью и мировоззрением, но деяниями, упорством воли, целенаправленным отрицанием, содействием энтропии и расшатыванием стабильности мироздания в умах «непросвещённых», и непосредственно, в действительности, насколько могут позволить научные инновации и прогресс в биологических науках. Традиционные религии сбрасывают со счетов вопрос патологии Творения, переводя проблему в нравственную плоскость, подавая «первородный грех» не как испорченность и ошибку жизни, не как диктат Бытия и репрессию инстинкта, не как вселенскую камеру пыток, а всего лишь как нарушение отцовских предписаний, будто непослушное дитя ослушалось мудрого старого отца, из-за чего страдает и не ведает, как ему быть: придите же агнцы к пастору, вернитесь в отчий дом, и зло будет «повержено». А самые безнадёжные, навсегда потерянные, раздавленные демиургической тиранией пытаются восстановить справедливость, утверждая какую-либо политическую доктрину: счастье в коммунизме, счастье в либерализме, счастье во всеобщем благоденствии, а то, что люди отгрызают друг другу головы, это всего лишь их невинная глупость, которую активисты вскоре развеют своей пропагандой. Церковь никогда не откажется от права на власть над умами прихожан, равно как и партия, они длят дело архонтов, создавая все новые иерархии, классы, секты, конфессии, и нет им конца. Когда консервативная традиция, или либеральная вера берутся за устроение царства благоденствия и справедливости, мы попадаем в положение хищников в клетке, которых пытаются лечить от агрессии, кормя травой и уговаривая стать терпимыми. Но увещевания, как известно, действуют только на агнцев, настоящие хищники найдут способ обойти надзор, и насытиться плотью попавшего в зубы простака, верующего в добро и спасение. Поэтому морального решения проблемы «зла» не существует, как нет и политического решения ни одного из несовершенств и «извращений» характерных для хомосапиенса. Люди получают наслаждение от побоев, геноцидов, этнических чисток и расизма, они хотят социального неравенства, они упиваются страданиями, каторжным трудом, безысходностью и скукой, им нужны болезни, и нет для них музыки прекраснее, чем военный и похоронный марши. В промежутке между колыбелью и гробом они опьяняются тварной любовью к праху, сумасбродными идеями, алкоголем и оргиями. Ни христианство с его страдающим мессией, ни нацизм с концлагерями, ни либерализм с комфортабельными хосписами не способны ни переделать, ни изменить человека, отучить его от естественных для него реакций нападения и бегства в мире, являющем собой грубое воплощение космического психоза Творца. Любовь к ближнему не пересилит принцип Демиурга, и страданиями Иисуса мир до сего момента не пресыщен. Ему нужны новые мученики, которых власти будут бросать хищникам на съедение, теша толпу, а через время те самые пьяные, оглушённые верующие будут каяться и просить прощение у своего «спасителя», раздувая из метафизического теракта, направленного против Бытия, религию, которая утвердит Творение, заново приучит к смирению и покорству, к согласию с волей большинства, с добром, традициями и прочими хитростями «князя мира сего». Разве можно остановить войну проповедью «любви к ближнему»? Нет. Никогда. Но сокращая деторождение, пресекая рост и размножение человеческой массы, мы способны устранить потребность в насилии и массовых убийствах, ибо нет носителя патологии — нет и самой патологии. Именно это пропагандировали древние гностики и ранние христиане в качестве искупления «первородного греха». Они понимали, что добродетелями и любовью изъять скверну из Бытия невозможно, лишь аннигилировав её основу, ликвидировав сущее, мы избавляемся от ущербности воплощённого. Иного решения проблемы геноцидов и издевательств хомосапиенса над себе подобными нет и быть не может. В сперматозоиде самца содержится все психопатическое и дикое, что ведёт к этническим чисткам и отупению в скуке. Производя на свет новых зародышей, самка выбрасывает в Бытие очередную партию палачей и их жертв, выродков и их почитателей, верующих христиан и верующих исламистов, верующих демократов и верующих анархистов, которые, сойдясь, устроят бойню, изорвав зубами плоть врага и испив его крови, сняв с него скальп и надругавшись над его трупом. Решение всех политических и социальных конфликтов, устранение войн и расовой дискриминации одно — аборт, прерывание беременности на ранних сроках, а лучше — её предотвращение. В человеческом эмбрионе, в зародыше содержатся все унижения, все пытки и казни, преступления, роковые ошибки, заблуждения, тупость и патологии, которые мы имеем. В сперматозоиде самца заложены все священные войны, диктаторские режимы, садомазохизм и некрофилия, которые мы только можем представить. В яйцеклетке самки содержится первичная форма, прообраз всех будущих фанатиков, маньяков, сумасбродных судей и их невменяемых подсудимых. Когда происходит акт оплодотворения, болезнь начинается сызнова, низший опустившийся Бог ликует, ибо хомосапиенс действует по его плану — длит Бытие, в любви к тварному, в преклонении перед тварным, утверждая высшую первопричину возникновения жизни — инстинктивное, бессознательное влечение к рождению, становлению и к пыткам, к судьбе прокажённого, к участи замерзающего на улице нищего или ракового больного на койке в хосписе. Гнозис решает