#24. Апория


Вернер Вархайтер
Немецкая каска

1

На чёрном ясном небе поблескивали звёзды, а в пространстве царила приятная тишина, нарушаемая лишь скрипом снега под сапогами. Через сосновый лес пробирался небольшой отряд в лёгких серых шинелях. Собачий холод заставлял солдат периодически согревать своим дыханием окоченевшие пальцы. До цели было ещё долго. Часов пять или, может, шесть. Солдаты смертельно устали, и только злоба от изнеможения, мороза и голода толкала их вперёд. Шли молча. Каждый был погружён в свои мысли.

Один из них запрокинул голову, чтобы вновь посмотреть на звёзды, мелькавшие в плывущих над головой ветвях. Тишина раздражала его: он мечтал услышать рёв двигателя самолёта, который прилетел бы и размозжил врага бомбовой мощью. Тогда можно было бы наконец отправиться домой, где тепло. Тут же его передёрнуло от такого малодушия, а может быть, и от холода. Он опустил голову и тупо уставился в каску впереди идущего. Она мерно покачивалась. «Красивые у нас каски, — подумал он, — в них есть что-то античное». Вспоминались альбомы с римскими и греческими скульптурами, которые он любил разглядывать в детстве, мечтая когда-нибудь самому стать кем-то вроде Ахиллеса или Цезаря. Вот только у них не было таких проклятых зим. Было бы забавно посмотреть на этих полуголых ребят в сандалиях где-нибудь в этих краях.

Он усмехнулся. И тут под ногой что-то щелкнуло. Он замер. Замерли все и в ужасе посмотрели на него.

Оля резко проснулась, дёрнувшись всем телом, словно подорванная на мине. Полусонная смута в мозгу, разрисованная чёрными линиями и кругами, вскоре отступила, и последовал вздох облегчения. «Это всего лишь моя комната». Она приподнялась на кровати, чувствуя, как спокойствие возвращается в её организм, контуженный миной из сна. Её вновь передёрнуло. Взглянула на цифры экрана телефона. 6:33. Ещё целый час до звонка будильника. «Бля», — процедила она. «Приснится такое. Теперь не уснуть». Она повернулась к шкафу и поглядела на стоявшую на нём немецкую каску, слабо освещённую лунным светом.

«Мда», — проговорила она, положила голову на подушку и отвернулась к стене. Закрытые глаза ни на йоту не приблизили сон. Голова бредила воспоминаниями вчерашнего дня.

Вчера стоял обычный весенний день, не поддающийся положительному описанию, лишённый всяких особенностей. Ни тёплый, ни холодный, ни солнечный, ни пасмурный. На небе была тонкая плёнка облаков, заволакивающая солнце, но не плотно, а как-то деликатно, и весь день был разлит невыразительной мягкой светло-серой краской. Во второй половине дня Оля решила прогуляться по лесу, где она порой любила бывать в одиночестве. Уехав на электричке далеко за город, она погрузилась в обаяние природы. Телефон не брала: хотелось немного побыть вне цивилизации. Ходила то по тропинке, то сворачивала с неё и просто шла куда глаза глядят. Сезон комаров ещё не настал, поэтому прогулка была действительно приятной. Блаженно шатаясь без цели, она вдыхала воздух, не пропитанный городскими зловонными газами, лишённый всего человеческого и бетонного. Так прошёл час, как она ушла с тропы, ведомая в этих блужданиях только интуицией собственных ног. Достаточно набродившись, она неохотно решила наконец вернуться к тропе, чтобы двинуться обратно на железнодорожную станцию. А через какое-то время она обнаружила, что тропы нет. Быть может, надо было пройти немного дальше? Она прошла ещё какое-то расстояние в смутной надежде, но тщетно. Лес наседал со всех сторон, как в детских книжках про заблудившихся детей. Он вдруг утратил свою дружелюбность и преобразовался в мрачного, пожирающего тебя тёмно-зелёного бога, заполнившего собой всё вокруг.

Первой мыслью было броситься бежать хоть куда-то, чтобы разогнать страх и быстрее найти злополучную тропу. Её тело уже покрылось липким холодным потом. Пение птиц сменилось стуком сердца в ушах. Оля присела на кочку, чтобы перевести дух и вспомнить дорогу. Она понятия не имела, как ориентироваться по солнцу, и с какой стороны у деревьев растёт мох, о чём тут же пожалела. Оставалось лишь положиться на слепую волю случая и тупо идти. И сохранять спокойствие: нервы превращают тебя в беспомощный кусок измученного мяса — это самое мерзкое состояние. И она пошла. Поднялась с кочки, отряхнула крошки грязи с джинсов. Прошагав несколько минут в рандомно выбранном направлении, Оля споткнулась обо что-то и упала.

Встав на ноги, она со злобой взглянула на подвернувшийся под ногу камень, но, присмотревшись, заметила, что это что-то другое. Она наклонилась и взяла в руки предмет, который оказался старой ржавой каской такой же формы, как и те, что были на немецких солдатах в неоднократно виденных ею фильмах. Приятная жёсткая форма, чуть приплюснутые боковые грани и открытость спереди. Если смотреть на каску сбоку, можно видеть решительный изгиб, обрисовывающий нижний край. В этой форме было что-то приятное и благородно жестокое. Плоские бока вытягивают голову бойца вперёд, придавая стремительность его облику. «Будто орёл или сокол», — подумала Оля, глядя на козырёк, и повернула каску. Спереди она напоминала хищное животное класса рептилий. Козырёк превратился в верхнюю челюсть змеи. Оля провела пальцем по негладкой поверхности — та отозвалась чуть слышным шорохом. Повертев каску ещё немного, рассматривая маленькие трещинки и неровности в некогда отполированном, а ныне ставшем жертвой времени шлеме, она продолжила искать дорогу. Она уже забыла, в какую сторону шла, прежде чем споткнулась, так что выбрала новое направление. Случайно. Каска держалась в её руках.

Через несколько десятков шагов Оля увидела, как немного впереди деревья расступаются. Несколько секунд, и она уже стояла на тропе.

Телефон заиграл мелодию будильника. Оля недовольно протёрла глаза и вытянула руку, чтобы выключить звонок. Вместо того, чтобы поспать оставшийся час, ей пришлось, ворочаясь, переживать впечатления вчерашнего. Усталость вдавливала обратно в кровать.

— Вставай! В школу пора! — раздался за дверью голос матери.

