Журнал "Опустошитель" | Жан Парвулеско. Секрет Юлиуса Эволы

Поскольку мне представляется, что для этого на самом деле пришло время, я беру на себя ответственность заявить: сицилийский барон Юлиус Эвола никогда не был никем иным, как тайным сверхисторическим агентом Фридриха II Гогенштауфена, Императора Запада и короля Иерусалима. Кастель дель Монте, «Центра мира».

Юлиус Эвола был бодрствующим[1] очень высокого уровня, который позволял проявиться только той из трех своих тайных конститутивных идентичностей, которую он сам считал наиболее адекватной, исходя из обстоятельств и текущего момента. В постоянном состоянии субверсии[2] по отношению к себе самому.

Его физическая травма (паралич обеих ног — он передвигался с помощью кресла-каталки) была признаком «прохождения через огонь», меткой его новой и высшей интегральной идентичности, идентичности возврата в этот мир после того, как ему было дано переступить запретную границу «мира иного». Он был в этом мире, не будучи более в нем, тайно он был уже в другом месте, окончательно и тотально другом.

В чилийском журнале «Город Цезарей» (La Ciudad de los Cesares), издаваемом Эрвином Робертсоном, и представляющем собой в каком-то смысле официальный орган современной боевой национал-революционной линии в Латинской Америке, в свое время должна была появиться статья Мигеля Серрано, названная «Секрет Юлиуса Эволы» (El secreto de Julius Evola), где делался намек, будто этот до сих пор так и нерасшифрованный «секрет Юлиуса Эволы» заключается в некоторых не до конца выясненных обстоятельствах периода советских бомбежек Вены в 1944, которые стали причиной последующей инвалидности Эволы. Статья намекает, что за этими бомбежками Вены скрывалось что-то совершенно иное, что-то таинственное, возможно, какое-то радикально другое событие, какой-то откровенческий узел, о котором сам Юлиус Эвола предпочитал хранить молчание до конца своей жизни. Этот секрет, утверждает Мигель Серрано, «Эвола унес вместе с собой в свою смерть». Этот текст Серрано в «Городе Цезарей» так и не вышел, но появился позже в конфиденциальном испанском журнале «Гиперборея», который сегодня больше не выходит. Здесь нам открывается исключительно решающая перспектива, к которой стоит отнестись с предельным и повышенным вниманием. Поскольку при нынешнем положении дел понять «секрет Юлиуса Эволы» значит опасно приблизиться к тайнам последних исторических и сверхисторических предназначений Запада эпохи Конца.

«Ах, они здорово меня отделали, эти ублюдки», — говорил Эвола мне о группе венских врачей 1944 года, которые после его тяжелого ранения в результате советской бомбардировки изо всех сил пытались превратить его в переживший собственную смерть труп. Они сделали все, что только было им под силу, но большего не смогли — поскольку его собственная жизнь была трансцендентно обеспечена и вне пределов досягаемости до того, пока не пришел его час.

«Не станет ли наступающий на нас финальный распад исторического времени, приближающегося к концу цикла, опасным моментом разоблачения многих великих, величайших секретов, которые были непроницаемыми в свое время, но которые в настоящем вот-вот грозят стать прозрачными как раз в силу этого расслабления времени, что все чувствуют как нечто неизбежное?

В такой перспективе не следует ли нам ожидать неслыханных разоблачений темных сторон великой западной истории ХХ века, и в этом тревожном контексте, не сыграет ли в этих будущих расшифровках, в этих потрясающих пересмотрах ключевую роль новое осмысление высочайшей духовной карьеры самого Юлиуса Эволы? Это новое осмысление мы можем предпринять теперь, как уже было сказано, как раз в силу актуального интимного аварийного ослабления исторического времени, дисквалифицированного головокружительными безднами его собственного столь близкого отныне конца?

Если Юлиус Эвола в течение стольких лет ценой своей жизни продолжал делать вид, что является идеологическим агентом особой революционной идеи Европы, то, видимо, только для того, чтобы скрыть от внешних взглядов свою безличную, ставшую концептуальной и неназываемой идентичность — идентичность действующего агента определенных полярных сущностей, имеющих сверхисторическую, архаическую в самом радикальном смысле этого термина, природу, онтологически чуждую временам неполярного становления — такого, каким является актуальная западная история, все более приближающаяся к своему концу» («Возвращение Великих Времен»[3]).