проблему зла устранением субстанции, органической основы, на которой произрастает скверна, ибо никому ещё не удалось перевоспитать Бога, разродившегося эмбрионами в пустоте небытия, и надежды на его раскаяние смешны. Нам остаётся либо перейти на сторону монстра, либо аннигилировать его вместе с развивающимися плодами его похоти. Если бы Демиург имел тотальную власть над творением и безраздельно хозяйничал в мироздании как единоличный творец, бунт против его произвола никогда бы не возник среди разумных существ, созданных им «по собственному образу и подобию», ибо сама возможность появления сознания была бы под вопросом. Но поскольку Демиург, отделившись от сгустка света Первоосновы, имел в себе его частицу, она передалась и хомосапиенсу, конечно в замутнённом, осквернённом виде, ведь до последнего космического монстра чистое сияние не-сущего в ином виде и не дошло бы. Обнаружение не-сущего — это вспышка сознания смертности и тлена, а также, склонность к безумию, — то, чего не имеет ни одно из животных, населяющих земной мир. Очевидно, безумие Первоосновы это та изначальная непрерывность вакуума, единство всего во всём, «абсолютное знание», которое отделяет нас от демиургии и подчинения «князю мира сего». В настоящее время не существует ни одной научной гипотезы или теории, которая сумела бы описать и воспроизвести возникновение сознания человека. Существование разума остаётся непостижимым для нейронауки, его анализируют, деконструируют, но объяснить, почему он существует и зачем в нас пробуждается сознание смерти, совершенно лишнее, ненужное для выживания, сознание абсурда и склонность к безумию, они не могут. Иррациональность психического не по зубам ни нейрофизиологии, ни дарвинисткой антропологии, ни философии. Построение математических формул для описания психического кажется окончательной капитуляцией науки перед феноменом сознания. Гностический «дух» никак не соотносится с моралью выживания и благоустройства, он есть то безумие Первоосновы, которое светит без надобности что-либо освещать. Замкнутое в себе не-сущее рушит демиургические ограничения и даёт «право» на метафизическое беззаконие. Тотальность небытия есть террор против Творения. Воля к Апокалипсису
Гностическое недоверие к зримой реальности и тоска по невыразимому, неизречённому вакууму ничто в практическом применении предполагает радикальную аннигиляцию Бытия и всего, что его поддерживает, это низвержение низшего Творца и искупление «первородной греховности» человека сопровождается апокалиптическим крушением мироздания. Очищение от скверны невозможно, освобождение от неё достигается лишь всеобщим отрицанием. Известно несколько вариаций гностического мифа о «конце света» и завершения вселенского цикла перерождения. По одному из сценариев вместе с просветлением человека, приобщённого к Гнозису, произойдёт распад и самосожжение космоса, согласно другим источникам вселенная лишь погрузится в глубокий тёмный сон, опустошённая и навсегда обездвиженная. Низший Демиург либо уничтожается, либо возносится к Первоисточнику вместе с перерождением разумной твари. Ликвидация космоса, как видим, связана с актом преображения одушевлённого творения, материя распыляется и переходит в дух, то есть аннигилируется. В любом случае, конец сущего наступает вместе с вознесением просветлённого к Первооснове. Из данных астрофизики мы знаем, что космическое пространство лишь отчасти состоит из организованной в гармонию субстанции, остальное, за его пределами, составляет так называемая «тёмная материя». Эта часть мироздания вызывает массу вопросов, и в особенности: как хаос самопроизвольно упорядочивается в галактические сферы и планетарные тела, и что удерживает их в напряжённом равновесии? Благодаря какой силе первоэлементы не распадаются обратно, и не возвращаются в состояние тёмной материи? Здесь уместно провести метафизическую параллель с медициной: как возникает раковая опухоль, на основании каких прорех в генетической программе происходит неконтролируемое деление клеток в ущерб целостности организма, и почему упорядоченность в конечном счёте предопределяет Бытие и хаос возникает лишь в результате патологии? Можно ли сознательно стремиться к не-сущему в мироздании, надеясь на «очистительное пламя», которое пожрёт в акте искупления проявленный материальный мир вместе с населяющими его чудовищами и мутантами? Или эсхатология должна касаться лишь эфемерного сознания? Быть может, с метаморфозой психического начнётся цепная реакция, подобно той, которая происходит в атомном реакторе, и выделившаяся в процессе распада атомов энергия сметёт Демиурга в акте тотального уничтожения? Мы не получим ни утвердительных, ни отрицательных ответов на эти вопросы, нам не дано написать сценарий Апокалипсиса, не дано предвидеть «конец истории». В последней книге Святого Писания, в Откровении Иоанна Богослова есть такие слова: «в те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают умереть, но смерть убежит от них». Иначе говоря, не столь важно, когда, как и каким образом свершится смерть, важна неотвратимость аннигиляции и её всеобщность. Поскольку скверна сокрыта в творении, её извлечение наружу будет подобно открытию нового вируса или паразита, изначально не распознанного в качестве потенциальной причины нашего уничтожения. Можно