2

На уроке литературы Оля дремала. Это был один из любимых ею предметов. Но сегодня голос учителя тонул в непроницаемом мистическом дыму, окружившем её сознание, которое было в плену мыслей о находке.

Вернувшись вчера домой из леса, первым делом она заперлась в комнате и продолжила изучать каску. Как Гамлет с черепом бедного Йорика, она философствовала с ней. Кто носил её? Что с ним стало? Сколько ему было лет? Каска молчала. Перед сном Оля подошла с ней к зеркалу и надела. Стальной шлем чуть не полностью поглотил её голову, словно хедкраб из Half-Life. В эту секунду электрическая дрожь пронзила тело от макушки до ступней. Что-то мелькнуло перед помутневшим взглядом. Что-то похожее на сосны в ночном зимнем лесу. Она почувствовала, что теряет сознание. Руки резко схватили каску и сорвали с головы. Оля вновь уперлась взглядом в находку. Что это было? Простой кусок металла не может так действовать. Тут что-то есть. Ржавые изгибы напоминают извилины, как будто у каски есть своё сознание. Она аккуратно поставила её на полку книжного шкафа напротив кровати и легла.

— Оля, ты спишь, что ли? — крикнула учительница, вызвав дебильный смех класса.

Только что выдернутая из оцепенения Оля не нашлась что ответить. Класс ещё раз хихикнул.

— Что произошло в сцене, где к Гамлету является призрак? — продолжила учительница.

— Он… э-э-э… просит отомстить за него? — неуверенно ответила Оля.

— Да. Читай пятую сцену.

Она отрыла книгу и начала:

— Другая часть площадки. Входят Призрак и…

— Да не отсюда, а где мы остановились! — класс опять засмеялся.

— А где?..

— На фразе «Говори, я буду слушать».

— Так… Призрак: «И должен отомстить, когда услышишь». Гамлет: «Что?» Призрак: «Я дух, я твой отец. Приговоренный по ночам скитаться, а днем томиться посреди огня, пока грехи моей земной природы не выжгутся дотла. Когда б не тайна моей темницы, я бы мог поведать такую повесть, что малейший звук тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей, глаза, как звезды, вырвал из орбит, разъял твои заплетшиеся кудри и каждый волос водрузил стоймя, как иглы на взъяренном дикобразе; но вечное должно быть недоступно плотским ушам. О, слушай, слушай, слушай! Коль ты отца когда-нибудь любил...» Гамлет: «О боже!» Призрак: «Отомсти за гнусное его убийство». Гамлет: «Убийство?» Призрак: «Убийство гнусно по себе; но это гнуснее всех и всех бесчеловечней».

— Хорошо, достаточно. Больше не спи на уроке.

Сомнамбулическое состояние не покидало Олю и по дороге домой. Ноги сами рефлекторно вели по знакомому маршруту. Слева проплыл красный кирпичный дом, и на нём завис её взгляд. Город — это хаотичный демон из строительных материалов. Можно бесконечно кружить по нему, не приближаясь к его сути. Не постигая тайну его крови. Только в лесу, воспаряя над громадой этой понастроенной бессмыслицы, ты осознаёшь значение всех этих улиц, дорог, закоулков, зданий. Цивилизация — не ошибка, она естественный результат стремления безволосой обезьяны к комфорту. Машины движутся по кровеносным путям городского организма, перемещая грузы и людей. Каждый должен перемещаться и обмениваться. Информацией, деньгами, материальными ценностями, услугами. Отдавать избыток и получать недостающее. Вечером, когда нисходящий мрак гонит этих агентов обмена домой набираться сил перед таким же завтрашним днём, на закоулках загораются красные фонари. Где-то в их неверном свете ночные бабочки выходят на работу — снять стресс дневных муравьёв. Кто сбивается с красного света и уходит в тень, может стать жертвой грабителей. Таких же тружеников, но предпочитающих работать под покровом ночи. Боже… как это всё понятно и банально до тошноты! Городское пространство функционирует сложным, но вполне ясным образом. Разнообразные элементы сливаются в едином действии, поддерживающим жизнь цивилизации… Оля чуть не врезалась в бабку с тележкой и оранжевым платком. «Смотри, красавица, куда идёшь», — крикнула та, направив в спину девушки изрезанное морщинами лицо. Оля пропустила это мимо ушей. На переходе через дорогу горел красный свет. Сейчас он сменится зелёным пешеходом с нервно мигающими зелёными ногами, и она перейдёт по тонкому льду, на несколько секунд сковавшему канал для перемещения рабочей силы и экономических благ. На проводах расселись воробьи, чирикая свои глупые песни, перебивая гладкий шум трущихся об асфальт резиновых колец. Покосившийся столб светофора отсчитывал красные секунды до взрыва. Мужчина слева носил на голове серую некрасивую кепку. Оля обратила на это внимание, потому что тот чуть отвлёк её ото сна, покряхтев сухим, забитым дымом сигарет и машин горлом. Она сделала шаг вперёд, но тут же невидимая сила дёрнула её назад. Перед носом пролетела белая машина с воем сирены и синим мерцающим нимбом. Невидимая сила всё ещё сжимала тисками её запястье, по которому разлилась боль, но слабая, заглушаемая мыслью внезапного спасения от смерти под колёсами автомобиля.

— Ну вы куда прыгаете-то под машину, девушка?! — взвизгнула тётка с огромным оранжевым пакетом продуктов. — Умереть хотите? Вас этот молодой человек только что спас.

Парень отпустил руку Оли. Она только-только осознала, что сейчас произошло: рефлекторно шагнув на загоревшуюся зелёную лампочку, она не заметила, как на неё с безумным рёвом мчалась сверкающая мигалками скорая. Если бы не этот парень, случайно оказавшийся сзади и успевший схватить сомнамбулу за руку, то городской морг пополнился бы очередным трупом.

— Спасибо, — робко произнесла Оля, глядя в глаза неожиданному спасителю. Фраза тётки «умереть хотите?» застряла в её мозгу: она не знала, как правильно ответить самой себе на этот вопрос.

Парень слегка улыбнулся:

— Всё в порядке? Ты, наверное, не выспалась, поэтому не заметила. У тебя мешки под глазами.

— Да, — последовал тихий ответ.

— Эм, проводить тебя до дому, может?

— Не… Не знаю.

— Ты далеко живёшь? — продолжал парень, когда они уже почти перешли дорогу.

— Минут десять отсюда.

— Хорошо, я доведу тебя, — он снова улыбнулся, но теперь уверенней и показав зубы.

