|
|
Две старые старушки ДВЕ СТАРУШКИ в четырех стенах, обрюзгшие, взвинченные, замочки сумочек: щелк — раскроют, щелк — закроют, и снова: щелк, щелк… Одна сказала: — А иди-ка ты знаешь куда? — Куда? — спросила другая. — Да к чертовой бабушке. Вторая вскочила, швырнула пару стульев, испустила несколько воплей, упала в корчах на пол, поползла. Немного погодя первая позвала: — Ты уже там, что ли? Вторая не отвечала, но застонала, и едкий чадный дым потянулся от нее. Первая закашлялась, закрылась руками. Вторая крикнула тогда: — Я уже там. Голос ее прозвучал мягко. Первая старушка не решалась взглянуть на вторую. Послала же она ее прямиком по адресу. И, покуда она так сидела, вторая старушка начала нашептывать ей на ухо, тихонько, бессвязно, безудержно. Она рассказывала про чертову бабушку. Так сидели они вдвоем, в один декабрьский день, около полудня. ДВЕ СТАРУШКИ. Одна старушка придиралась ко второй старушке, предостерегала ее и записывала все ее проступки: «Не смотри с таким убитым видом», «Смени-ка запашок, для разнообразия», «Что ты с таким шумом руки моешь», «Ешь потише, свинячь поменьше», «Неужто тебе нечего надеть, кроме этого зеленого платья?», «Отвечай внятно и, прежде всего, с улыбочкой». Каждое предупреждение, каждое требование она повторяла по сотне раз. Она вела им учет. Но это не помогало. И тогда она вытолкнула вторую старушку из окна, с четвертого этажа. Полиции она это объясняла так: — Но я же ее предупреждала, и не раз, и не два — сотни раз! — Она размахивала записками, на которых учитывала свои придирки. — Только про одно это зеленое платье, которое на ней было, ну, вы видели, вот это, сто тридцать раз, да нет, какое там, сто сорок раз я ей повторяла, что меня от него тошнит, от этого платья! Но она же не слушала. Она никогда не слушала! В ярости она топала ногами. — Я ее любила, — кричала она. — Для меня это ужасней, чем для кого другого. Вы-то ее не знали. — Она оглядывалась вокруг в поисках кого-нибудь, кто был бы способен ее понять. — Что она была для вас? Да ничего. А для меня — все на свете. Один из полицейских поскреб под подбородком и сказал: — Придется нам арестовать вас. — Арестовать? — вскричала первая старушка. — После всего, что мне пришлось пережить? В камере, куда ее посадили, она трясла решетки, барабанила в дверь, швырнула надзирателю в лицо миску с едой. — А записывать я начала только через много лет! — кричала она. — Я годы напролет терпела! В заключение судебного заседания судья предоставил ей слово. — Я ее предупреждала. Что мне еще оставалось делать? — спросила она. Судья взглянул в свои бумаги и промолчал. — Ну что? ДВЕ СТАРУШКИ жили в большом доме с высокими потолками. Нижний этаж занимал невысокий толстый рыжеволосый старичок. Из окна они частенько наблюдали, как он прогуливается. У него была широкая разболтанная походка; временами он просто застывал на месте. Тогда казалось, что он разговаривает сам с собой и приходит в раздражение. Однажды он постучался к ним и спросил, не могли бы они поговорить. Он уселся на диван. Старушки налили ему чаю. Он рассказывал о своей жизни, которая не удалась во всех отношениях. Все, все были в этом виноваты: его бабушки и дедушки, родители, братья, сестры, племянники и племянницы, соседи, учителя, начальники и некоторые женщины, которых он знавал недолгое время. Он расплескивал свой чай и постоянно облизывал губы. — Лучше бы уж я умер! — воскликнул он внезапно. — И поделом бы мне было! Он схватил себя за шею и сдавил ее. Глаза у него выпучились, лицо налилось кровью. Он все крепче и крепче сдавливал себе шею. — Прекратите! — закричали старушки. Он сполз с дивана. Они опустились на колени рядом с ним, освободили его руки. Они услышали, как что-то хрустнуло, и раздалось его свистящее дыхание. Немного погодя он поднялся на ноги и отряхнул одежду. — А я ведь чуть было не умер, — сказал он. — Вы не должны так поступать, — сказали старушки. — А вот и должен, — сказал старичок. — А вы не суйте нос не в свое дело. — Шли бы вы лучше к себе, — сказали старушки. — Беру вас в свидетели! — закричал старичок. Старушки принялись