представить, как наука натолкнётся на какой-то чудовищный факт в биологии или физике и захочет использовать его для разработки новых технологий, но, выйдя из-под контроля, он вдруг примется нас аннигилировать, как гневный мессия из Откровения. Будет ли это открытие в области кибернетики или психофармакологии, генной инженерии или нанотехнологий, которое мы употребим себе во вред, об этом мы можем только гадать и фантазировать в кинематографе, тем же, кто ЗНАЕТ, остаётся лишь не препятствовать скорейшему разрешению драмы Прогресса. Впрочем, людское сообщество слишком консервативно и неповоротливо, чтобы поспешно снимать запрет на эксперименты над представителями своего вида. Хотя никто не запрещает глумиться над врагом и унижать его, научные опыты над телом, психикой, последовательностью генов в ДНК до сих пор вызывают возмущение у хранителей традиционной морали и устоявшегося за последние три столетия представления о человеке как о «высшем» достижении эволюции. Никакая борьба за индивидуальные свободы пока не дошла до той грани, когда уместно поставить под вопрос величие хомосапиенса, его разумность и право быть таким, каким его породило лоно природы. Перечислим список свобод, за которые ведётся борьба в современном мире: право на политическое и художественное самовыражение, право на ношение оружия, право распоряжаться собственным телом (эвтаназия, аборты, смена пола), право на долгую жизнь и обеспеченную старость, право на уважение, физическую неприкосновенность и личное пространство, но нет и быть не может права на преодоление тоталитарной программы «быть человеком», она репрессивно навязывается обществом каждому новому зародышу, и ни у кого не возникает подозрения в том, что его лишают главного права автономного субъекта, независимой индивидуальности, — права на знание испорченности и тоталитарного сумасбродства Бытия. Никто не укажет нам на конкретные отличия человека от любой бессознательной твари, коими кишит земной мир. Все те же естественные потребности, неизменные рефлексы, важные для существования во враждебной среде, какие имеет любой червь. Необходимость пожирать себе подобного, бороться за право владеть ресурсом, борьба за доминирование, влечение к спариванию и размножение, — чем ещё занят хомосапиенс на земле и действительно ли ценен каждый миг его бытия от появления в виде зародыша из материнского чрева до биологической смерти? Непомерно развитый разум не нужен. Он вреден для полноценной жизни, сознание будоражит беспощадными выводами о конечных целях бытия. Знание о неизбежности смерти парализует, повергает в экзистенциальный коматоз и прострацию. Хомосапиенс включает интеллект в тех случаях, когда что-то подрывает его уверенность в собственной защищенности, но и тогда он не идёт далеко в самокопании и анализе перспектив во мраке и мерзости проявленного мира. Разум до сих пор использовался в изучении природы (наука), в преодолении социальной инертности (политика), в конструировании иллюзорных декораций гармоничного космоса (религия) — единицы, сошедшие с ума отщепенцы и изгои обращают разум против самого себя и насилуют психику, заставляя её мутировать в переживаниях смерти, распада личности, отчуждения от проявленной реальности, мании к самоуничтожению и ярости к разрушению всего человеческого. Гнозис даёт о себе знать в этих экстремальных состояниях деформации сознания, он есть прозрение в безумие космоса, естественно, что это приводит к безумию и самого хомосапиенса, но иначе расшатать принцип Демиурга не получится — уйти от закона, всех детерминант и обусловленностей. Так почему же эксперимент с ДНК человека остаётся за гранью морали? Политики, церковники, общественные деятели и хранители культурных традиций единогласно выступают против изменения облика «венца творения», при этом не приводя никаких аргументов в его пользу, кроме жёсткого морального императива: нельзя, потому что нельзя. Страх рабов низшего Творца перед тем, что грозит им настоящим Апокалипсисом — трансформацией твари без санкции природных законов — без разрешения Демиурга. Они не хотят, чтобы с «человеческим материалом» обращались своевольно, с учётом утилитарной пользы, цинично и бесцеремонно, словно он является каким-то скотом, а между тем он и вправду есть скот; наступит момент, когда моральный императив падёт и генные инженеры нарушат последний из запретов падшего Демиурга — созданный по образу и подобию Творца человек наконец-то даст отпор демиургической тирании, и сам станет творцом, агрессивным, изобретательным и безгранично злым по отношению к природе, которую превзойдёт своим познанием, и в высшей точке самопреодоления, обнаружив ошибку мироздания, столкнётся с не-сущим, с безумием Первоначала — тогда ему хватит дерзости казнить «князя мира сего», а после самоликвидироваться, дезертировав из темницы Бытия. Но захотят ли такого исхода для себя непросвещённые? Носители психического, не знающие о безумии Творца, как и о собственной смерти, ментально находятся на уровне низших млекопитающих, подчиняясь инертной тверди с благодарностью, словно Демиург им заплатит за это. Но никто ничего не должен узникам концлагеря. Для надзирателей они — человеческое отребье или, как выражались работники «Отряда 731», «брёвна». Нацисты шили из человеческой кожи кошельки, ставили медицинские