— Ладно, — кивнула Оля.

До дома они дошли без происшествий. Парень пытался завязать какой-то разговор, но безуспешно. Оля лишь односложно отвечала на вопросы, глядя в пустоту перед собой. Ей лишь запомнилась фраза, которую он сказал мимоходом. Это был комплимент насчёт её глаз. Он отметил, что они с одной стороны холодные голубые, но с другой — в них необычайно мягкий добрый взгляд. Эта фраза отпечаталась в ней, все остальные слова пролетали мимо ушей. Иногда она поворачивала в его сторону глаза, едва улавливая его лицо. Он имел правильные черты, ещё не утратившие детскости, но уже выдававшие симпатичного мужчину с правильным носом, красивым выступающим подбородком, черными волосами и карими глазами. Она улыбнулась про себя.

— Мы подошли, — сказала Оля, указав рукой на стоящий справа зелёно-белый дом с горелым пятном на стене.

— Ага. Ну отлично, — он сунул руки в карманы и качнулся ногами вперёд-назад. — Слушай, а как тебя зовут?

— Оля.

— А меня Юра.

— Понятно.

В воздухе повисла пауза. Она посмотрела вниз и опять на него.

— Слушай, а давай вконтакте я тебя добавлю. Как тебя найти? — сказал Юра максимально небрежно.

Оля улыбнулась.

— Ну, напиши Оля Спичкина. Там ещё фотография с лесом будет, сразу поймешь.

— Ага, хорошо. Ну ладно, давай. Будь поаккуратней, — сказал он, усмехнувшись.

— Да, хорошо. Спасибо, что проводил. Пока, — она снова улыбнулась и опустила глаза.

Юра тоже улыбнулся в ответ, развернулся и пошёл. Подходя к подъезду, она подумала о том, какие неожиданные приятные встречи преподносит судьба, когда её об этом и не просишь. У подъезда на доске объявлений фиолетовый лист бумаги гласил «Оля» и внизу приписан семизначный номер. Лифт с привычным гудением отсчитал этажи.

Вечером семья, состоявшая из Оли, её матери и бабушки, сидела на кухне за столом, накрытом клетчатой красно-белой скатертью, и ела картошку с рыбой. Ели молча, энергично пережевывая пищу и постукивая вилками по тарелкам. Только Оля участвовала в процессе без особого энтузиазма, медленно запихивая в рот один кусок варёной картошки за другим. Её голова была занята Гамлетом и его отцом, непонятно откуда всплывшими на дрожащую поверхность сознания. Внезапно для матери и бабки, она оторвала глаза от скатерти и спросила:

— Бабушка, а ты можешь о наших предках рассказать. Желательно по отцовской линии.

— По отцовской линии тебе отец расскажет, мы-то откуда знаем, — ответила бабушка с набитым ртом, отчего её фраза прозвучала сквозь неприятное чавканье.

— Он же умер…

— С чего вдруг такой вопрос? Тебя же никогда такое не интересовало, — перебила мать, с удивлением посмотрев на дочку.

— Не знаю… Мне приснился какой-то странный сон, и мне захотелось узнать.

— Что за сон? — опять спросила мать.

— Да так, потом расскажу.

— У меня есть сонник, — заявила бабушка. — Можешь там посмотреть.

— Бабушка, твой сонник глупый. Там чуть не на каждое слово одно и то же объяснение. По нему вообще невозможно ничего понять.

— Это тебе не понять, потому что ты маленькая, — авторитетно заметила бабушка, вытянув шею.

— Да дело вообще не в этом. Мне интересно, чем мой отец занимался.

— Он был бизнесменом, ты знаешь. Потом бандиты его убили, ты тоже это знаешь. Давай не будем об этом, — сказала мать, строго глядя на дочь, отчего та отвела глаза. Мать насадила на вилку кусок рыбы.

— Ну а его родители? Вернее, бабушка и дедушка? — попыталась спросить Оля.

— Слушай, давай не за столом, ладно? И вообще нигде, — отвечала мать, слегка подняв руку с вилкой, словно собиралась проткнуть ею кого-то перед собой.

В своей комнате Оля лежала на кровати с телефоном в руках. Она прокручивала список контактов, пока не остановилась на бабушке по отцовской линии. Бабушка Грета — светилось на экране телефона. Оля не решалась позвонить, словно могла своим звонком совершить непоправимую ошибку, которая навечно закроет перед ней врата семейной тайны. Более того, ей хотелось ещё долго щекотать свои нервы, размышляя об этой тайне, хотелось откладывать на потом мучительную разгадку. Желание было сопряжено со страхом обнаружить, что загадка её отца, внезапно и непостижимо овладевшая ею после чтения отрывка из «Гамлета», окажется пустышкой. Окажется лишь нелепой фантазией, порождённой странной последовательностью впечатлений последних суток, где была неожиданная находка, шокирующий сон и спасение от смерти. Она отложила телефон в сторону. «Позвоню вечером», — сказала она про себя, после чего встала с дивана и села за письменный стол делать уроки.

Мысли путались и блуждали. С тяжёлой головой, через силу решив последнее уравнение по алгебре, она обнаружила, что часы показывают половину девятого. Она вышла на кухню, согрела чай и неторопливо процедила через рот кружку, сидя на стуле и глядя сквозь холодильник, безвкусно украшенный пестротой магнитов. Наконец она встала, прошла в свою комнату. Встав напротив окна, она нашла в телефоне контакт бабушки и позвонила. Размеренные гудки проникали в её слух, словно тревожные звуки из потусторонних глубин. А если бабушка Грета тоже откажется говорить на эту тему? Вдруг гудки прервал хриплый голос из трубки:

— Алло…

— Алло, привет бабушка, — произнес чуть не дрожащий голос. — Как у тебя дела?

— Привет, Оля. Давно ты мне не звонила, — с лёгкой укоризной ответила бабушка. — Дела хорошо. А у тебя?

— Да, у меня тоже… неплохо.

— Приятно слышать. Я уж думала, ты мне никогда не позвонишь. Наверное, что-то случилось?

— Нет… вернее, да. Извини, пожалуйста. Я просто редко общаюсь по телефону. Слушай, да, кое-что произошло. Не знаю, как тебе описать. Я просто видела, недавно… Слушай, мы можем встретиться?

— Да, конечно.

— Просто это сложно объяснить по телефону.

— Ну что ж. Хорошо, что хоть как-то мы встретимся. Когда ты хочешь прийти?

— Можно завтра? После уроков. Часа в четыре?

