|
|
Возвращение Звягинцева 1 Это — Олег Янковский. Олег — зовет его мама. Олег — сурово называет отец. Олег — надтреснутым голосом зовет дед. Олег — звонко зовет младший брат. Олегу одиннадцать, он уже не малыш, а подросток. Но мама думает, что он по-прежнему малыш и сильно его балует. Однако “мягкость и доброта до добра не доводят”. Сегодня Олег отправился один гулять. И залез на качели. И качался. И упал в лужу. Он долго лежал и ждал, что мама поднимет и пожалеет, но никто не приходил. Он один лежал. А потом поднялся и ушел домой. — Привет, — сказал он брату. — Привет, — сказал он деду. Он залез в душ и стоял, пока с него не слезла грязь. Потом лег в кровать и заснул. Мама пришла поздно, но он проснулся, потому что спал очень чутко. — Куда ты ходила? — спросил Олег. Она не ответила. Лицо у мамы было усталым и грустным. Она вяло сняла чулки. Потом легла рядом и сказала: — Спи! Он сразу заснул. Слова мамы обладали каким-то магическим действием. Ему приснились кроты, много кротов, они бегали друг за другом и пели. А утром пошел снег. Олег выпил стакан молока и уставился в телевизор. Дяденька рассказывал, что на Украине — война. Олег переключил на мультики, но дедушка дрожащей рукой вырвал пульт и переключил обратно. Олег обиделся и залез в шкаф. Там уже был брат Саша. Саше семь, но он порой ведет себя как пятилетний. Олег спросил: — Что ты здесь делаешь? — Прячусь. — От кого? — От лисы! — От какой лисы? — От злой. Олег махнул рукой и отвернулся. Он сердился на деда, а тот даже сделал погромче, чтобы не обращать внимания на то, что внук сердится. У деда самое интересное — отпиленная нога. Раньше она была здоровая, но он заболел и ногу пришлось отпилить. С тех пор он ходит на костылях и все время улыбается. Мама говорит, это какой-то тик. Что такое тик Олег не понимает, но рад, что дедушке весело. Хотя иногда тот бывает упрямым, как сегодня. Мама за шкирки вытащила братьев из шкафа и сказала, что сегодня они пойдут в магазин за тельняшками. — Что такое тельняшки? — спросил Олег. — Это такие полосатые майки, — ответила мама. — А зачем нам тельняшки? — спросил Олег. — Чтобы красиво выглядеть, — сказала мама и добавила, что тельняшки совсем дешевые, поэтому их нужно купить скорей, чтобы кто-нибудь еще не купил. Олегу совсем не хотелось тельняшку, но он стал послушно собираться. На улице было тепло и сонно. Саша начал канючить и говорить, что хочет мороженое. Он топал ногой и звал маму к ларьку. Мама послушалась и купила братьям мороженое. С мороженым в руке шагать было значительно радостнее. Олег подумал, что жизнь — замечательная штука. И даже принялся напевать и махать ладонью. — Ешь! — накинулась мать. Он лизнул холодный комочек. Мимо проходили люди. Большие и маленькие, толстые и тонкие. Все они были незнакомы Олегу, поэтому он не обращал на них внимания, а когда впереди появился отец, Олег застыл как вкопанный и закричал: — Мама, мама! Там папа! — Ну и что, не кричи. — Это папа! Там папа! — Тише. Знаю. Отец подошел и поздоровался. Он не жил с ними примерно два года. Раньше он всегда жил у них, но потом нашел другую женщину и переехал к ней. Мама ругала его и плакала. Олег знал, что папа хороший, просто нашел другую женщину, так бывает, она тоже очень хорошая, но он все равно ее разлюбит, и как только разлюбит — переедет обратно к Олегу. Потому что его он не сможет разлюбить, ведь Олег его родной сын. — Привет, — сказал папа и посмотрел на Олега и на Сашу. Саша бросился к нему на руки. Папа поднял сына и посадил верхом на шею, как всегда сажал раньше. Олег нахмурился. Он не любил, когда папа уделял много времени Саше, потому что Саша был капризным и глупым, а Олег, наоборот, умным и послушным, но папа всегда катал в основном Сашу, а Олега поднимал нехотя, и всегда говорил, что тот уже не маленький. — А ты уже не маленький, — сказал папа, увидев, как покраснели глаза у мальчика. — Все сделал? — спросила мама. — Да. — А справки? — И справки. — Тогда давайте поторопимся, — пробормотала мама. И пошла вперед. Ребята затрусили за ней. Олег не понимал, куда они идут, потому что рынок они прошли и сели в автобус. Снежинки, казалось, тоже куда-то едут в транспорте ветра, потому что, как только автобус набрал ход, ускорились и хвостиком полетели за ним. — Мы куда? — спросил Олег. Мама не ответила. — Мы куда? — требовательно повторил Олег. — По делам, — сказала мама. — А тельняшки? — Потом. — Но я хочу сейчас, я хочу сейчас тельняшки! — Нет, сначала по делам, — строго ответила мама. Въехали на мост и показалась река. Она блестела первым ледком, и Олег подумал, должно быть, будет очень страшно, если мост сломается и автобус провалится в ледяную яму. Начнется паника, пассажиры будут кричать и дергать красный рычаг вверху, а отец разобьет стекло и всех освободит. Они попали в незнакомый район и долго шли по широкой мостовой, потом петляли тропками, и везде были площадки, где заливисто пищали маленькие дети, и в разноцветных пластмассовых домиках сидели местные парни. Он проводил их взглядом, а когда обернулся, один парень показал ему кулак. Олег тоже показал ему кулак, потому отец был рядом и мог защитить. Парень в желтой футболке вылез из домика и вразвалочку пошел за ними. Дошел до угла дома и скрылся в подъезде, напоследок метнув угрюмый взгляд в сторону семьи. Подошли к длинному продолговатому зданию из серого кирпича и вошли внутрь. Пахло неприятно, очень резко и противно. Везде на длинных лавках сидели пожилые люди, туда-сюда сновали деловитые женщины в медицинских халатах. Олег догадался: больница. Он дернул маму за рукав. — Пойдем отсюда. — Нет, — ответила мама, — потерпи немножко. — Мне скучно здесь, — сказал Олег. На самом деле ему было страшно. Он не знал, для чего они пришли, и сидел насупившись возле какого-то кабинета. А Саша напрыгивал на папу и задорно кричал. — Тсс! — говорила мама, — тут нельзя кричать. — Почему? — спрашивал он. — По кочану. И он вздыхал, но продолжал ор. Потом дверь открылась и папа увел Сашу в кабинет. — А скоро они? — спрашивал Олег. — Скоро. — А зачем? — По делам. — А скоро они? — Скоро. — А зачем? Мама молчала и укоризненно глядела на Олега. Потом из-за закрытой двери раздался чудовищный крик. Кричал Саша. — Мама… — начал Олег. Но она отмахнулась и стала перелистывать какой-то журнал, взяв его со столика. Олег не помнил, сколько он еще отсидел, ерзая, как на иголках. Ему представлялись всякие ужасы, он очень сильно боялся и переживал. А если Сашу убили? Мама и папа привели Сашу сюда и здесь его убили. Они — злые. И значит хотят, чтобы и Олега убили. Он порывался встать и уйти, но мама схватила за талию и держала. Открылась дверь и вышел заплаканный Саша. Вся рубашка у него была в крови. На пороге стояла толстая женщина в белом. Она строго спросила: — Второй — этот? И показала пальцем на Олега. Он отчаянно дернулся, вырвался из маминых объятий и побежал по коридору, оглядываясь и рыдая. Добежал до какого-то далекого кабинета, откуда вышла добрая тетя и спросила, что случилась. А он ничего не мог рассказать, только всхлипывал и дрожал. Она куда-то повела его. По дороге встретился папа. Он поблагодарил женщину, взял мальчика за руку, крепко стиснув пальцы, и повел. По пути говорил, что нужно быть благоразумным и послушным, и что если Олег будет таким, после процедуры ему купят машинку, о которой он мечтал. О зеленой, с тракторными колесами. Мальчику сильно хотелось получить такую машинку, но он не хотел, чтобы его убили или изувечили, поэтому рвался из папиной руки и канючил: — Уйдем, уйдем отсюда! Но папа крепо держал и приговаривал: — Ну что ты как маленький, вон на тебя девочка смотрит и думает, какой глупый мальчик, все зубы лечат, а он не хочет. Олега силой впихнули в кабинет и толстая тетя посадила его в кресло. Там он уже боялся