опыты над «низшими», насиловали их и сжигали как мусор, и это возмущает прогрессивную общественность, ибо «зло должно быть наказано». Но гуманист не понимает, что любое общество, на каком бы этапе развития оно не находилось и каким бы совершенным оно не было, обращается со своими подчинёнными не менее аморально, чем любой нацист, насилуя их прямо в мозг незыблемым законом, принуждением к ответственности и моральному долгу, что же касается мятежников, изгоев, преступников, их просто пускают на фарш или съедают заживо — тюрьмы всегда переполнены, а психбольницы работают с остервенением судебных инстанций. «Князь мира сего» заложен в социальных запретах, в деньгах и работе, в преклонении перед властью. Демиург в устройстве государства, в Священных Писаниях всех пророков и криминальном кодексе, он в идеологиях, военных конфликтах и повседневных развлечениях, он в «богатом культурном наследии», в традициях и мифах, в уважении к семье и страхе перед авторитетом земных владык. Принцип демиурга заложен в патриотизме, в набожности, в гуманизме и любви к жизни. Гностик никогда не падёт на колени перед мирскими иерархиями, и не станет бить поклоны опороченному Творению: какая бы идея не защищала проявленный мир, либерализм, фашизм, коммунизм, социал-демократия — ничто так не затмевает Гнозис, как участие в борьбе за «право быть человеком». Без знания смертности всего живого и его уродства Psyche так и останется эволюционным придатком хомосапиенса, обеспечившим ему выживание во враждебной среде. Гнозис — провал в Бытии, экзистенциальный кошмар, травма, которую не вылечить, удар, от которого не оправиться. Разум заурядного человека столь хрупок и неустойчив, что малейшее колебание пространства, где он укоренён, приводит его в отчаянье и панику. Мы деградируем и оскотиниваемся, как те узники концентрационных лагерей, когда модель мира, к которой нас приучали с колыбели, вдруг рушится, рассыпается, разлагается в революционных потрясениях, — нам нужна гарантия стабильности в труде и любви к богу, семье, отчизне. При революционных беспорядках градус безумия в массах растёт, что неизбежно приближает их к Гнозису, затягивает в лакуну Апокалипсиса, но затем в права вступает очередная идеология или политический строй, и падший Бог снова торжествует, глумясь над неразумными созданиями, — поверженных расстреливают, жертв утилизируют, подчинённых запрягают в рабство, и все возвращается в привычное русло. Библейское изречение «подставь щеку под удар врага» имеет вовсе не тот смысл, который в него вкладывают моралисты и проповедники любви к ближнему. Квиетизм, то есть пассивное непротивление злу, для многих гностических сект древности был способом бегства из тюрьмы сущего: подставляя щеку под удар, метафизический дезертир и мятежник словно говорит: «убей меня скорее, пусть закончится наконец это мучение». Непротивление аскета, это его молчаливый протест против власти сильнейшего, как Христос не противился казни на кресте, поправ земную твердь на тысячелетия вперёд, и заразив своим психозом нерождённые поколения. Коллективный суицид был бы идеальным Апокалипсисом для человечества, но осознанно мы никогда не придём к нему, всегда будут рождаться олигофрены, которые захотят «простого земного счастья» и благоустройства, изнасилованные Демиургом эти никогда не спасутся, они же доставляют ему и наибольшую усладу, подобно той, какую получает «верхний» в практиках БДСМ, — Бог держит их для своих извращений как бесправных евнухов, и они не возражают, слепота и смирение устраивают их вполне. Потому, гностикам современности незачем уповать на мораль и подвиг уподобившегося Христу аскета-квиетиста, это проигрышный вариант, забвение первых гностических сект тому подтверждение. Люди никогда не согласятся на такой кошмарный, бесславный конец. Насилие и зло неискоренимо, одолеть его можно только полным отказом от материального воплощения, или необратимым разрушением психического. Суицид — это вершина жестокости Гнозиса во всей его бесчеловечности и антивитальности. Но поскольку проявленный мир принадлежит жертвам Демиурга, у просветлённых нет шансов ему противостоять, занимая позицию человеколюбия и блаженного ненасилия. Одним из ярчайших описаний этого состояния в литературе, вдохновлённой реинкарнированным Гнозисом, является поэма Изидора Дюкасса «Песни Мальдорора», в ней даётся подробное объяснение позиции монстра, взбунтовавшегося против власти небес — его травма рождения, боль от соприкосновения с несовершенством Бытия была столь велика, что утолить её он не мог иначе, как насилием, превосходящем жестокость падшего Бога. Поражённый уродством сущего и его бессмысленным избытком в необозримых просторах галактик, Мальдорор вступает в соревнование с Демиургом по распространению зла, словно глумясь над его испорченностью и несовершенством. Нельзя победить тюремщика милосердием, против него используются его же методы террора и агрессивной экспансии. Христианство ничего не смогло. Иисус проиграл. Гнозис современности будет использовать в своих целях средства техно-фашизма и нигилистической диктатуры. Научные изыскания рано или поздно обнаружат порчу в творении, и это указание на сумасшествие высшего начала перевернёт сознание познающего, совершит последнюю гностическую революцию. Плод с древа познания отдалил