— Разумеется. Я буду дома.

— Спасибо, бабушка. Я приду завтра. До встречи.

— До встречи, милая.

3

Ночью перед ней вновь предстал холодный зимний лес из последнего сна. Всё также мерцали звезды на ясном чёрном небе. Она взглянула вниз и обнаружила, что на ней надеты сапоги и серая шинель. На голову давило что-то тяжёлое металлическое. Но теперь она шла совершенно одна, сопровождаемая лишь скрипом снега под ногами и выходящим изо рта паром. Куда она шла? Зачем? Она не отдавала себе в этом отчёта, слепо подчиняясь таинственному приказу, внушавшему ей двигаться вперёд, сквозь мрачный чужой лес.

Под ногой щелкнуло. Она в ужасе замерла. Внезапно кто-то резко схватил её за руку сзади, и она обернулась. Перед её глазами предстал молодой мужчина в такой же серой шинели и каске и поразительно похожий на неё: такие же правильные черты вытянутого лица и холодные голубые глаза, необычно сочетавшиеся с мягкостью во взгляде. Не говоря ни слова, он сунул ей в руку фотографию. На ней был изображен молодой советский солдат, стоящий на фоне какой-то стены. У него были черные волосы, и в целом правильное лицо с квадратной челюстью, крупным носом и жестким взором. Она перевернула фотографию — на обороте была написана красным карандашом фраза: «Слушай свою кровь».

— Что это значит? — спросила она, оторвав взгляд от фотографии.

Но никого перед ней не было. Она осмотрелась — никого вокруг. Вновь опустила взгляд — в руках по-прежнему была фотография.

На следующий день она получила на уроке английского двойку из-за невнимательности. С трудом высидела шесть уроков, совершенно не понимая ничего из того, что говорилось учителями, и чуть ли не выбежала из школы после последнего звонка. По пути она вспомнила Юру и с грустью задалась вопросом, почему он не добавил её в друзья в вк. Она ещё раз достала телефон и проверила свою страничку. Ничего нового, кроме пары сообщений от одноклассников. Пройдя половину дороги до дома, она вспомнила, что ей надо идти к бабушке, а это было в другой стороне.

На небе неторопливо сгустились тучи, и где-то вдалеке наверху с грохотом свалились несколько огромных деревянных ящиков. Мелкие капли окропили асфальт, перекрашивая его в тёмный оттенок, а Оля ускорила шаг. Когда она уже хватала ручку нужного подъезда, асфальт превратился в чёрную блестящую и местами хлюпающую поверхность. Дверь отворилась без ключа и домофона, поскольку на месте последнего зияла дыра. Оля вошла в полутёмное помещение, где на белом потолке с чёрными, похожими на пауков, пятнами от горелых спичек тускло светила лампочка. Её света, однако, хватало для того, чтобы можно было прочесть на облупившихся стенах матерные слова и проявления своеобразного подросткового юмора. «Каждый день дерьмо всё то же», — было написано на стене и обведено рамочкой. Дверь сзади затворилась, приглушив шум разыгравшегося дождя. Откуда-то сверху выскочил пьяный мужик и нетвёрдо прошёл мимо, тупо глядя вперёд налитыми кровью глазами. Оля поднялась по лестнице на третий этаж и позвонила в дверь бабушки.

— Да ты промокла! — воскликнула бабушка Грета вместо приветствия.

— Немного, — опустив глаза, ответила Оля.

— Давай, заходи скорее. Сейчас сделаю чаю.

На маленькой кухне Оля обмакивала сушку в чашке чая и слушала по радио негромкий голос, говоривший что-то про лекарство от артрита. Бабушка сидела напротив, подперев голову ладонью и с интересом разглядывая внучку.

— Бабушка, а ты можешь рассказать про папу?

— Так ты за этим пришла? Ну да, могу кое-что рассказать. А почему вдруг тебе стало интересно?

— Ну как сказать… Просто захотелось узнать. Ведь он умер ещё до моего рождения, а я ничего практически про него не знаю.

— Так ты и раньше не знала, — прищурившись ответила Грета. — Почему вдруг сейчас такое любопытство?

— Да нам в школе сказали, что надо сочинение написать про своих предков, про семью, ну и всё такое… Ну я и подумала, что надо и про отца хоть что-то сказать, — соврала внучка.

— Твоего отца убили в конце девяностых бандиты. Ты же знаешь это. Я ему ещё говорила: «Не лезь в это дерьмо. Не лезь!», — а он всё сделал по-своему, и вот… — бабушка вздохнула. — Бестолковая голова. Вечно полз куда не надо. Ещё в детстве пополз на стройку, так его там чуть кирпичом не пришибло.

— Это как так?

— Да чёрт его знает! Кирпич свалился прямо перед ним. И что ты думаешь, он перестал туда ходить? Ага, щас. Всё равно шастал. Весь в Игоря. Мой тоже вечно лез куда не надо. Но хоть поумнее был.

— А дедушка Игорь что, например, такое делал?

— Да много чего. И начальство посылал, и как-то сшил флаг гитлеровской Германии и двадцатого апреля незаметно на работе вывесил. Тогда чуть не поубивали всех, а ему смешно было. Он всегда всё презирал. Ему лишь бы какую-нибудь выходку хулиганскую сделать, и всё с рук сходило. Впрочем, в молодости я его во многом за это и полюбила.

— Да уж…

— Можно фотографии сходить посмотреть, если тебе интересно, — оживившись от накативших воспоминаний, предложила Грета.

Они сидели на старом советском диване в небольшой комнате с ковром на стене и листали большой старый альбом коричневого цвета. Страницы с черно-белыми фотографиями переворачивались одна за другой, но не сообщали ничего интересного. Пока бабушка не открыла одну фотографию.

— Вот, это Игорь, твой дед со своими родителями. Тут ему пять лет, вроде бы.

Бабушка ткнула пальцем на маленького светловолосого мальчика, сидящего на коленях у темноволосого мужчины с округлым лицом с грубыми чертами. Рядом с мужчиной, приобняв его, сидит жена с таким же округлым лицом, но чуть более изящным благодаря треугольному слабому подбородку и тонкому носу, некрасиво расширяющемуся на кончике, похожем на шарик. У Оли возникло подозрение, что в этом ребёнке есть что-то чуждое, непохожее на родителей.

— А родился Игорь прямо во время войны, двенадцатого декабря сорок второго. Вот так вот, — продолжила бабушка.

— А его отец с фронта приходил домой?