пошевельнуться. Потому что на столе перед ним лежали ножи и иголки, а в мусорке — окровавленная вата и куски кинопленки. Если он пошевельнется и заплачет, тетя возьмет нож и зарежет его. Он сидел смирно, внутренне оцепенел. — Открой рот, — ласково сказала тетя. Открыл. — Шире. Открыл пошире. — Еще шире. И тогда не смея ослушаться, он распахнул его целиком. Она сунула туда какой-то блестящий инструмент и поводила. А потом сказала: — Сейчас будет капельку больно. И быстро воткнула в десну шприц. От неожиданной боли он дернулся и хотел убежать, но руки отца легли сзади на плечи и держали. — Ожидайте пятнадцать минут. — Все? — пробормотал Олег, когда они вернулись в коридор и сели на скамейку, — давай уйдем. — Немного осталось, — подбодрил отец, — потерпи. Олег чувствовал, как во рту разливается холод, как распухает язык и становится сложно разговаривать. Он даже плакать не мог от испуга. Время пролетело быстро, снова открылась дверь, и отец мягко втолкнул сына в стерильный кабинет. Олег сел на кресло. Теперь он дрожал. Дрожал так сильно, что тряслись ноги. Толстая тетя скомандовала открыть рот и сунула в узкую щель какой-то железный инструмент, от страха Олег не посмотрел на него. И сразу стало так больно, будто отрезают челюсть. Он закричал изо всех сил и забился, дергая головой. Она вынула инструмент и проворчала. — Да посиди ты спокойно! Он смотрел в угол, по щекам текли слезы. Руки отца снова надавили на плечи, тетя с силой просунула в рот железяку и потянула за что-то внутри. Олег заверещал от дикой боли, рванулся, освободился от неуверенных объятий отца и побежал куда глаза глядят. Он случайно толкнул медсестру, и та охнула, согнувшись. Убегая по коридору, он подумал, что этого ему не простят и теперь его точно убьют. Стуча зубами от ужаса, мальчик выбежал на улицу и по заасфальтированной дорожке кинулся вперед, казалось, отец и толстая тетя вот-вот догонят его и уведут обратно, чтобы снова сделать укол и потом уже выдрать всю челюсть. Только теперь он заметил, что язык весь в крови и по подбородку капает красное. Прохожие словно не замечали его, и он немного успокоился. Мальчик осмотрелся и понял, что попал в незнакомое место и не знает, где находится больница, что он, попросту говоря, потерялся. Но это его радовало, потому что если он потерялся, значит, никто не приведет его обратно в тот страшный кабинет, где делают больно. Олег еще немного побродил и вышел на детскую площадку, там были разноцветные пластмассовые домики, он сейчас же их узнал — те самые, в которых сидели парни. Вновь стало неуютно, он быстрым шагом вышел из городка, миновал темный проход между домами и остановился около ларька, где продавались газеты. Он читал очень бегло, поэтому задержался, с удовольствием складывая буквы в непонятные слова: “Партийная правда”, “Комсомольская”, “Знамя грядущего”, но больше всего подростка интересовали марки. Олег их копил, в секретном альбомчике было уже тридцать марок, которые он купил, припрятав сдачу с продуктов, когда его посылали в магазин. Он знал, что так делать нехорошо, но понимал — мама ни под каким предлогом не даст денег на марку, потому что однажды на робкую просьбу о кляссере она сказала: — Это ерунда тебе не нужна. Он глядел на коллекцию марок под названием “Флора и Фауна”, и думал, что если станет обладателем такой богатой коллекции, то будет самым счастливым подростком на свете. Олег с неудовольствием смотрел на цену — пять рублей, и понимал — копить придется долго. — Эй, — вдруг позвал мальчишеский голос. Он вздрогнул и обернулся. Напротив стоял тот самый парень, какой шествовал за ними и скрылся в подъезде. Он еще тогда показал кулак. Олег вжал голову в плечи, ожидая расправы. На вид незнакомцу — лет тринадцать. Он казался очень взрослым и раскованным. На нем были брюки-клеш и надвинутая на глаза кепка. Парень жевал жвачку и смачно сплевывал перед Олегом сквозь щель в передних зубах. — Ну? — протянул Олег. Парень расхохотался. — Баранки гну! Ты зачем кулак показывал? — Я не вам, — принялся трусливо оправдываться Олег. — А то кому же? — Мелким, — торопливо ответил мальчик, — они первые. — Ладно, — криво усмехнулся парень, — на первый раз прощаю. Но если еще увижу… Он покачал маленькой головой. Олег обреченно молчал. — Ты понял? — Понял. — Точно? — Точно. — Смотри у меня. Олег еще немного постоял, переминаясь. Потом спросил: — Ну, я пошел? — Иди. Олег на ватных ногах пошел вперед, временами оглядывался и видел этого парня. Тот по-прежнему насмешливо смотрел вслед. А потом догнал и пошел рядом. — Ты откуда? Олег не знал, что ответить. — С какого района? — уточнил парень. — С другого… — А что тут делаешь? — А я… — вдруг всхлипнул Олег, только сейчас осознав, что натворил, — а я потерялся. Потерялся, — тихо и твердо повторил он с бессознательной надеждой, что произнесение слова поможет найти родителей. Парень выспросил подробности и несколько раз повертел пальцем вокруг виска. — Только идиот способен сбежать из врачебного кабинета, — заключил он. Олег понурился. — Ничего, — похлопал его по плечу новый знакомый, — ты, это, не волнуйся. Найдем твою мамку. Тебя как зовут? — Олег Янковский. — А меня Андрей Тарковский, но друзья называют Дюха. Тебе я не разрешаю так меня называть. Ты пока никто. Я тебя помогу. Потому что я добрый. Пойдем ко мне. Есть, наверно, хочешь? — Хочу, — вытирая слезы, сказал Олег. — Все пропавшие без вести хотят есть. Во всех фильмах так, — ответил парень и повел мальчика обратно к серой блочной пятиэтажке. 2 В темном подъезде пахло кошачьей мочой. На подоконниках росли пыльные кактусы в пузатых горшках. Квартира Андрея была грязной. Одежда валялась на полу. А комната — всего одна. У Олега дома целых три комнаты. Он с испугом осмотрел жилище малознакомого парня. — Что робеешь? — засмеялся тот, — садись. И подвинул колченогий стул с отломанной спинкой. Олег присел. Андрей плюхнулся на неубранную кровать, сложил ноги по-турецки. В изголовье стояла пепельница с окурками. — Будешь? — спросил парень, доставая папиросы. Олег отказался. Парень зажег папиросу и затянулся, пуская дым в потолок сизыми колечками. Потом прищурился и с интересом осмотрел Олега. — Какой-то ты жалкий, — констатировал он. Мальчик еще ниже склонил подбородок. А потом, осмелев, спросил: — А где твоя мама? Он хотел спросить, почему твоя мама не прибирается, ведь его мама, мама Олега, каждый день моет и пылесосит и еще может уши отодрать, если обнаружит хотя бы крошку, упавшую с обеденного стола. Но поделикатничал. — Там же где и батя, — усмехнулся парень, — на кладбище. Олег недоуменно вытаращался на него. — Что вылупился? Умерла мамка. Да это и к лучшему. Не знал я ее, и батю не знал. Отобрали меня у них. Мне и года не было. Детдомовский я. А тут иногда ночую — квартира моя, точнее будет моя, когда вырасту. Воспитка сюда на выходные отпускает. Жить в детдоме хреново, сам знаешь… Хотя ничего ты не знаешь, — зло заключил парень и со скрипом пружин поднялся. Вскоре на кухне засвистел чайник. Хозяин вернулся и поставил перед Олегом чашку чая и большой бутерброд с колбасой. — Жри, — широко улыбнулся он, обнажая кривые зубы. Олег не заставил себя уговаривать и принялся уплетать бутерброд за обе щеки. Он почувствовал ужасный голод. — Меня все подкармливают. Полный холодильник. И шпроты, и апельсины. А ты, поди, думал, раз детдомовский, то сухарями питаюсь? Олег поел и снова ощутил тоску. Ему захотелось домой, к дедушке. — Давай в милицю позвоним? — предложил он. — Ты что? — побагровел парень, — никакой милиции. Да ты хоть знаешь, что такое милиция? Ничего ты не знаешь… — махнул он рукой, — милиция если узнает, что ты сбежал, да еще женщину толкнул в живот, посадит на пятнадцать суток, как хулигана. А там в камере, — глаза его загорелись, — а там на тебя любое дело