первых людей от архонта Яхве, но человек не остановился, и продолжил срывать всё новые плоды, открывавшие ему ошеломляющие тайны сущего. Последний из плодов откроет ему глаза на самое запретное и опасное, что приведёт к катастрофе и крушению мира. Уже сейчас техника выходит из-под контроля человека, многие не знают, как совладать с простейшими компьютерными программами, все наши «естественные склонности» оцифрованы и переведены в кибернетический код, виртуальность заменяет мир психический, распространяя безумие в сотни тысяч голов, подключённых к глобальной сети, мы — органическая слизь, консервированное мясо, которое срастается с техникой и совокупляется с ней, мы — завершающий виток эволюции от человека разумного к человеку аннигилированному, пожранному технологиями. Иисус скончался на кресте для того, чтобы мы искупили его боль своими душевными патологиями, отдалившись от старого, архаического мира настолько, что, утратив физические тела, перестали быть людьми, описанными в классификации Дарвина. Аннигиляция сущего через познание, это и есть Апокалипсис. Очищающий огонь не падёт с неба, и Страшный Суд окажется совсем не таким, каким мы его себе рисуем в наших антиутопиях. Перевернув верх и низ, поменяв их местами, падший Бог перехитрил разумную тварь, оградив её от Гнозиса, обманув её призрачным небесным светом проявленного мира, — так сияние недостижимых космических светил хомосапиенс принял за конечную цель в своих дерзновенных поисках. Народы, развращённые этим ухищрением Демиурга, молятся солнцам и царям небесным, изнурённые тоской по вечным истинам, и погрязая всё глубже в испражнения «князя мира сего», учатся любить их и чтить, как божью благодать. Спасение внизу, под ногами, в скверне и тлене, в безумии и энтропии, в том, что архонты спрятали под покровом нищеты духа и сумасшествия: только отталкиваясь от скверны гностик постигает не-сущее, иные пути для него перекрыты. Некротеология Филиппа Майнлендера
Является ли наша эпоха торжеством антитеизма и прозрения в механизмы жизни, смерти, эволюции, биологической адаптации к меняющимся условиям существования, диктата Разума и разрушения природного субстрата ради создания искусственной, человеческой реальности, другими словами, наступило ли время настоящей «смерти Бога», как пророчествовал Ницше, или то, что мы называли до недавней поры «богом», не имеет ничего общего с образом, который маячит на страницах святых письмён, и, ему подчиняясь, мы продолжаем фабриковать иллюзии экзистенциального выбора? Современного человека можно было бы счесть инъекционным наркоманом, агонизирующим и заживо разлагающимся и при этом продолжающим верить, будто жизнь его достигает прогресса и вершин эволюции. Помалу он издыхает, лихорадку принимая за «просветление разума», нервные корчи — за «признаки выздоровления», в наркоте он видит освобождение от собственной нищеты, а в предстоящей смерти — «последний рубеж» перед рывком к окончательному триумфу. Очевидно, что теперешняя наркотизация массового сознания мало отлична от того дурмана, который мы могли бы обнаружить в преддверии ХХ века. Экзальтация, массовая истерия, революционные настроения и вера в лучшее будущее — симптомы религиозного, мистического невроза, вой коллективного бессознательного. Трансгуманизм, либерализм, прогрессизм — современные религии, содержащие типичный набор фикций с трансцендетным началом и надеждой на спасение за гробом. В чем существенное отличие правоверного христианина, верующего в вечную жизнь по ту сторону Бытия, от адепта трансгуманизма, верующего в беспредельные возможности науки, который завещает залить свой труп жидким азотом в криокамере до того времени, когда его бренное тело оживят с помощью супертехнологий, созданных учёными-имморталистами, сумевшими одолеть биологическую смерть как одолевают болезни вроде сифилиса и туберкулёза, верующему обязательно вернут его сознание, он натурально «восстанет из мёртвых», подобно Иисусу, только благодаря не чудесам христианского божества, но чудесам божества науки. Ницше не просто поторопился со «смертью бога», он допустил фундаментальную ошибку в оценке метафизической потребности хомосапиенса. Бог, о котором он говорил, не символ и не аллегория, а принцип сущего, он не мутирует и не видоизменяется, не меняет оболочку, меняются наши представления о нём. Ползающие на коленях пред идолом, не откажутся от привилегий, которые им даёт вера, привилегий в том числе и социальных. Сколько бы не кричали церковники о зле атеизма, а представители либерально-демократической интеллигенции не боролись за право не верить в идолов, настоящий атеизм для нас — явление маргинальное и катастрофическое. Атеизм есть начальная стадия нигилизма. Неверие в «доброго боженьку», обещающего «вечную жизнь» в обмен на поклонение ему и пожертвования, имеет последствия для социума неприемлемые: неверие в традиции, неверие в государство, в морально-этические ограничения, неверие в равенство прав и исключительность биологического вида хомосапиенса. Нам не ведом истинный нигилизм, которого так боялся Ницше. Нам не с чем сравнить отрицание бога. Мы соотносим веру в иудейского Яхве, с верой в космополитического богочеловека Иисуса; веру в библейского Творца с мусульманским; веру в мистическое начало Бытия с верой в начало «естественное», зафиксированное