— Да, он был на побывке весной того года. Как раз после того, как деревню от немцев освободили. Тут тоже фотография есть, где он приезжает. А, ну вот, собственно, она.

На фото стояли те же мужчина и женщина с берёзами позади. Он в летней военной форме, а она в лёгком светлом платье. Внезапно из кухни раздался свист. «О, чайник. Я пойду. Ты смотри пока», — бабушка встала и быстро направилась прочь из комнаты. Оля продолжила вглядываться в этих людей. Как же они не похожи на дедушку Игоря! Она открыла одну из предыдущих страниц, где дед был изображен уже не ребёнком: взору предстало худое узкое лицо со светлыми глазами и волосами. Оно не походило на лица родителей. Слишком утончённые аристократические черты. Оля опять развернула альбом на странице, изображавшей побывку. Вновь на неё смотрела темноволосая пара коренастого телосложения. Позади них был залитый горячим солнечным светом деревенский пейзаж с берёзками. Что-то странное исходило от этой фотографии, как будто дух мошенничества незримо лежал на ней. Оля подцепила фотографию ногтями и аккуратно, словно хирург во время операции, извлекла её из страницы альбома. На обороте она увидела цифры 10.V.1942 г. Послышались шаги возвращавшейся бабушки, и Оля быстро вставила фотографию на место.

— Ну что? Нашла ещё что-нибудь интересное? — спросила Грета, присаживаясь на диван.

— Ну так… Вообще, интересный альбом, — уклончиво ответила Оля. — Я люблю старые фотографии.

— Да? Ты-то почему? Я-то понятно: это связано с моей молодостью.

— Ну не знаю. От них идёт какое-то приятное ощущение старины. Как будто прикасаешься к чему-то прошлому, чему-то, что повлияло на то, что есть сейчас.

— Ты любишь историю? — исподлобья, но с добрым с интересом, взглянула бабушка.

— Да. Ну, скорее, мне интересна история моей семьи. Ты можешь побольше рассказать про дедушку Игоря?

— Я много могу тебе рассказать. Тебе надо что-то конкретное?

— Ну, можно и в общем.

— Хорошо. Он, как я сказала, родился во время войны. В сорок втором. В деревне Краскомово. Она тогда была опять оккупирована немцами. После школы он отслужил на флоте, да и после работал тоже моряком в северных морях. Мы с ним стали встречаться ещё до армии, а потом, когда он вернулся, он сделал мне предложение, и я, конечно, согласилась. Он был очень красивый. После службы на военном флоте он, как я сказала, и дальше был моряком лет пять. Ну а потом мы перебрались в город, и он устроился на одно предприятие бухгалтером, потому что он очень хорошо считал.

— А какой он по характеру был?

— Ну, знаешь… Он был очень своеобразный. Он ненавидел обыденность, рутину, вот эту вот всю, понимаешь, повседневность. Его всегда влекло что-то необычное. Он презирал общество, презирал общественные нормы. Не знаю почему, но меня это в нём привлекало. Он, как будто, считал себя выше всего этого. Иногда у него были неприятные ситуации, с этим связанные. Про то, что он флаг как-то повесил, я тебе говорила. Ещё я помню, что он мне прислал очень странное письмо, когда ходил в море. Не на службе, а позднее. Я уже не помню, почему он мне его прислал, это был ответ на какое-то моё письмо, которое я уже потеряла. Но его письмо я сохранила. Могу даже дать почитать, если хочешь.

— Да, конечно, — с искренним любопытством ответила Оля.

Бабушка подошла к массивному шкафу и достала с верхней полки пачку писем, поставила её на небольшой столик перед зеркалом и стала перебирать, пока не нашла нужное письмо. Она протянула его внучке.

— Вот. Держи. Отныне это письмо останется у тебя. Дома прочтёшь.

Она произнесла эти слова с какой-то решимостью в голосе и многозначительным выражением острых глаз, как будто передавала важное поручение. Оля покорно кивнула головой.

4

В квартире Оля оказалась уже ближе к вечеру. Она быстро разделась и расположилась на кровати в своей комнате, сжимая в руках письмо. Сгорая от любопытства, она уже стала разворачивать сложенную бумагу, как за стеной раздался громкий голос матери:

— Оля, посмотри по телеку, сколько градусов! Я в магазин пойду.

Оля взяла пульт и включила телевизор на нужном канале. В углу отобразилась информация о погоде.

— Пятнадцать градусов! — прокричала она в ответ.

Палец приготовился нажать кнопку выключения телевизора, который Оля уже давно не смотрела и всё не могла собраться протереть его от пыли, как вдруг она обнаружила, что наткнулась на интересную передачу. Промелькнули черно-белые кадры с Нью-Йорком, кишащим снующими по сумасшедшим улицам дельцами в деловых же костюмах, и на экране появился пожилой мужчина с толстоватым лицом и кричащим оранжевым галстуком, сочетавшимся с рубашкой, как порно с бизнес-центром. Мужчина сидел за столом, и крупный план его физиономии давал понять зрителю, что предстоит выслушать мнение эксперта.

— Секс-шпионаж состоит в том, чтобы агент пробрался в буквальном смысле в постель к цели и, воспользовавшись доверчивостью цели, выведал нужную информацию или же совершил ещё какие-нибудь действия вплоть до убийства, — с ехидной улыбкой заявил мужчина, тогда как внизу экрана появилась полоска с надписью: «Джон Стерн. Бывший агент ЦРУ». — Подобная практика зародилась отнюдь не вчера. Мы можем, например, вспомнить описанную в Библии историю Юдифи и Олоферна. Вкратце она звучит так: Олоферн был предводителем ассирийского войска, осаждавшего еврейский город. К нему в шатёр хитростью пробралась красивая еврейка Юдифь, которая сразу же привлекла Олоферна в сексуальном плане. Когда после пира пьяный Олоферн уединился с ней…

При этих словах экран показал картину Караваджо «Юдифь и Олоферн». Молодая женщина с решительным видом рассекает лезвием клинка шею мужчины, лицо которого искажено театральной гримасой ужаса и боли, а из раны на белоснежную простыню брызжут несколько струй кетчупа.

Оля досмотрела передачу до конца, поскольку дальше в ней рассказывалось много интересных историй и фактов, связанных со шпионскими страстями. Она даже позабыла на время про письмо деда, которое с таким нетерпением готова была прочесть, едва она переступила порог своего дома. Но вот, наконец, телевизор погас, и в руках снова оказался лист бумаги, который, по дерзкой мысли Оли, мог бы стать связующим звеном поколений, недостающим элементом внезапно рассыпавшегося перед нею пазла. Она развернула письмо и стала читать.