навесить могут. Захотят — сделают вором. Захотят — убийцей. — Как так? — всхлипнул Олег. — А так! Милиция она знаешь какая! Скажет тебе подпиши — а если не подпишешь, бить начнут. У нас в детдоме есть Вадик, шины протыкал ножиком. Поймали его менты и стали заставлять, чтобы взял на себя вооруженное ограбление, а он отказался. Вадика так избили, что он глаз потерял. Теперь мы его Косым кличем. Олег почти перестал дышать. Перед мысленным взором проносились страшные картины пыток в застенках. — Тогда не надо, — пролепетал мальчик. — Конечно. Будем искать проверенным способом. На какой улице живешь? Номер дома помнишь? А квартиры? К своему стыду, Олег забыл улицу и номер собственного дома. Квартиру помнил, а улицу напрочь забыл. Но было оправдание — длинные названия плохо запоминались, а название улицы, где он жил с трех лет (раньше они жили еще где-то) такое длинное, иностранное, что и выговорить получалось не с первого раза, не то что запомнить. — Не знаю, — еле слышно произнес он и приготовился заплакать. — Не распускай нюни! — рассердился Андрей, — еще не хватало твои причитания слушать. Я столько плачей от детдомовских наслушался. На всю жизнь хватит. А мамку твою найдем. Будем по улицам ходить и смотреть. Только не сегодня. — Почему? — спросил Олег. — Потому что, — отрезал парень и показал в окно. Пока они беседовали, незаметно наступил вечер. Звезды высыпали на небе. Олег не сдержался и во весь голос заплакал. — Меня мама потеряаааала! Она ждет! Андрей проворчал что-то, скрылся в коридоре и через минуту вернулся с белобрысым пареньком в тельняшке. Видимо, пока Олег плакал, в дверь кто-то постучал. Они уселись на кровать и начали дымить, разговаривая о чем-то взрослым и неинтересном. Через полчаса к ним присоединилась высокая девочка разбитного вида. Олег сидел на стуле, уткнув голову в сложенные на столе руки. Он не замечал никого. Его приглашали играть в карты. Но он молчал, испытывая такое беспредельное отчаяние, такой ужас, какого еще никогда не испытывал. Олег знал, что если сегодня же, сейчас, не найдет маму, случится что-то нехорошее. Так и заснул, в слезах, в сидячем положении. Его кто-то перенес на старый матрац, брошенный в углу, раздел. А утром — суп из перловки, крепкий кофе. За окнами поднималось солнце, и горизонт полыхал разноцветным огнем. Андрей велел не откладывать дело в долгий ящик и собираться. Олег, дрожа от холода, надел штанишки, обулся и стоял наготове, ожидая, пока остальные подтянутся. Когда вышли на улицу, солнце поднялось довольно высоко, но лучи были по-прежнему красноватые и от этого крыши домов тоже казались красноватыми. И прохожие. И бродячие собаки. Снег падал крупными хлопьями и таял на лице. Они втроем долго ходили по окрестным дворам, и Олег молча мотал головой. Тогда стали садиться в автобусы (номер маршрута тоже не помнил), ездить по городу, и всякий раз Олег мотал головой. Он не узнавал ничего. Везде были незнакомые крытые рынки, магазины с квадратными вывесками, людные площади, тихие скверы. Кошки глазели из окон, голуби ходили по карнизам, малышня взволнованно визжала. Город жил привычной жизнью, словно в нем не произошло ничего страшного, словно Олег не потерялся. Вечером они возвратились. — Меня мама ищет, — упрямо говорил Олег. — Ищет она, — усмехался белобрысый. — Мама меня любит! — срывался на крик Олег. — Любит она, — кривил губы белобрысый. — Мне страшно, — шепотом сказал Олег, когда они вошли в неубранную прихожую. Андрей щелкнул выключателем. Зажегся тусклый желтый свет. — Не реви, — добродушно сказал он, — у меня есть идея. — Какая? — пристал к нему Олег. Он был готов на все, что угодно, лишь бы вернуться домой. Парень отмалчивался. Девочка Валя принесла ворох свежих газет. — Если он пропал, наверняка родители дали объявление о пропаже. Тщательное изучение газет не принесло результата. Там говорилось об успехах партии, о передовиках производства, о злостных вредителях, но ни слова не было о пропавшем мальчике. Валя нахмурилась и сказала: — Завтра дадут. Но и завтра и послезавтра и послепослезавтра в газетах ничего не появилось. Андрей вернулся в детдом. Олег жил один в его квартире, по вечерам заходил белобрысый Толян и долговязая Валя. Они играли друг с другом в карты, курили и целовались. С Олегом почти не разговаривали. Разве что Валя приносила ему из дома конфеты и говорила, что как только Андрей вернется, они найдут родителей. От переживаний Олег похудел и осунулся. У него появились морщины на лбу. Он иногда выглядел таким оцепенелым, что его можно было спутать с манекеном, будто мальчик уходил в свой мир, где не течет жизнь. Он очень боялся всяких официальных теть и дядь, которые могли наказать за то, что сбежал, поэтому не обращался ко взрослым, а жил обособленно. Питался тем, что доброхотливые пенсионерки приносили почти каждый день. Они спрашивали, кто этот новый мальчик. Толян отвечал: из детдома, товарищ Андрея. Им было достаточно и такого невразумительного ответа. Прежде всего Олег навел порядок в квартире. Андрей вернулся и заметил необычную чистоту. — Ты как девчонка, — сказал он, потом подумал и добавил, — нет, даже хуже. Помолчали. — Помнишь, я говорил про план? — Да. — Завтра реализуем. У Олега гулко застучало сердце. — И я найду маму? — Может быть. А может и нет. Не знаю. Тащи гвоздодер. Олег открыл ящик стола и достал ржавый инструмент. Парень грубо перехватил его и, спрыгнув с дивана, приблизился к дальней стене. Постучал по доскам пола, нашел нужную и принялся выдергивать гвозди. Доска отошла. Открылось углубление, там лежала резная старинная шкатулка, и еще какая-то продолговатая железная штуковина. — Отцово наследство, — проследив за непонимающим взглядом Олега, сказал Андрей. Шкатулку открыли, и парень вывалил содержимое на стол. Тут были несколько жухлых писем, перехваченных черной резинкой, кубики, пара игрушечных солдатиков и альбомные листы, свернутые в рулон. Андрей развернул и пересчитал их. На них мелким почерком было что-то написано. Олег хотел прочесть, но парень загородился от него. — Тебе нельзя. Папа мне оставил. Это сценарий. — Сценарий? — Ну знаешь, как фильмы делаются? Пишется сценарий, потом одобряется, потом идет поиск финансирования и подбираются актеры. Если актер не подходит, сценарий приходится переписывать, чтобы роль соответствовала образу того или иного актера. Олег смотрел на него, приоткрыв рот. — Удивляешься, что я так много знаю про кино? — довольный произведенный эффектом спросил парень. — Ага. — Мой папа был очень странный человек. Так про него говорили. С каким-то сдвигом по фазе. Писал сценарии. А потом их сжигал. Хотел создать идеальный сценарий. Не для фильма и не для чтения. — А для чего? — Ну вообще. Я ведь нормальный и не все понимаю в его письмах. Он написал, что пробовал миллионы комбинаций, и в конце концов получилось сделать сценарий, который его удовлетворял. Короткометражное кино. Называется “Возвращение Звягинцева”. — Возвращение! — обрадовался Олег, — значит, это и меня касается. — Возможно. Так вот, отец утверждал — то, что происходит в его кино, совершенно неважно, главное то, что последует. — То, что последует, — завороженно повторил Олег. — Он сказал, если у меня или у моего друга в жизни будет сложная проблема, нужно поставить этот фильм. И сработает только один раз. Камера у нас есть и пленки в ней хватит. Предлагаю прогуляться в лес. — Почему — в лес? — Там происходит действие. Олега назначили главным актером. Мальчик умел быть очень назойливым, и так как жутко хотелось хотя бы одним глазком заглянуть в рукопись, он канючил и канючил, пока рассерженный парень не кинул ему кипу листов: — На! читай. Все равно не поймешь. Олег действительно ничего не понял. Повсюду пестрели значки наподобие нотных, слова были написаны из знакомых букв, но