в научных талмудах. Больной, пораженный прогрессирующим параличом, разум Ницше истолковал «враждебность» Креатора к своим созданиям как доказательство несуществования Бога, провозгласив наступление «тёмных времён» нигилизма и измельчания человека, но, собственно говоря, эти времена всегда были, а человек неизменен во все эпохи, только вот настоящий нигилизм, обещанный нам предвестником Сверхчеловека, остался в грёзах философов. Да, еле заметные тенденции присутствуют, кое-какие изменения можно констатировать, но говорить о целой смене исторических парадигм пока не приходится. Нигилизм — или утопическая фикция, на манер коммунизма, или же нечто, достижимое лишь в конкретных условиях отдельными индивидами. Бог не умирал. Тот Бог, который Закон, инстинкт, иерархия и возможность «лучшей жизни», смеётся над несчастным Ницше. В отличии от Иисуса, бедный Фридрих действительно мог претендовать на искупление несовершенства Бытия, если бы сам стал тем Сверхчеловеком, о котором мечтал. Но он стал пациентом психбольницы, проект обновления сущего в очередной раз провалился. Радость становления не способна подавить метафизическую потребность, которую в гностической интерпретации мы называем принципом Демиурга, указывая на неограниченную власть низшего творца, «князя мира сего», подлинное воплощение Бытия: иррациональный процесс эволюции, необходимость существовать и вести борьбу за право продлевать потомство. Как так произошло, что восставшие ангелы, низшие иерархии сумели пойти против воли Первоистока, против истинного Творца, который, взорвавшись, породил космос, сущее, градации бытия и многочисленных архонтов? Быть может, скверна тянется не к Демиургу, а именно к Первоистоку? Но абсолютное Ничто, небытие Бога исключает жизнь и какую-либо сущность. Испорченность в Бытии, а оно находится в антагонизме с Первоистоком. По-настоящему о смерти Бога говорил только один мыслитель — Филипп Майнлендер, именно его мы считаем первым и последним некротеологом, которому удалось найти изъян в гностическом мифе творения, равно как и настоящий смысл неправильно понятой «метафизической потребности». Майнлендер довёл гностическую теологию до той последней черты, за которой продолжать поиски «истинного Творца» будет абсурдистской игрой ума, ненужной и утомительной. С хладнокровием медэксперта констатировав факт вселенской смерти истинного божества, Майнлендер поставил точку в эволюции гностического мифа. Поскольку Иисус не оправдал возложенных на него надежд, а Ницше, запутавшийся в дионисийстве, метафизической диктатуре инстинкта и «необходимости быть», оказался слишком человечен и слаб, Майнлендера можно было бы принять за нового мессию современного Гнозиса, реинкарнацию Христа или его достойного наследника в миссии спасения, искупления, освобождения Бытия, единственного мыслителя, покусившегося на принцип Демиурга. Мы намеренно не стали вдаваться в разлогий анализ и дотошное исследование теологии древнего гностицизма, приводить цитаты из апокрифов, искать отличия между концепциями спасения в сектах катаров, богомилов, манихеев и пр., поскольку в нашу задачу не входило штудирование первоисточников по Гнозису в его ортодоксии, об этом написано достаточно литературы, и религиоведческой, и философской. Мы хотим рассказать о реинкарнации гностического архетипа в настоящий момент, когда вершится переоценка роли человека в мире энтропии, во вселенной безжизненных галактик и беспредельного вакуума. Природа изнасилована, но ещё достаточно сильна, чтобы нанести ответный удар по разуму хомосапиенса. Гнозис — есть наша последняя надежда на дезертирство из демиургического космоса, где кроме радиации и хаоса астероидов нас ничего не ждёт. Майнлендер предлагает шокирующую теорию, объясняющую роль Первоистока в катастрофе Творения: он пишет, что не-сущее образовалось в результате суицида Бога, того высшего, всеблагого и всесильного, которому древние гностики молились, о котором грезили и считали его конечной целью «духовного совершенства». Бог не думал создавать мир для нашей с вами радости, — счастье и благо не входили в его проект Бытия. Интерпретируя космогоническую часть «Философии искупления» Майнлендера в гностическом ключе, архонты не взбунтовались, а низший Демиург не восстал, они появились после того, как высший Бог уже умер, убил себя в суицидальном безумии. Против кого бунтовать, если там, где когда-то был Бог, теперь чёрная дыра? Не-сущее это не «настоящий Бог», это то, что образовалось в результате его смерти. Бог убил себя, видимо раздавленный своим же ясновиденьем, бесконечностью, сознанием вечности и скукой, самой беспредельной, какую только можно вообразить. Если пробуждение разума обычной земной твари сулит боль и тоску, а «знание множит скорбь», как сказано у Экклезиаста, какую же скорбь, какие кошмар и сумасшествие испытывал тот истинный, единый и всемогущий? Нам невозможно представить себе глубину его сумасшествия, потому менее всего нам позволено его осуждать за безрассудный суицидальный акт, в результате которого возник зримый, проявленный мир. Продолжим дальше эту аналогию: после смерти Бога тело его распадается на первоэлементы, из них образуются иерархии. Но и они, как Первоисток, часть сознания, которое они перенимают по факту творения, совершают самоуничтожение, распадаясь