осторожно подталкивать его в направлении двери. Одна старушка распахнула дверь. Другая вытолкала его наружу. — И больше не приходите, — сказали они и захлопнули дверь. Старичок остался на лестничной площадке. — Я беру вас в свидетели! — крикнул он. — Хоть и мерзкие, но свидетели! Слышно было, как он застонал. Они посмотрели сквозь щелочку для писем и в замочную скважину. — Опять он себя за шею схватил, — прошептала одна старушка. — Ага, — прошептала другая. Они увидели, как он упал. Немного погодя они видели склонившихся над ним людей. Слышались звуки сирены, виднелись ноги людей с носилками. Одна из старушек, растянувшись на полу и скорчившись у прорези для писем, могла разглядеть многозначительное покачивание голов. — Преставился, — прошептала она. — Оох, — прошептала другая. К ним в дверь позвонили. Стремглав бросились они к кровати и натянули на себя одеяла. — Есть тут кто дома? — прокричали снаружи. — Эй! Дома есть кто-нибудь? — Мы спим, — прошептала одна старушка. — Или же туговаты на ухо, — прошептала другая. Они услышали, как шаги затихли в отдалении. Тогда они потянулись друг к другу и поцеловались длинным и страстным поцелуем. При этом они, однако, не преминули заметить, тихонечко, шепотом, что это, безусловно, ужасно, в высшей степени неуважительно — вот именно в такой момент так целоваться, и поцеловались еще более пылко и страстно. — Ничего не понимаю в поцелуях, — сказала одна старушка. — И уж не пойму никогда. Другая старушка думала о паровозах и тяжелых локомотивах, проносящихся взад и вперед сквозь стены домов, по комнатам, через целые семьи и оставляющих за собой большие клубы дыма, прорванные обои и в щепки разбитую мебель. ДВЕ СТАРУШКИ вышли на прогулку. Светило солнце. Они любовались на розы в скверике, на чаек в синем безоблачном небе. Перед ними возник старичок. У него была седая шевелюра и толстый живот. «Чисто пареная груша», — подумала одна старушка. — Вы что это здесь делаете? — спросил он. — Так, прогуливаемся, — ответила одна из старушек. Внезапно лицо старичка налилось кровью и он закричал: — Домой! Быстро! — То есть как это? — спросили старушки с изумлением. — Домой! Что тут непонятного?! Он погнал старушек к дому, бежал за ними по пятам до самых дверей. Дождавшись, когда они распахнут платяной шкаф, он затолкал их вовнутрь. Он запер дверь на ключ и объявил: — Не желаю вас больше видеть. И вышел из комнаты. Старушки слышали, как хлопнула входная дверь. Они сидели в темноте среди старых платьев, туфель, шляпных картонок, одеял. Пахло камфарой. — Не оставит же он нас так сидеть? — спросила одна из старушек. — Как знать, — сказала другая. Вечером старик вернулся и пнул ногой дверь шкафа. — Эй, в шкафу, — крикнул он. — Сидите там и сидите себе. У него был высокий, пронзительный голос. — За что? — спросила одна старушка. — За что? Да просто так! Сидите в шкафу, и все! — крикнул он. И они услышали, как он бормочет: — За что… со смеху помрешь. Со смеху! — Они слушали, прижавшись ухом к двери. — Когда вы нас снова выпустите? — спросила другая старушка, когда бормотание смолкло. Но старик уже ушел. — Думается мне, помрем мы тут, — сказала одна старушка. — К тому идет, — отозвалась другая. — О чем ты думаешь? — Пить хочется. — Да, ужасно. Довольно долго они молчали. — Давай, что ли, поцелуемся, — сказала тогда одна старушка. — Хуже-то не будет. Они поцеловались. Губы у них пересохли. Они лежали на старом одеяле из конского волоса, на том самом, на котором однажды сидели на берегу канала. — Там еще лютики были, — сказала одна старушка. Вторая в темноте кивнула. Утром старик явился снова и заорал прямо из коридора: — Эй, в шкафу! Старушки попробовали снова думать о жизни, но это им плохо удавалось. — О чем нужно думать, когда думаешь о жизни? — спросила одна старушка. — Не знаю, — сказала другая. И тогда они стали думать о лете. О телегах, груженых сеном, думали они, о полях, поросших чертополохом, и о мужчинах, ныряющих в реку с моста, вечером, в августе, когда луна становится красной. Так умирали они, обнявшись, в течение нескольких дней. Перевод с нидерландского О.Гришиной. |