смысла не имели, или он был неведом мальчику. — Чушь, — неуверенно произнес Олег, возвращая страницы. — Сейчас как дам! — оскорбился Андрей. Олег втянул голову в плечи. — Сам ты чушь. Это великий сценарий. Если не хочешь к маме, так и скажи, я обратно уберу. — Хочу, — тотчас отозвался Олег. Он цеплялся за любую ниточку. К маме очень хотелось. Родственники часто снились в странных, фантасмагорических снах. Мама укоряла его, плакала и плач переходил в тонкое собачье поскуливание. Саша ел огромный торт, прогрызая в нем ходы. Дедушка ходил на двух ногах, а отпиленную конечность укачивал как ребенка. Отец изменял маме с мороженщицей, и дом, где они жили, медленно таял, как большой кусок пломбира на солнцепеке. — Расскажи про своего папу, — попросил Олег. Парень задумался. — На самом деле я не так много знаю. В письмах кое-что есть, остальное — слухи. Им доверять нельзя. Но если хочешь — расскажу. Главное заключается в том, что папа не любил страну. Ненавидел. Олег растерянно захлопал ресницами. Как не любить страну? Это ведь Родина. — Он жил словно в своем мире, оторванном от других, и общался только с такими как он. Да, были такие… Встречались на заранее выбранных квартирах и открыто говорили о том, о чем говорить не полагается. — Про секс, — покраснел Олег. — Да не про секс, дурья твоя голова. Про политику, про президента, про искусство. Про запрещенное. Там был художник, который рисовал не портреты вождя, а кое-что другое. — А что же еще рисовать? — спросил Олег. В школе на каждой стене висели портреты красивых и благородных мужчин. Учительница рассказывала о том, какую пользу они принесли стране и почему их следует знать и любить. Горбоносые, мужественные, вожди озаряли внутренним душевным светом школьные коридоры и классы. — Он рисовал говно, червей и гной. — Фу, — поморщился Олег. — Но рисовал так, что каждый, кто смотрел на его картины, испытывал радость. И был писатель, который писал не про уборку овощей. — А про что? — шепнул Олег. Почти все книги, прочитанные в школе, были про уборку овощей. Жизнерадостные, энергичные люди приезжали на поле, окидывали его взглядом, восклицали: “Какая необъятная ширь!” и принимались за уборку, чем больше они убирали овощей, тем становились веселее и энергичнее, и в финале уезжали на грузовике, залихватски заломив набок картузы и косынки, и дружно распевая о Родине. — Ну как про что… — нетерпеливо объяснил парень, — про говно, червей и гной, конечно. При этом писал так, что читатели на квартирниках аплодировали ему стоя. Еще были музыканты, актеры, ученые и режиссеры. Сценаристов не было до тех пор, пока не появился отец. Он держался особняком. Характер у него такой, скрытный. Даже тем, кто высказывал запрещенные взгляды, он не доверял. Сперва никто не знал, что он сценарист, думали простой зритель, но однажды он вышел перед всеми и открылся: “Я — сценарист”, и протянул Старшему этот сценарий. Тот долго изучал его, а потом обнял папу и ушел в недельный запой. Это единственный сценарий, написанный папой. Но, как я уже говорил, путь к нему был тернист, пришлось исписать тысячи листов, и сжечь сотни вариантов. Рукопись произвела впечатление. О папе заговорили. Но чем больше о нем говорили, тем сильнее он замыкался в себе. В какой-то момент он не выдержал, забрал сценарий и сгинул навсегда. Никто не знает, куда он ушел. Официально папа числился пропавшим без вести. Сроки минули, и отца объявили мертвым. — Откуда ты все знаешь? — спросил Олег. — Нянечка в детдоме рассказала. Он посылку мне оставил. Олег, помолчав, все-таки задал мучивший его вопрос: — Почему тебя отобрали у родителей и сдали в детский дом? У Андрея зло загорелись глаза. — Власти хотели папу сломать. Но не смогли. Он, может, потому и написал сценарий. Пережить хотел то, что меня не стало. 3 В лесу царила гулкая тишина. Точнее, едва ли можно назвать лесом место, куда они пришли — редкий осинник за гаражами, замусоренный, квелый. Вдалеке — болотце. Снег легко запорошил землю. Андрей вручил камеру Вале и сказал: — Снимай все, что мы делаем. Она навела на мальчиков кружок объектива и щелкнула кнопкой. В аппарате зашуршала пленка. Андрей и Толик — в пионерских костюмах, с красными галстуками — грозно обступили Олега и сказали: — Если хочешь выйти отсюда, выполняй задания. Он кивнул. Олег уже ничему не удивлялся и решил, что так начинается сценарий. Первым заданием было прыгать через низкие кусты. Он бежал на куст и перепрыгивал его. Второй, третий. Суровые лица парней не выражали ничего. — Хватит? — с надеждой спросил Олег, одолев десятый куст. — Хватит, — кивнул Андрей, — а теперь крутись на месте. Так быстро, как только сможешь. И Олег завертелся волчком, взрезая каблуком мерзлую землю. — Все? — отдышавшись, спросил он. — Да. Сейчас ты должен взять вот это, положить на голову и пройти сорок шагов. Это была гнилая тряпка, мокрая и вонючая. Олег с омерзением выдрал ее из-под доски, положил на голову, зажмурился и побежал. — Стоять! — раздался недовольный голос Андрея. — Бежать нельзя. Давай заново. Олег вернулся и прошел сорок проклятых шагов. Холодная влага сочилась сквозь шапку и впитывалась в волосы. Мальчик вернулся, мучители смотрели на него с интересом. Андрей толкнул Толяна. — Ну! Тот склонился над бревном, собрал губы в трубочку и выпустил слюну. — Лизни, — потребовал Андрей. Олег испугался. Его одолел промозглый лесной холод. — Не хочу. — Лижи, — угрожающе произнес парень, — а то! И показал кулак. — Не буду. — Да ты немного, сверху, — подсказал Толян. Переборов страх, Олег нагнулся и быстро тронул кончиком языка белую слюнку. — Молодец, — уважительно сказал Андрей. Толян похлопал его по плечу. Валя показала большой палец. — Иди сюда, — поманили его. Подошел. — Ближе. … — Еще ближе. Он встал к ним впритык и заметил, что они внимательно смотрят друг на друга, будто ждут какого-то знака. И, видимо, знак был сделан, потому что внезапно, как по команде, оба парня расстегнули ширинки и вытащили пенисы. — Соси, — приказал Андрей. Он нависал над Олегом. И казался очень страшным. — Соси, — повторил Андрей. Бледный Олег попятился. — Стой, сука, — коротко приказал парень. Олег покорно остановился. — Соси хуй. — Нет, — с плачем воскликнул Олег. — Соси! — Андрей качнул небольшим вялым пенисом. — Не будуууу! — изо всех сил завыл Олег, размазывая по щекам соленые слезы. Они выступили внезапно и оттого казались очень стыдными. Эхо взлетело вверх, к вершинам осинок. Тяжело грохоча, по близкому шоссе проехал автомобиль. Стыд, ужас, отчаяние, страх враз охватили Олега. Он мотал головой и отворачивался. Наверно, парни испугались громкого крика, того, что кто-то может услышать и спасти жертву, поэтому изменили тактику. — Ладно, если ты ссыкло, — с сожалением произнес Андрей, пряча пенис, — если ты ссыкло, можно заменить на другое. Будем бить тебя ветками. Согласен? — Согласен, — чуть слышно ответил Олег. Впоследствии, когда мальчик вырос, и много раз пересматривал этот эпизод, его брало недоумение — почему не отказался, ведь он почти одержал над ними победу, маленькую и трудную, но все-таки победу. Парни ходили по лесу, выбирая ветки подлинней. Олег стоял неподвижно и ждал. Били по груди, по спине — дутая куртка хорошо защищала, он не чувствовал хлестких ударов. Но едва перешли к ногам, завизжал как собачонка и стал подпрыгивать. — Терпи, — пыхтел Андрей, сильно размахиваясь. 