«Ты спрашиваешь, почему я редко пишу тебе? А о чём, собственно, писать? О том, как я скучаю по тебе? Ты это сама знаешь. Я тебе уже говорил об этом. О том, чем мы тут занимаемся? Ты тоже знаешь. Я уже рассказывал. Про то, как мы тут дрочим?

Я не люблю много говорить. Зачем? Всё уже сказано, и повторяться нет смысла. Бытовуху обсуждать мерзко и скучно. Лучше просто молчать. Надеюсь, я достаточно объяснил тебе мотивы своего молчания.

Но ты всё равно интересуешься, чем я занимаюсь и что думаю. Так вот, думаю я о том, что наша жизнь состоит из невероятного количества непостижимых случайностей, брошенных слепой силой на нашу землю. Мы тщетно пытаемся их упорядочить, соединить в какую-то приемлемую схему, но чем дальше мы продвигаемся по этому пути, тем больше обнаруживаем новых, ранее неизвестных элементов, которые при ближайшем рассмотрении распадаются на ещё более мелкие элементы. И ещё. И ещё. Мы бесконечно разнимаем этот мир, как ребёнок разламывает игрушку, чтобы посмотреть, как она утроена. И как дети, мы не в силах собрать всё обратно. Ведь между бесчисленными элементами мы раз за разом обнаруживаем ранее неизвестные связи, которые порой оказываются столь неожиданными, что мы долго отказываемся в них поверить, пока не убедимся на многократном опыте в их действенности. Эти связи нас пугают и обнадёживают, наводя на идею иной сборки, более совершенной. Но когда мы пытаемся её осуществить, у нас ничего не выходит. И даже более того, мы не можем быть уверены в том, что существует ли вообще эта более совершенная сборка. Всё это начинает походить на глупую фантазию. Перед нами слишком много знаний о материи. Мы не хозяева мира, а жалкие скользкие рыбы, выброшенные на берег океаном по имени жизнь. Наши жабры судорожно шевелятся и кровоточат, хвосты беспомощно бьют по песку, чешуя жалко поблескивает на закатном солнце, словно фальшивое золото. А океан выбрасывает всё новых и новых рыб, обрекая их на бессилие и страдания, перетекающие в медленную агонию.

Ты знаешь, что я не верю в бога, но зато я верю во что-то более ужасное. Я верю, и вера эта пронимает меня всего без остатка, что за нами стоят непостижимо великие силы, чьё действие не суждено постигнуть нашему жалкому сознанию, ведь и оно всецело материально и не способно воспарить над загадкой бытия, как в фантазиях философов-идеалистов. Эти силы ужаснее библейского бога, потому что они не являются какой-то личностью, которую можно задобрить жертвами или молитвами, они как электромагнитное поле, как гравитация, как что-то, что есть везде и действует слепо. Это не имеет ничего общего с учением марксизма, с историческим прогрессом, поскольку не поддаётся никакому положительному описанию и изучению со всеми этими логиками развития и прочим.

Впрочем, я, наверное, утомил тебя своей путаной философией. Извини, я бы не стал этого делать, если бы ты так настойчиво не просила рассказать «как у меня дела». Но раз уж я начал, то я закончу.

Мне противны эти люди, которые считают себя всезнающими. Которые, стоя перед громадиной фактов и взаимосвязей, думают, что они всё понимают. Которые, освоив в лучшем случае одну лишь свою специальность, думают, что они теперь могут рассуждать обо всём, начиная от науки и заканчивая политикой. Мы должны признать, что мы просто нули, и заткнуться. А лучше покончить с собой. Впрочем, ладно. Воспринимай как чёрный юмор.

Но всё-таки есть кое-что, дающее мне каплю оптимизма в этом океане хаоса и ужаса. Ты знаешь, что я читал Ницше, привезённого отцом из Германии. Там есть слова, которые я давно записал. «Обязаны ли мы оставаться верными нашим заблуждениям, даже сознавая, что эта верность наносит вред нашему высшему Я? — Нет, не существует никакого закона, никакого обязательства такого рода; мы должны становиться изменниками, нарушать верность, вечно предавать наши идеалы. Мы не можем переступить из одного периода жизни в другой, не причиняя этих страданий измены и не страдая сами от них».

Вот так. Вечно предавать идеалы. Я считаю это дьявольски прекрасной фразой.

Я бы хотел уже завершить это письмо на красивой фразе, но боюсь, что ты потребуешь разъяснений, и будешь говорить что-нибудь наивно глупое про любовь. Так вот. Есть у меня наивная и простая мыслишка, удерживающая меня от самоубийства. Несмотря на хаос неизвестности, мы продолжаем жить. И пускай помощники в виде теорий, постулатов и прочего, это не твёрдый фундамент под ногами, а лишь ненадёжные скрипящие опоры над пропастью, где мы перескакиваем с одной на другую, рискуя упасть, нам всё же достаёт их для того, чтобы продолжать путь. Мы вечно ошибаемся, но мы всё ещё живы, а значит, мы в целом всё делали правильно, и нет ничего более естественного для нас, чем ошибка, чем эксперимент, чем постановка под вопрос всего старого, всего очевидного. Что такое истина? Соответствие высказывания реальному положению дел? Но мы не знаем, каково это положение дел. Не существует истины. Сама идея истины сбивает нас с толку. Затмевает своим обманчивым светом жизнь как таковую: полную жестокости, ошибок и преданных идеалов.

Мне кажется, что отказ от истины, от самой идеи этой истины, это и есть подчинение той самой бесконечной непостижимой силе, о которой я вёл речь. Почему бы и нет, в конце концов? Тут не банальное «ничто не истина и всё позволено». Тут ты вверяешь себя самому бытию.

Впрочем, я думаю, довольно. Я слишком многословен. Жду встречи с тобой. Игорь».

После того, как письмо было прочитано, Оля ещё долго лежала на кровати, уставившись в потолок. Глаза пробежали ещё пару раз по строкам, написанным узким и резким почерком, который был при этом легко читаем. Её поразило то, что и она в последнее время ощущала жизнь похожим образом, но была не в силах признаться себе в этом и выразить своё миропонимание более-менее ясно. Уже стемнело на улице, и она расстелила постель. Лёжа в кровати, она перед сном как обычно заглянула в телефон: узнать, как дела в вк. Её лицо просияло улыбкой, ведь Юра наконец добавил её в друзья. От него пришло простое сообщение «Привет)», но этого было достаточно, чтобы Оля заснула с чувством глубокого как никогда удовлетворения.