на элементы ещё мельче. Создаются новые иерархии, многочисленные, тысячекратно повторяющие друг друга в несовершенстве творения. Возникает земной, зримый мир, как отдалённое эхо суицида Бога. Демиург есть Бытие. Все сходится. Пантеизм Майнлендера идеально ложится в аллегорию гностического мифа. Итак, Демиург есть часть мёртвого бога, которая должна так же распасться на части мельче, незначительнее, а те, в свою очередь, рассыплются в прах, прах же, пыль, в процессе энтропии должен и вовсе исчезнуть, божественный суицид, таким образом, закончится всеобщей аннигиляцией сущего. Человек носит в себе элемент «божественного», элемент суицидальной тоски и сумасшествия, его Psyhce имеет свойство, присущее исключительно хомосапиенсу — склонность к безумию. Почти все наши органические патологии мы обнаруживаем и у животных, все, кроме одной — психической патологии. Наша склонность к помешательству есть частица хаоса, творившегося в сознании Единого, прежде чем оно разложилось в самоубийстве, породив наш мир, так же обречённый на самоуничтожение. «Философию искупления» Майнлендера мы считаем последним гностическим Евангелием пост-христианского времени. Существует только низший Демиург, и он так же мучается, как некогда мучился его всемогущий Создатель; потому нам суждено повторить его грандиозный подвиг самоликвидации в глобальном суицидальном психозе. Все остальное, что мы находим в теологии, в частности и в гностической литературе: «совершенство духа», «искупительная смерть на кресте», сопротивление сатане или его победа — это устаревшие понятия, архаические термины, использовавшиеся предыдущими поколениями помешанных на «спасении» людей, они не ведали, что делать им со своей трансцендентной печалью, и как объяснить не-сущее, нереальное, антикосмическое, бесчеловечное и травматическое для заурядного ума, не прибегая к метафизике, христианской мистике, оккультизму. Нам меньше всего хотелось бы, чтобы Гнозис ассоциировался с сатанизмом, ведь падший ангел не имеет никакого преимущества перед падшим Демиургом, а соотносить чёрта с Первоистоком, причисляя к не-сущему Люцифера, одержимого властью и ненавистью к божественным конкурентам, нам представляется инфантильной метафизикой для профанов, жёстко обработанных Демиургом, точно как это делают в тюрьмах надзиратели, унижая заключённых, подавляя их волю к сопротивлению. Люцифер, как и Христос, имеет слишком долгую биографию из наслоений всевозможных культов, моралей, законов, имя его неизменно ассоциируется со всем, что находим мы «сатанинского» в традиционной культуре, поэтому лучше совсем отказаться от использования названий древних идолов и не впадать в мракобесие архаического сознания, как наши предшественники, и, что греха таить, склонны к этому и многие наши современники. Оставим правоверным их сказочного мессию на кресте, а неверным — их рогатого козла, которому они, согласно древнему культу, обязаны лобзать анус. Это архаика. Нам незачем снисходить к их незнанию и тьме невежества, пусть и дальше совокупляются в своих оргиях: католики, православные, социалисты, сатанисты, либералы, нацисты, — демиургическое отребье, жертвы его непрекращающегося насилия: «разделяй и властвуй», «кто не с нами, тот против нас», «аз есмь царь», «отчизна превыше всего» и пр. Майнлендер полагал, что мы — результат разложения мёртвого Бога или, добавим от себя, возможно, даже черви в его гниющем теле. Мы вгрызаемся, въедаемся в его мёртвую плоть, упиваемся его смертью, при этом выстраивая иллюзии благоденствия, жизненной силы, движения к совершенству. Рост нашей цивилизации — это растянувшийся на тысячелетия акт некрофилии, мы совокупляемся с трупом бога, поклоняемся его отколовшимся частям — низшим архонтам, согласно гностическому толкованию, не решаясь бросить этот извращённый мерзкий культ ради приобщения к небытию Бога, к последствиям его смерти по ту сторону сущего. Мы пожираем нашего мёртвого Бога, подчиняясь иерархиям и порядкам, возникшим после его деструкции, блуждая по краю обрыва небытия, и теша себя фантастическими баснями, будто бездна — это наше «светлое будущее», а в ней — «новый этап» развития хомосапиенса. Майнлендер писал об искуплении, которого мы достигнем уподобившись тому изначальному Единому в его самоубийственном безумии. Сознательно, анализируя собственную тоску, отдавшись запредельной меланхолии, мы приближаемся к кошмару божественного психоза, составлявшему Единое в преддверии акта творения. Гнозис, очистившись от наслоений Священного Писания, бредового оккультизма, экстремистских идеологий и сомнительных мистических учений, выступает перед нами в чистом виде, как космическая чёрная дыра, образовавшаяся на месте взрыва неведомого нам солнца. Сознательно стремиться отдельным индивидам к ней нет надобности, наше «спасение» произойдёт одномоментно, сразу для всех, как техногенная катастрофа или страшнейшая из патологий, высвобожденная познанием из недр нашей сущности. Отличие условного «праведника» от «грешника» станет ясным в последний час жизни, это и будет нашим Страшным Судом, Апокалипсисом и «концом истории». Сам Майнлендер убил себя сразу же, как только окончил «Философию освобождения», и он был счастлив, упившись метафизической эвтаназией, как иные достигают блага, следуя заповеди «возлюби ближнего