4 Возле квартиры ждали две тетеньки представительного вида. Оказывается, бдительная соседка все-таки донесла в органы опеки о неустановленном мальчике. Дамы немедленно накинулись с вопросами и как только узнали, что Олег не детдомовский, потащили его за собой. Он вырывался и хныкал. Он думал, что приведут в милицию и там станут избивать. Долго ехали на трамвае, поднимались на лифте высокого кирпичного дома и вошли в большой и светлый кабинет, где сидел коротко стриженный мужчина с вытянутым румяным лицом. Он улыбнулся. — Сергей Петрович. — Олег, — пожал Олег сухую мясистую ладонь. — Ну, Олег, — мужчина откинулся в кресле и развел руками над столом, заваленным бумагами, — расскажи, чей ты, где твоя мама и папа. — Не знаю, — еле слышно буркнул Олег. Сергей Петрович протер очки и пристально уставился на мальчика, словно тот был насекомое в банке. — И все-таки, — проговорил мужчина, — ты ведь не можешь взяться из ниоткуда, из пустоты, где-то у тебя есть родители. Олег облизал пересохшие губы. — Я.. — начал он и голос у него дрогнул. — Смелее, — подбодрил Сергей Петрович. — Я потерялся, — прошептал Олег и стал рассказывать, глядя в пол. Он говорил долго, сначала неуверенно и сбиваясь, потом голос окреп, он расхрабрился и бойко пересказал все, что с ним случилось, утаив только стыдные съемки в лесу. Некоторую информацию мужчина записывал. Мальчик закончил и снова ощутил неуверенность, будто шагал по бесконечной лестнице и внезапно пропала опора. Олег уставился в лицо Сергею Петровичу. Оно выражало живейшее сочувствие. — Бедный ребенок! — воскликнул мужчина, — не волнуйся, найдем маму. Сегодня же отправлю запрос. Начались бесконечные блуждания по кабинетам. Олега отвели в другой кабинет. Там его сфотографировал бородатый дядя. В третьем до отвала накормили вкусной и жирной пищей. В четвертом находилась душевая, и пожилая медсестра терла его, голого, губкой. — Я вернусь к маме? — спрашивал он, выпуская изо рта струйки воды. — А как же, — говорила медсестра. — Когда? — Завтра. — А сегодня? — Нельзя. — Почему? — Потому что кончается на “у”. В пятом Олегу постелили на кожаном диване. От переживаний он так устал, что заснул сразу, едва прилег и укрылся. Первые солнечные лучи просочились в окно, и повторилась одиссея по кабинетам. В одном спрашивали подробности, в другом измеряли рост и вес, в третьем стучали молоточком по коленке. Наконец, он опять попал к Сергею Петровичу. Тот стоял у окна и курил. — Послушай, — проговорил он, — ты, я знаю, парень неглупый, скажи сразу — не утаил ли чего, не приврал ли? — Нет, — пролепетал Олег. — Просто, понимаешь, вчера я дал запрос насчет твоей мамы. Сегодня пришел ответ. У Олега радостно забилось сердце. — Гражданки с таким именем и фамилией не существует, — жестко произнес Сергей Петрович и опустился в кресло. Мальчик выпятил нижнюю губу и приготовился разреветься. — Не плач, чай, не баба, — поморщился мужчина, — лучше подумай хорошенько — верную ли информацию ты нам дал? — Самую верную, — без колебаний ответил Олег. Взрослый заметил его мокрые глаза и кивнул. — Верю. Не обижайся. Что же тогда с тобой делать, дружок? Давай знаешь как поступим? — Как? — Объявления дадим во все газеты. С фотографией. Глядишь, мама и откликнется. А пока у меня поживешь недельку. Или сколько там положено… Так и сделали. У Сергея Петровича жить было уютно. Он занимал пятикомнатную квартиру в центре, с уймой старинной мебели, с портретами вождей в пышных рамах, с радиолой, телевизором и глобусом. Жены и детей не имелось. В передней спала красивая колли. Она всегда лаяла на незнакомых, но обнюхав ботинки мальчика, прыгнула и лизнула его в нос. Они подружились. Олег по утрам выгуливал собаку в небольшом дворике. Блестели деревья, покрытые инеем. Дворник скреб лопатой. Колли бешено носилась на поводке, стремясь побывать во всех углах и закоулках, и Олег бежал за ней. Ему нравилась огромная квартира, а больше всего — библиотечная комната. Там стояли ряды книжных полок. Он до вечера бродил, снимая томики, разглядывая рисунки, читая отдельные строки. Прошла неделя и месяц прошел, а мама так и не откликнулась на объявления. — Вот что, дружок, — сказал однажды Сергей Петрович, — вышли все сроки. По закону тебе больше нельзя жить у меня. Олег загрустил. — А где мне жить? — спросил он срывающимся голосом. — Государство для таких как ты построило детские дома… — Не хочу в детский дом, — выпалил Олег, — хочу с вами. — С нами… — проворчал Сергей Петрович, — кабы все было так просто… Мальчишка ты хороший, смышленый. Приглянулся ты мне. Взял бы я тебя, но… Олег повис у него на руке и запричитал: — Миленький Сергей Петрович, пожалуйста! — Ладно, ладно. Попробую. Однако обещай, если ничего не получится — ты не будешь нюни распускать, а без разговоров поедешь в детдом. — Обещаю, — твердо сказал Олег. Затруднение, о котором Сергей Петрович не рассказал Олегу, заключалось в том, что одиноким детей на усыновление не давали. Но он состоял в комитете опеки и обладал огромной квартирой. Для него сделали исключение, приближенный вождя написал резолюцию. Олег стал приемным сыном умного и доброго пожилого человека. Постепенно он узнал о нем почти все. В молодости Сергей Петрович был женат, но ушел на фронт. Супруга и маленький ребенок погибли под бомбежкой. После Победы он вернулся с осколком в сердце и обнаружил, что в квартире поселились разнузданные торгаши. Он выгнал их взашей и остался один. Об одном он умалчивал, рассказывая мальчику свою горькую биографию, о том, что в бытность женатым, изменял жене и практически не жил с ней, ночуя у любовницы. Ее тоже убило бомбой в тот проклятый день. Близких не осталось. Бывший солдат все силы отдал политической работе. Осколок давал о себе знать. Иногда юноша слышал, как среди ночи отчим поднимается, охает, держится за грудь, выдавливает таблетки в стакан с водой. Через год его увезла скорая, ветерану сделали серьезную операцию. Он выжил, но еще сильнее постарел и совсем не выходил из дома. Олег ухаживал за ним как мог. Сергей Петрович умер, не дожив три дня до семнадцатилетия приемыша. Квартиру и имущество завещал Олегу. 5 К тому времени наступила оттепель. Народ пробуждался от глубокого тоталитарного сна. То, что раньше говорилось шепотом на квартирниках, теперь высказывалось открыто. Картины, какие прежде выставлялись тайком для горстки посвященных, отныне стояли в музеях. Книги, писавшиеся для узкого круга, издавались бесчисленными тиражами. И хлынули западные фильмы… Феллини, Антониони, Бертолуччи — причудливые фамилии, непривычные для русского слуха, произносились каждым хотя бы отчасти интеллигентным человеком. И каждый советский режиссер считал своим долгом сделать в кадре отсылки к фильмам Антониони или Феллини. Нашелся и такой, который не просто впитал западную стилистику, но и дополнил ее собственными находками, игрой тени и света, рваной композицией, тонкой цветокоррекцией, русским колоритом. Его фильмы стали настолько популярны, что даже за рубежом о них говорили не иначе как с восхищением, и одна из его картин — самая лучшая — получила золотую ветвь каннского фестиваля. Был он молод. Всего тридцать два года. И звали его Андрей Тарковский. Биография “гения отечественного поэтического кино” разительно отличалась от жизнеописаний тех, кто обычно становился великим (папа — профессор, мама — дочь дипломата и т.