5

Прогуливать школу всегда круто. Можно почувствовать себя бунтарём без каких-либо серьёзных последствий. Да и просто отдохнуть от каждодневной рутины, где сидение за партой, где в столовой пирожки с блевотиной, где ты должен что-то слушать и записывать.

Оля сидела в макдаке и ловила местный вайфай. В то утро физиономии матери и бабушки, жующих и проглатывавших кашу, показались ей особенно отвратительными. Не то, чтобы она как-то не любила своих домочадцев, но зудящая мысль о том, что и она всю свою жизнь будет утро за утром просыпаться и жевать кашу, одновременно наблюдая за данным процессом на другом конце стола, — эта мысль задавала настроению неприятный привкус на весь день.

Она взяла колу и, попивая её, листала ленту новостей в вк. Она уже отправила Юре встречное «привет» и ждала дальнейшего развития. Наконец он появился в онлайне.

Юра:

Как у тебя дела?

Нормально всё?

Под колёса больше не бросалась?)

Оля:

Да, всё норм

а у тебя как?

Юра:

Приятно слышать) У меня тоже всё неплохо. Прогуливаю пары, сижу в макдаке.

збс

Оля:

лол, я тоже)

Юра:

Классная фотка на аве. Это ты где?

Оля:

В лесу.

Люблю там гулять. Там хорошо и спокойно.

Юра:

Одна или с кем-то гуляешь?)

Оля:

В основном одна. Но тут с подружкой ходила.

Юра:

Круто. Давай вместе сходим погуляем. Только не в лес)

Оля:

можно

Юра:

ок) В пятницу вечером, например, можно встретиться. В 6 часов. Пойдёт?

Оля:

Да, вполне)

Они договорились встретиться у перекрёстка, недалеко от того места, где Оля чуть не попала под машину. Кола в стакане закончилась, и она повертела в руках пустой белый стакан с надписью «наслаждайся». Наслаждаться было нечем, так что она просто встала и пошла дальше бесцельно слоняться по району, созерцая блочные дома брежневской застройки, покрытые весёлой жёлтой краской с болезненным оттенком. Приятные мысли о встрече с понравившимся парнем заглушали привычное мрачное настроение. Тем не менее, она продолжала вспоминать письмо деда. Казалось, что оно в действительности было адресовано ей, а не её бабушке, которая в итоге выступила как посредник. Недавние размышления о тошнотворной рутинности событий городской жизни с её хаотичными перемещениями, сделками и обменами органично наложились на прочитанное письмо. Оля подумала о том, что быть ничтожной песчинкой в руках слепых сил, конечно же, не доставляет большого удовольствия, но это всё же единственное, что остаётся, а значит, надо попросту с достоинством проходить через круговорот вселенской бессмысленности. Ни на что не надеясь и ничего не прося. Так она прошла несколько кварталов и зашла во двор, где на детской площадке села на скамейку и закурила. Проходящая мимо высокая женщина в жёлтом пальто и с коляской под мышкой крикнула ей замечание, но она никак не отреагировала, продолжив отравлять себя мерзким до сладости дымом.

В четыре она была уже дома. На вопрос бабушки «как дела в школе?» ответила безразличным «нормально» и ушла в свою комнату. Она забила на уроки и просто просмотрела пару фильмов, а ближе к вечеру вновь зашла в вк. Там она заглянула на страничку Юры с намерением изучить её поподробнее. Она стала рассматривать альбом с фотографиями, которых было не особо много: штук двадцать. Эта особенность ей понравилась. Она терпеть не могла людей, засирающих ленту новостей пёстрым мусором фоток их никому не нужных жизней. На одной из фотографий Юра стоял во дворе, развернувшись к камере вполоборота, глядя в сторону; на другой он сидел в баре среднего пошиба; на третьей… Так. Стоп. На превью она заметила, как солнечным весенним днём в окружении каких-то толп, несущих черно-белые портреты, он стоит на обширном городском пространстве: не то площади, не то широкой дороге. В руках у него тоже портрет, а сама фотография выложена десятого мая прошлого года. Она нажала на фотографию.

От изумления чуть не крик вырвался из раскрытого рта — она увидела это лицо. Лицо из недавнего сна. Лицо с фотографии, которую сунул ей в руки немец в ледяном чёрном лесу. Она надавила кончиками пальцев на глаза и потёрла, а когда подняла веки — ничего не поменялось. У чёрно-белого лица были точно такие же жёсткий взгляд, крупный нос, квадратная челюсть. Сходство не было обманчивым: образ из сна глубоко отпечатался в сознании.

От любви до ненависти, говорят, один шаг. Но здесь Оля отнюдь не воспылала ненавистью к Юре. Нет. Вместо этого в её мозгу зашевелились щупальца, выхватывавшие из глубин сознания непостижимые побуждения. Было ли это понимание, осознание того, что можно обозначить словами «долг» или «судьба», судьба которую она не выбирала, но должна следовать ей — сложно было сказать. Какое-то смутное чувство потрясло её воображение. Никогда прежде она не испытывала подобной гаммы противоречий, сотканных из желаний, неведомых приказаний из ниоткуда, и довершающей необходимости мучительного выбора.

Она встала из-за стола и повалилась на постель, подкошенная внезапным открытием, словно ударом кувалды. Дальнейшее происходило как в наркотическом сне, где теряешься в лабиринтах причинно-следственных связей и лишь по пробуждении безуспешно пытаешься выстроить прошедшее в логичный порядок.

6

Вечер пятницы выдался на редкость приятным и тёплым. Солнце светило. Птицы пели. Люди вокруг улыбались. На самом деле нет, но Оле так показалось. Она встретилась с Юрой на перекрестке, недалеко от того самого места. Они погуляли по небольшому близлежащему парку. Юра угостил её мороженым, и она, слизывая и надкусывая эскимо, беззаботно смеялась над его шутками и не сопротивлялась, когда он то и дело приобнимал её за талию. На душе у Оли было необычайно легко, как будто она избавилась от длительного запора. Ещё вчерашним вечером в короткой переписке она выяснила, что родители Юры уезжают на дачу, и неожиданно выразила желание пойти к нему. Он, конечно же, с радостью согласился.