своего». Заключенный в матрице мироздания видит признаки смерти как величайшее из несчастий, и когда настанет его черёд распасться на первоэлементы, подобно высшему Создателю, он захлебнётся нечистотами, как утонувший в канализации бездомный. Откровение по Майнлендеру слишком враждебно и нигилистично для традиционной культуры, поэтому адекватной метафоры в искусстве оно почти не имеет. Авангардное кино, ввиду его маргинальности, быть может, наиболее приемлемая форма для выражения идей неудобных для «инстинкта жизни», и мы находим отчётливые отголоски гностического отрицания в культовом «Порождённом» Элиаса Мериджа. Этот шедевр некротеологии появился в кинематографе как новаторская аномалия и чистый эксперимент — ничего подобного по стилистике, как и по идеологии, не было ни до, ни после «Порождённого» — он стал введением в инобытие, пропуском в не-сущее, снятый с точки зрения смерти, он словно имитирует взгляд на беспорядочное нагромождение фрагментов бытия глазами древней рептилии, на заре возникновения высших организмов. Сюжет фильма воспроизводит теорию возникновения человека в результате самоликвидации Бога, описанной в мифотворчестве Майнлендера. Снятый с применением специальной техники, которую режиссёр собрал из запчастей найденных им киноаппаратов, на поцарапанную черно-белую плёнку, дополненный многочисленными фотоснимками, напоминающими рисунки душевнобольных, «Порождённый» до сих пор пугает неподготовленного зрителя шизофренической атмосферой и непроглядным мраком изображённого в кадре. В начале фильма Бог показан то ли как пациент дурдома, то ли как дошедшая до суицидального психоза жертва собственного отчаянья — забившийся в чьем-то покинутом жилище, блюющий кровью Бог потрошит себя бритвой, вынимает внутренности и бросает их на пол, показано, как они выпадают из его чрева сами, сваливаясь по ноге, словно экскременты. Наконец наступает смерть. Из-под божественного трупа появляется мать-земля, — она держит себя за груди и в каком-то ступоре кружится, словно исполняя сомнамбулический танец. Склонившись над трупом, мать-земля делает минет мёртвому Богу и спермой его оплодотворяет себя. Следующий кадр показывает беременную у могилы Бога, она гладит распухшее чрево и ждёт появление дитя. Порождённый от мёртвого Бога — скорёженный в припадках то ли боли, то ли безумия, паралитик и онтологический инвалид, ошибка неудавшегося эксперимента, пресмыкающееся существо, не способное самостоятельно встать на ноги. Это авангардная аллюзия на Христа и сборный образ всего человечества. В интервью Меридж не говорит о конкретном значении этого персонажа, предлагая зрителю самому помыслить его роль в фильме. Мать-земля оставляет порождённого, извивающегося в конвульсиях, на некоторое время. Появляются странники или кочевники, существа из враждебного внешнего мира. Мы могли бы интерпретировать их как слепые силы природы, неуправляемую стихию или как архонтов, хозяев Бытия. Они нападают на «божье дитя», совершают с его телом какой-то насильственный ритуал, после чего сжигают на костре. Но он не умирает. Порождённого находит мать-земля и утягивает за собой на верёвке, петлёй стягивающей его шею. Архонты появляются снова, нападают на мать и убивают её. В этой истории архонты могущественнее порождённого и матери-земли, они глумятся над ними, а в конце давят чьи-то внутренние органы. Последние кадры с трупами словно воспроизводят фотографии жертв холокоста из военной хроники. Киноверсия гностического откровения у Мериджа заканчивается не Апокалипсисом, а победой проявленного мира. Странники, бредовые архонты, вероятно, продолжат свой путь дальше, нападая на других порождённых, измываясь над ними. Два раза подряд совершается убийство божьего дитяти — обряд, повторяемый прислужниками мироздания, оцепеневшего в коматозе. Нарратив фильма даёт нам ясно понять: принцип Демиурга, воля архонтов и сопротивление Бытия направлены против божественного суицида. Проявленный мир имеет своих охранников и жрецов, которые будут наносить ответные удары раз за разом, реагировать жестоко и без промедления. Архонты, действуя в угрожающем молчании, сообщают зрителю: распяли одного, сожжём и другого, придавили недоноска, поиздеваемся и над его матерью, поглумимся над болезненностью этих выкидышей. Насильственная гибель обязательна для всех, защитники сущего не допустят мирного упокоения в Ничто. Вывод из нигилистического эпоса Мериджа пессимистичен. Нам нечего ему противопоставить, кроме сознательной воли к Апокалипсису и отторжения от всего инертного, сковывающего, отяжеляющего, навязывающего разделение и иерархии. Если человек, родившись из трупного семени убившего себя Бога, — онтологический инвалид, навечно прикованный к земной тверди под властью архонтов, ждать от мироздания милости, обещанной в мифах древности и священных книгах мировых религий, будет согласием с тиранией Демиурга. Только страдания, психозы и трагические совпадения, безотрадные закономерности — ничего иного и ничего нового. Освободительная диктатура Гнозиса и всеобщая аннигиляция будут «счастливым финалом» в драме нескончаемого морального мазохизма хомосапиенса, «духовной» некрофилии и подверженности всем программам и ограничениям, какие он способен придумать для себя вдобавок к тем, которые находит в живой природе и в природе мёртвой. |