п.). Андрей — выходец из детского дома, и путь в артистические круги ему был изначально закрыт. Он с детства любил рисовать и снимать кино на любительскую камеру. Поступив в профтехучилище, молодой человек продолжал самообразование, закончил учебное заведение с отличием, и поступил во ВГИК, где буквально с первых дней (после того, как сокурсники увидели его картины) сделался местной знаменитостью. Выпускной работой Андрея Тарковского стала потрясающая короткометражная лента “Возвращение Звягинцева”. В настоящее время она утеряна, но те, кто видел ее, утверждают, что в ней сполна проявились лучшие качества зрелых картин Тарковского: акцент на детали, ювелирная работа с актером, ощущение проникновения в действительность. К тому времени Олег вырос и женился на веселой девушке из общежития. Существование его было обычным, тусклым. Закончил политехнический, иногда предпринимал безуспешные попытки разыскать семью, потом бросил и стал думать — не приснилось ли ему детство, но далекие запахи, краски и звуки иногда в летние и зимние вечера возникали с такой силой, что он спохватывался и вслепую шарил в темноте памяти, пытаясь вспомнить улицу, дом — впрочем, безуспешно. Зато лица близких появлялись перед мысленным взором с пугающей отчетливостью. Жесты, привычки, слова родственников — все было настоящим, и Олег не мог просто отказаться от прошлого, от части себя, от реальности, пустившей глубокие корни в его естество. После работы на химкомбинате он часто ездил по городу и вглядывался в вывески, здания, вслушивался в речи прохожих, надеясь, что проскользнет знакомая фамилия. С годами надежда таяла. У него родился сын, потом второй, дети росли, требовали внимания, времени на бесплодные поиски не оставалось. Как всякий образованный представитель эпохи, он был в курсе об успехах Тарковского и гордился тем, что в детстве общался с ним и даже снялся в его фильме. Хотя гордился тайком. Олег панически боялся, что фильм отыщется и тогда вся страна будет зрителем его детского кошмара, его позора и ужаса. Но детский кошмар исподволь переродился во взрослый. Тревожные события фильма часто снились, и просыпаясь в поту, Олег видел, как наяву, алые галстуки и бледные пенисы. После того, как Олег переехал жить к Сергею Петровичу, Андрей будто пропал куда-то. Он ни разу не навестил мальчика, не поинтересовался, как тот живет. Это оттого, оправдывал его инженер, что тот сам был ребенком, и пропавший из виду Олег сгинул, как мимолетное впечатление сменившееся более сильным. В юности нахлынули другие заботы, и стало совсем не до приятеля. Да и были ли они приятелями? Анализируя фильм, Олег иногда думал, что сделался жертвой извращенных садистов, а фильм и сценарий являлись ширмами, за которыми развертывалось удовлетворение жестоких желаний. Но тут же отбрасывал эту мысль — человек, снявший “Сталкера”, не может быть плохим. “Сталкера” он впервые посмотрел в двадцать пять, в крупном городском кинотеатре, с подругой (будущей женой). Парочку, по правде говоря, не очень интересовала картина, они пришли с намерением целоваться два часа без перерыва, но как только выключили свет, как только заиграла чудесная музыка Артемьева, и на белом полотне сквозь туман загорелись огни, поплыли скошенные поля, и взволнованно заговорил чтец, забыли обо всем, и два часа сидели неподвижно, завороженные цветом и звуком. Пятнадцать раз Олег пересматривал эту картину и до сих пор она у него любимая. В ней есть место всему — и тоске, и страсти, и отчаянию, и нежности, и страшно подумать, что такой изысканный и тонкий режиссер мог снять “Возвращение Звягинцева”. С другой стороны, ты не видел этой картины и неизвестно, во что она превратилась после монтажа и накладывания музыки, думал он, прощая и Тарковского и себя. Быт обернулся монотонной чередой однообразных дней, бесконечным повторением одного и того же. К жене Олег охладел после того, как она родила второго ребенка. Супруги иногда спали друг с другом, но часто ссорились по пустякам, и Олег уходил в мир расчетов и математических формул, где не было мелочности и глупости и царствовала строгая рациональность. Накануне дня рождения младшего сына он прогуливался по рынку, выбирая что купить ребенку из теплых вещей, и вдруг его вредная привычка прислушиваться к разговорам случайных людей дала любопытный результат. “Тарковский… Тарковского” услышал он бормотание двух небритых мужчин. Делая вид, что выбирает товар, инженер подошел ближе. — Уверяю тебя, уни-каль-ный фильм! — возбужденно сообщал один. — Сомнительно, что вообще нашли. — Случайность. Ремонт. Доски разбирали на его старой квартире и… — А он? — Отказывается. Говорит, не мое. — А они? — Мастера ВГИКа подтвердили авторство. Андрей кокетничает. — Цену набивает? — Ага. — Все равно как-то… — Ну да. Мировая сенсация. — Посмотрим. Скорей бы. — Через неделю открытый показ. Там и журналистов подключим. А пока для своих в среду на Ямской. Приглашаю. — В киноклубе, что ль? — Ну. — А катушка? — Там же. — Скомуниздят. — Не-а. Для воров — барахло… Мужчины, посмеиваясь, пошли к выходу. Олег моментально оценил важность информации, но не сразу мысль о том, чтобы выкрасть касету завладела им. Ночью он ворочался, не мог уснуть, и размышлял над странным диалогом. Если это правда, если действительно нашли ранний фильм Тарковского, считавшийся потерянным, то буквально пара дней остается до того, чтобы страшный стыд детства предстал перед публикой. Инженер хотел всего лишь убедиться, что фильм переработан, что в нем не осталось ни намека на мерзость, что формальное мастерство перевешивает натуралистичное содержание, и если все так — он вернет кино обратно. 6 Выполнить задуманное оказалось легко. В клубе на Ямской он часто бывал и отлично знал планировку тамошних комнат. Сторож отсутствовал, и хотя двойные железные двери запирали вход, стекла не были забраны решетками. Инженер бросил кирпич, подождал, не сработает ли сигнализация. Все было тихо. Мужчина проник в архив и осмотрелся. На широких полках стояли подписанные катушки. Олег добрался до буквы “Т” и стал их лихорадочно перебирать. Тарковский был представлен только классическими картинами. В какой-то миг Олег хлопнул себя по лбу, осознав, что фильм, назначенный на завтрашний утренний показ, наверняка, находится в зале, поэтому он выскочил в коридор и распахнул широкие двери актового зала, за ними располагались длинные и ровные ряды уходящих вниз кресел. Белое полотно, натянутое на стену, отражало слабый свет уличных фонарей. Под порывами сильного ветра качались голые ветки, тени разбивались светом и падали в окно прямо на стену, чудилось, что на полотне идет вычурный немой фильм неизвестного абстрактного экспрессиониста. Проектор стоял на столе. В него была заправлена катушка, и еще до того как Олег достал ее, он уже каким-то мистическим чутьем знал, что это то самое. Инженер долго боролся с желанием включить находку тут же, говорил себе, что даже минута промедления может привести к его поимке, к позору и суду, но ничего не мог поделать с сильным желанием здесь и сейчас ознакомиться с фильмом. Десять секунд, успокаивал он себя, пока дрожащей рукой нащупывал кнопку. Странно прозвучал в полной тишине гулкий щелчок, но еще более странным было шипение последовавшее потом. Видимо, фильм кто-то досмотрел до середины, потому что титров не было, на экране возникло рябящее изображение его самого с мокрой тряпкой на голове. Кино отличалось отвратительным качеством, камеру трясло, лесные звуки записывались на встроенный микрофон (или их наложили потом, но тоже в низком битрейте — в подробности не вдавался), и оттого вся натуралистичность, весь неприкрытый ужас и срам его прошлого выступил с невероятной отчетливостью. Этого никто не должен увидеть, никто, никто, мгновенно пронеслось в уме Олега. Он прижал катушку к груди и помчался домой, где долго не решался посмотреть “Возвращение” целиком, все откладывал и откладывал. Жена заметила его неестественную нервозность и предложила взять отпуск без содержания, подумав, что супруг заработался. Олег поддался уговорам, но постепенно понял, что в отпуске мысли о похищенном фильме приобретают еще более острый характер, и не в силах терпеть, не в силах выдерживать того, что маленький червячок жуткого любопытства все время грызет его изнутри, однажды утром задернул шторы, поставил катушку в старенький домашний проектор, и на белой простыне возникло изображение. Зажмурился, перемотал на начало и, падая в бездонную яму возвращенного прошлого, посмотрел от начала до конца. Нет, там не чувствовался фирменный стиль Тарковского. Скорее это было похоже на любительское видео, снятое