Они поднялись к нему домой, когда начало смеркаться. Оля заметила, что в его квартире гораздо опрятнее, чем у неё, и всё здесь выглядит несколько богаче. На кухне выпили чаю, а после очутились в его комнате и расположились на диване. Юра открыл бутылку купленного по пути домой пива и протянул ей.

— Почему тебе больше нравится тёмное? — спросил он.

— Не знаю, — лукаво улыбнулась она. — Я просто решила взять то же, что и ты.

На ней было длинное чёрное платье, удачно подчёркивавшее изящный юный стан. Они стали смотреть фильм. Какую-то комедию, которую они рандомно выбрали, тут же забыв название. Поставив свою пустую бутылку на пол, Юра поднял руку и обнял Олю, после чего стал поглаживать хрупкое белое плечо.

Ночью Оля внезапно проснулась. Рядом с ней на расправленном диване как убитый лежал Юра. Её вдруг охватило мерзкое чувство, и захотелось убежать, спрятаться в ванной и стоять под душем, до бесконечности смывая с себя что-то похожее на позор. Никогда раньше после секса она не испытывала таких странных ощущений. Всё, что происходило с ней каких-то несколько часов назад, доставило ей удовольствие, и не было ничего подобного противным липким мыслям, что ни с того ни с сего атаковали её в эти минуты после внезапного пробуждения. Она стала всматриваться в лицо Юры. Он показался ей не таким, каким был до этого: на лицо наложился призрачный сгусток какой-то тени. Возможно, это просто галлюцинация? Она мысленно продиралась сквозь густую чащу своего воспалённого сознания. Голова гудела как трансформаторная будка, виной чему была, явно, не жалкая бутылка пива. В блеклых лучах лунного света, робко пробивавшегося в комнату, лицо Юры утратило краски, превратившись в чёрно-белую маску. Оля приподнялась. Ей стало стыдно своей наготы, и она начала искать глазами лифчик, который оказался лежащим под ногой Юры. Она взяла лифчик за один конец и аккуратно потянула, боясь разбудить его. Когда она почти вытащила, Юра дернул ногой. Она вздрогнула. К счастью, он не проснулся, а лишь слегка повернулся, убрав при этом ногу с лифчика. Оля вздохнула с облегчением.

Она стояла перед ним и уже надевала подобранное с пола платье. «Надо быстрее уходить», — подумала она. Тут же её словно ударило, от чего она зашаталась и подошла к окну, чтобы опереться руками на подоконник и не рухнуть на пол. На улице было темно, только далеко внизу горели фонари. Мучительный гул трансформаторной будки в голове стал нарастать, и в нём начали смутно прослушиваться фразы из «Гамлета», где призрак взывает к мести. «Отомсти за гнусное его убийство», — прозвенело в ушах воспоминание недавнего урока литературы. Она опять посмотрела на Юру. Лицо его словно завибрировало и стало менять свои очертания, покрываясь призрачным светом. Челюсть расширилась, нос удлинился, на юном лбу проступили морщины. Она узнала лицо с того портрета, что он нёс на бессмертном полку. «Мой прадед в годы войны ставил мины», — просверлилась в её череп фраза, обронённая Юрой несколько часов назад, когда они шли вдоль аллеи парка. Гул в мозгу стал отступать. На его месте выкристаллизовывался порядок действий. Что-то нужно взять в сумочке — та лежала на стуле у письменного стола. Оля подошла к ней и раскрыла. Внутри она нашла предмет, похожий на лампочку накаливания. Тут вспыхнула новая ясность во всё ещё тяжелой голове. Да она же всю прошлую ночь читала, как сделать бомбу из лампочки, а сегодня утром её изготовила! Зачем она решила вдруг этим заняться — она и сама не понимала. Что-то вроде внезапного приступа любопытства к чему-то новому, который иногда приходит к нам среди ночи. Глядя на своё творение, она стала припоминать, как утром приделывала самодельную бомбу к цоколю лампочки. Цоколь вкручивается в патрон, и в лампочку поступает электрический ток. Только сейчас ей стало всё понятно. Она припомнила, как перед выходом положила бомбу-лампочку в сумку.

Оля взялась одной рукой за настольную лампу, другой выкрутила лампочку, сунула её в сумку и в образовавшуюся пустоту вкрутила своё изделие. Наконец боль и туман в голове рассеялись. Взяв лежавший тут же листок бумаги и карандаш, она написала мелкими буквами: «Я сделала, что должна была». Листок положила на стол прямо под лампу.

У порога комнаты она ещё раз взглянула на спящего Юру. Он не внушал ей больше никаких чувств и эмоций. С таким же успехом перед ней могло лежать тело пьяного бомжа. Тихо-тихо отворив входную дверь, Оля вышла из квартиры.

На улице, отойдя от дома на достаточное расстояние, она повернулась и взглянула на окно покинутой квартиры, после чего написала Юре смс: «Прочитай записку, которую я тебе оставила на столе в твоей комнате». «Сообщение отправлено», — проинформировал телефон. Через несколько секунд в окне на десятом этаже сверкнула молния, прогремел гром, и вылетели осколки стекла. Под истеричный вой сработавших автомобильных сигнализаций, Оля развернулась и быстрыми шагами двинулась домой.

7

На следующий день Оля опять пошла гулять в лес. Выспалась она в целом хорошо, хоть и оказалась дома уже под утро. Погода была замечательно ясной, и девушка с наслаждением вдыхала аромат приближающегося лета; к наслаждению примешивалось чувство удовлетворения от исполненного долга. Перед выходом из дома она подержала в руках каску, опять погружаясь в раздумья о казусах жизни, приводящих к необычным последствиям. Теперь хаос и бессмысленность окружающего мира не давили на неё, и она твёрдой походкой шла среди деревьев, то сходя с тропы, то возвращаясь на неё. Опять ей захотелось уйти подальше в глубину леса, чтобы потом интереснее было искать дорогу обратно. Слева был огромный муравейник, за лицо порой цеплялась тонкая паутина. Так шла она мимо высоких голых стволов сосен, не обременяя себя мыслями. В кармане джинсов зазвонил телефон, который она обычно не брала на прогулку. «Алло», — самодовольно сказала она. В трубке вместо голоса звучали трескучие шумы, прерываемые еле различимыми обрывками немецких фраз. Внезапно русский голос с немецким акцентом прервал помехи: «Ты сделала, что должна была. Ты молодец». Звонок прервался. Оля с недоумением взглянула на экран, и под ногой у неё что-то щелкнуло. Через несколько мгновений ошметки мяса и кровавые обрывки одежды повисли на ветвях.