ребенком. Вещественное доказательство того, что в прошлом его, Олега, жестоко и глупо унизили. Он бесцельно походил по комнате, улыбаясь и вздыхая, потом опустился в кресло и осознав, что понемногу сходит с ума, все-таки опять включил фильм и прокрутил пятнадцать раз подряд, вглядываясь в детали. Идиотский, жалкий, неприятный кусок жизни разыгрывался перед ним снова и снова. Наглое и злое лицо Андрея, и отстраненное — Толяна опять преследовали его, будто старый сон проник в реальность. Неизвестно, что так сильно приковывало Олега к фильму, заставляло цепенеть — будничность кошмара или неизжитые обиды — но в течение недели он ежедневно возвращался к нему, и каждый раз находил новые детали, незамеченные раньше, — пивная бутылка, тень пролетающей птицы, чужой след на снегу. Наступил момент, и поиск подробностей стал самодовлеющей игрой, садясь перед экраном, инженер гадал, найдет ли еще что-нибудь из того, что возвращало реальность. Картина длилась всего десять минут, ее можно было пересматривать по отдельным кадрам, не опасаясь увязнуть в объеме, и на третьей минуте хорошо известного материала через неделю просмотров он заметил странное пятно возле осины, оно походило на человеческую голову и как бы выглядывало из-за ствола, и чем больше он на него смотрел, тем больше оно походило на человеческую голову. Олег знал, этого не может быть — в лесу, в непосредственной близости, не было никого, кроме них. Он отправился в фотохимическую лабораторию, попросил увеличить странный кадр, и получив укрупненное изображение, чуть не испытал инфаркт от внезапного потрясения. С нечеткой фотографии на инженера взглянула его пропавшая мать. Она стояла в отдалении за осиной, и, напряженно поджав губы, вглядывалась в детей на опушке. Должно быть, следила за маленьким Олегом, мальчиком, потерявшим маму, и теперь большой Олег изумленно смотрел на нее, вспоминая ее плащ, сапожки, золотые часики на пухлой руке, она вновь ворвалась в его жизнь и потянула за собой казалось навсегда пропавшее детство. Оно было, было, шептал Олег, отгоняя неожиданный страх, я помню зеленые лавочки в сквере, где мы гуляли с Сашей, и мама сидела на скамейке с книгой в руках, я помню, какие сладкие она пекла пирожки по праздникам, и как смеялась, и морщинки лучиками разбегались в уголках ее глаз, и как выговаривала за грязный костюм, и как плакала после телефонного разговора с отцом, я помню все — но не могу понять, не могу и не желаю понимать эту ситуацию, каким образом она очутилась в лесу, почему подглядывала за пропавшим сыном вместо того, чтобы заключить его в объятия, — чистое безумие, совершеннейшее безумие. Инженер не сжег, не уничтожил пленку, как мечталось, но спокойно спать не мог, “глотал горстями” снотворное и успокоительное, на вопросы жены отмалчивался, он окончательно ушел в себя, отказавшись участвовать в делах семьи. Существование его прошлой жизни фактически подтвердилось, и следовало бы, не теряя ни секунды, ринуться на поиски, однако он не занялся этим, полагая, что мать, заснятая на пленке в тот момент, когда его унижали — прежде всего свидетельство того, что в детстве, в глубинах времени скрыта ужасная, извращенная, нечеловеческая тайна, и в нее запрещено вглядываться, иначе обеспечена потеря рассудка. Он забросил катушку в чулан и старался не вспоминать о ней. 7 Через год навалилось душное, пыльное лето. Тополиный пух забивался в ноздри, под майкой проступал пот. После работы Олег возвращался пешком и каждый раз сворачивал к лотку с мороженым. Он покупал пломбир, словно ребенок, который не в силах отказаться от сладкого, когда в карманах звенит мелочь. Но может быть, он сворачивал именно к этому лотку потому, что мороженщицей была словоохотливая женщина с чудесными карими глазами. Она всегда приветливо улыбалась и, купив товар, инженер еще несколько минут стоял рядом и беседовал с ней, ни о чем, обо всем. Постепенно время, проведенное у лотка, увеличивалось, разговоры становились непринужденнее, и вот он уже встречал ее после работы, и шел рядом, подпинывая камешки и рассказывая занимательные истории. Он знал о ней все — и что зовут ее Анна, и что она разведена второй год, живет одна и тяготится одиночеством. Она сама пригласила его на чай. У нее оказалась гитара, он мелодично перебирал струны и задумчиво смотрел на пышную грудь. В тот день они переспали. Дома Олег отговорился срочным дежурством. Срочные дежурства повторялись, жена начала что-то подозревать, высказывать упреки, ревновать к чему-то неопределенному и когда увидела их — шли под руку по аллее — свернула, боясь быть замеченной, и плакала целый вечер. Дверь изменщику не открыла, замок заблокировала. Олег до утра сидел в подъезде, дождался, когда супруга выйдет на работу, ворвался в квартиру, собрал вещи. Он не знал, что в таких случаях полагается брать, не тащить же сервиз, купленный на очередную годовщину свадьбы, не забирать же тяжелый телевизор, доставшийся по блату (Сашке будет негде мультики смотреть, — промелькнула мысль), поэтому кинул в чемодан пару трико, свитер, зачем-то положил будильник, свернул и втиснул зимнее пальто. Мог ли инженер сказать, что стал счастлив, переехав к любовнице? Нет, не мог. Но хотя бы он был честен перед самим собой и открыто признался — мне в тягость находиться в семье, меня ничего не держит там. И даже Сашка, младший, любимец, пятилетний паренек с оттопыренными ушами, не вызывал прежних чувств. Давай просто поживем отдельно, подумаем, а там, дай бог, все уладится, отвечал он жене на предложения развестись. Она, поворчав и поплакав, соглашалась. Ей было за тридцать и в качестве “разведенки с прицепом” вряд ли она представляла интерес для нормальных мужчин, с мучительной ясностью сознавала оставленная супруга. Но вина, ревность и угрызения совести накатывали снова, и снова она звонила и плакала в трубку, настаивая на прекращении “законных” отношений. У любовницы было скучно и тоскливо, педантичная и, как выяснилось, сварливая, она мало его понимала, с каждым проведенным вместе днем они отдалялись и отчуждались. Он иногда подумывал вернуться к жене, но колебался — как примет она, как примут дети. Старший, Олег, наверняка забыл отца после двух лет почти полного моего отсутствия. Да и что я скажу — встречайте, я пришел, сейчас наступит гармония и счастье? Не все так просто… Вконец запутавшийся инженер прижимал лоб к стеклу и смотрел во двор: беспокойно пиликал газик, ворона сидела на проводах, сгорбленная старуха подметала тротуар. Жена предпринимала отчаянные и не совсем осознанные попытки вернуть мужа, придумывала мелкие поручения — оплатить квартирные долги (ты у нас прописан!), забрать младшего из лагеря и т.п. Инженер безропотно подчинялся, надеясь все-таки состояться в роли отца. 8 Поздняя осень, порошил снег. Супруга позвонила и сказала, что мальчикам нужно срочно удалять зубы. — Желательно завтра. — А что такое? — В школе медосмотр. У обоих — неправильно растут задние коренные. — И? — Последствия могут быть нехорошие. — Тогда удаляйте, — согласился инженер. — Не могу справку достать, работаю. Это в другой больнице, на Карпухина, — виновато прозвучало в трубке. — Нет, проблем. Сделаю. — Возьми обе справки… встретимся в пять у остановки. Возле остановки он их и встретил. Двух печальных мальчиков и немолодую женщину, когда-то любимую. — Привет, — сказал папа и посмотрел на Олега и на Сашу. Саша бросился к нему на руки. Папа поднял сына и посадил верхом на шею, как всегда сажал раньше. — А ты уже не маленький, — сказал папа, увидев, как покраснели глаза у старшего. — Все сделал? — спросила мама. — Да. — А справки? — И справки. — Давайте поторопимся, — пробормотала мама. Сели в автобус третьего маршрута и через полчаса вышли на улице Карпухина. Впереди выросло серое здание больницы. Инженер знал, что с Сашей проблем не будет, и отвел его первого к стоматологу. Сын истошно кричал, пока дергали зуб. Испуганный отец держал его, а потом успокаивал, прижав к груди дрожащее тельце. Не больно, не больно, бормотал он, а сам думал, что врач напрасно перестраховалась, вместо укола серьезным лекарством, брызнув на десну из резиновой груши. Ребенок выглядел страшно и жалко одновременно в белой рубашке, запачканной кровью. Второй перепугается, подумал Олег и был прав, потому что старшего пришлось заталкивать в кабинет практически силком. И вдруг мальчик завыл, соскочил с кресла и побежал, размазывая кулачками слезы. Пришлось извиняться перед угрюмым стоматологом, и долго ходить по коридорам в поисках сына. Он нашел ребенка на третьем этаже, его вела улыбчивая медсестра. Крепко схватил за влажную ладошку и успокаивал, успокаивал, обещая все на свете, машинку, мешок конфет. Таким нехитрым способом удалось заставить Олега сделать укол. Он сидел рядом с мамой и тихо просился домой. Такого страха инженер еще никогда не видел в глазах сына. В кабинете, около кресла, отец мягко положил ладони ему на плечи, чтобы воспрепятствовать побегу, но видимо лекарство не успело подействовать, и боль, испытанная мальчиком, оказалась настолько страшной, что он с ревом рванулся, и вытирая окровавленный рот, ринулся по коридору. Машинально схватил свою куртку. Торопливые шаги застучали по лестнице. — Я — за ним. — Нет, я. В итоге побежали оба. Жена — первая. Забыла плащ, берет, перчатки. Он побоялся, что вертлявый, суетливый Саша не уследит за ними и взял одежду с собой. В одно мгновение миновал ступеньки. Длинный гулкий коридор таял во мраке. Техничка на вопрос, не пробегал ли мальчик? — ответила утвердительно и добавила, что он в сильном расстройстве вышел на улицу, и “куды тама побег бох ведает”. Толкнул тяжелые двери. Снежинки плясали, ветер усердно смешивал серые тучи, добиваясь мрачных и тоскливых оттенков. В бессолнечной пустоте не виднелось ни жены, ни сына. По воле могучего инстинкта Олег помчался вперед, вглядываясь в спины, лица прохожих, в очертания кустов. Все хорошо, она нашла ребенка и ведет обратно, но ведь надо проверить, надо уточнить. “Ни жены, ни сына” — неотвязно звучало в голове. Инженер уходил дальше и дальше, больница давно исчезла из вида. Он забегал на площадки, глядел в пластмассовые домики, что-то подгоняло его, он не смел остановиться и перевести дыхание, и как-то так получилось, что перебежав шоссе, и еще ряд площадок со сломанными качелями и оборванными канатами, потратив около часа на блуждания и поиски, он попал в незнакомый двор. За блочной пятиэтажкой тянулся ряд гаражей, за ними — сухой и болезненный осинник. Услышав высокие голоса, доносившиеся оттуда, Олег ухватился за странную мысль, что сын может быть там, и вошел в лес. Только теперь он осознал, как сильно замерз, блуждая по городу, руки онемели, уши покраснели, на ресницах застыл иней, и чтобы хоть немного согреться, накинул плащ жены. Застегнулся, натянул берет и перчатки. Стало значительно теплее. Он пошел в направлении голосов, и чем ближе подходил, тем отчетливей слышал Олега: — Хватит? Хватит? — спрашивал сын. Инженер подумал, что может помешать чему-то важному и не предназначенному для него, и едва подошел достаточно близко, чтобы различать детские фигурки, спрятался за дерево. Мальчиков было трое. Олег и двое постарше. Девочка держала любительскую кинокамеру. Сын прыгал через кусты, крутился на месте, взрезая каблуком мерзлую землю. Видно было, сын испуган, он не в себе, но если бы инженер вмешался в игру, то никогда бы не понял ее смысл, поэтому — наблюдал. Произошло что-то непонятное, ребенок склонился над бревном, лепеча, не буду, не буду. Двое парней подошли ближе, уговаривали что-то сделать. Видимо, он выполнил просьбу, потому что они удовлетворенно засмеялись и захлопали его по плечу. А затем произошло следующее — они встали перед ним и спустили брюки. Всех деталей Олег не видел, но отчетливо понимал, чего добиваются ребята. В нем поднялась ярость. Нельзя, чтобы ребенок перенес мерзкое унижение. Мальчик отшатнулся и завыл изо всех сил, размазывая по щекам слезы: — Не будуууу! Возмущенный Олег бросился вперед, толкнул первого, тот легко упал, будто был картонный. Швырнул в снег второго обидчика и прижал к себе мальчика. — Все хорошо, все хорошо… Ты вернулся, я тебя нашел. У него самого потекли неожиданные слезы и оттого они казались стыдными. — А вы, негодяи, ответите по закону! — истерично прокричал, тыкая пальцем в поверженных подростков. Опасаясь, как бы не убежали, он отступил и потянул руку к тому, который был повыше, намереваясь взять его за ухо. Парень попятился. — Где ваши родители? — гневно спросил Олег. И продолжал приближаться по праву взрослого и сильного. В лесу повисла тишина. Сын стоял, низко опустив голову, не двигался. Инженер подумал, должно быть, ему нанесли психологическую травму, и чтобы подбодрить мальчика, сказал: — Выше нос, Олег, все уже кончилось. Сын засопел и вдруг неожиданно хриплым, даже скрипучим голосом, произнес: — Нет. — Что — нет? — не понял отец. — Не Олег. На мгновение мужчина оцепенел, а потом неуверенно спросил: — Как не Олег? Кто же ты? — Звягинцев, — проскрипел мальчик, — я вернулся. С этими словами он поднял голову, и Олег увидел, что лицо у него колышется, кожа ходит буграми и волнами, будто под ним подспудное движение неведомых потоков. Потом лицо стало плавиться. — Нет, не надо, — пробормотал Олег. Лицо оплывало, как нитроцеллюлозная кинопленка, капало на землю черными потеками. — Мне страшно, — шепнул Олежка словно в невидимую подушку, чтобы скорей проснуться. Но лицо Звягинцева продолжало оплывать, а потом это существо попыталось шагнуть, дергало ногой, застрявшей в чем-то, и дернув в очередной раз, разорвало кусок леса, словно это был плоский объект, кадр или фотография, и в разрыве обнажилось густая чернота. Звягинцев увеличился в размерах. Большой как медведь, он пошел вперед, разрывая пространство. Парни, девочка с камерой и куски леса слились с ним в одно целое, может быть, они всегда были одним существом, но теперь это проявилось с максимальной четкостью. Олежка всплеснул руками, завизжал как поросенок, и побежал. Ох и страшно ему было! Ох и натерпелся он! Даже оглядываться боялся — а ну как утащит, а ну как утянет неведомое. Куда бежать? — все вокруг трещит и лопается. Мальчишка вихрем промчался по леску, вымахнул на площадку и со всех ног припустил, подвывая от ужаса. “Ой, мамочка!” — плакал он, пересекая дороги и дворики. Все, чего он боялся раньше — соседский забияка, брехливая овчарка, летучая мышь — выглядело смешными пустяками по сравнению с тем, что довелось пережить в лесу. Он долго бежал и из-за слезок, застилавших обзор, не видел ничего. Могучие и мягкие руки проявились из тумана, схватили сзади за плечи, он понял — это папа, повернулся и прижался к нему. — Ну что ты ведешь себя, как трехлетний, — зашептал отец, — вон девочка смотрит и думает, какой глупый мальчик, все зубы лечат, а он не хочет. Олег зарыдал и вцепился в папу, как маленькая напуганная обезьянка в пальму. Тот еле отодрал его и повел. Вошли в кабинет, пахнущий остро и неприятно. Силой усадили в кресло. Олег безуспешно подергался и понял — спасения не будет. Мальчику силой открыли рот. Стоматолог сунула туда блестящий инструмент. Олег ощутил невыносимую, пронзительную боль и затрепыхался. — Терпи, — выдохнул отец, наваливаясь сзади и в стальном зажиме держа его руки, грудь, голову. Боль пульсировала, росла, челюсть словно отрезали мясницким ножом. В голове застучало, мир поплыл. — Ну вот и все, а ты боялся, — произнесла тетя-стоматолог и показала щипцы. Прежде чем навсегда отключиться, Олег увидел стиснутый в щипцах обрывок окровавленной кинопленки. |