Три конститутивные идентичности Юлиуса Эволы

Будем двигаться от внешнего к внутреннему. У Юлиуса Эволы первой конвенциональной и непосредственной идентичностью была его четкая национал-революционная идентичность, идентичность велико-европейская, «евразийская». Далее, идет идентичность, сопряженная с его интеллектуальными и визионерскими позициями, изложенными в его работах, а также в его «теневых исследованиях», на традиционном инициатическом, иногда даже «оккультистском», уровне. Третьей трансцендентальной идентичностью была его принадлежность к сверхисторическому «полярному» уровню, расположенному в невидимом, «по ту сторону времени». В какой-то момент Юлиус Эвола достиг состояния «абсолютного концепта», и этого обычно он старался никому не показывать, или почти никому. Однако те, кто часто его видели, и это как раз мой случай, не могли не почувствовать в нем своего рода меланхолическую, молчаливую сладость, своеобразное едва схватываемое экстатическое раздвоение, которые, тем не менее, создавали между ним и внешним миром непроходимый барьер. Будучи полностью присутствующим в отношении всего, он одновременно полностью отсутствовал во всем и для всего, и его самая ободряющая улыбка была в то же время печатью бездонного разрыва с непосредственной реальностью. Отсюда — предельная элегантность и чудовищная доброта, окрашивающие все отношения с ним — как с человеком, лишь изображающим свое присутствие. Я признаю, что это остается для меня до сих пор пылающей раной.

Однако если рассмотреть ее в анфас, жизнь Юлиуса Эволы представляла собой непрерывное развитие, без единого отступления, в высшей степени обостренной страсти по трансцендентальному концепту велико-европейской, евразийской Империи и по тайной сверхисторической спирали возвращения к изначальным «полярным» ее истокам — истокам, расположенным по ту сторону их собственных преонтологических истоков.

В течение 30 лет[4] Юлиус Эвола сражался в авангарде двойного движения: с одной стороны, тотальной революции и безусловной оппозиции в отношении свершившегося упадка актуальной западной истории, достигшей конца своего фатального движения вперед, а с другой — революционного возврата к онтологическим истокам Запада, к его «полярным» и «сверхисторическим» истокам — возврата по ту сторону конца, в сторону конца по ту сторону всякого конца.

В активистском журнале «La vita italiana»[5] в октябре 1940 года Эвола писал:

«Те, кто верят в существование «оккультных сил», представляют себе при этом чаще всего просто чисто политические тайные организации, заговоры отдельных людей плутократического типа или масонов, которые помимо своего искусства маскироваться и действовать непрямыми средствами, в остальном представляли бы собой обычных людей — таких же, как и все остальные. Но это не совсем так. Нити плана мировой субверсии тянутся намного выше — они отсылают нас к сфере «оккультного» в самом прямом и традиционном смысле этого слова: эти силы имеют сверхиндивидуальную и нечеловеческую природу, а различные личности, которые им служат, как на авансцене, так и за кулисами, суть не что иное, как их инструменты. Если мы будем путать между собой эти вещи и довольствоваться «гуманистическим» толкованием истории из-за предрассудков, окружающих термин «оккультное», мы не сможем должным образом понять сущности проблемы борьбы против мировой субверсии».

Учение Юлиуса Эволы есть совершенная традиционалистская ортодоксия, отсылающая нас к тайным указаниям святого апостола Павла в его Послании к Ефесянам (6,12): «Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной».

Как всегда под прикрытием, Юлиус Эвола пребывал на линии огня, где он творил скрыто великую историю, как в Италии, так и в Германии, в Восточной Европе, в Чехословакии и в Румынии, в Австрии и в Венгрии. И хотя высшие иерархи фашистского режима в Риме держали его на дистанции, периодически запрещая публикации журналов и сборников с его участием, Муссолини лично поддерживал его, в тени, поручая определенные оккультные стратегические миссии, истинное значение которых и политические цели, балансирующие на грани бездны, мы до сих пор себе не представляем.

Почти то же самое происходило и в Германии, где, находясь под завуалированным, но постоянным и тотальным запретом со стороны гитлеровского режима, Юлиус Эвола пользовался высочайшей поддержкой на высшем уровне. До такой степени, что именно он был избран ключевой фигурой в организации с помощью весомых и тайных средств будущей — как представлялось тогда — политико-идеологической и трансцендентальной структуры Великой Европы после финальной победы Германии и того безымянного могущества, которое скрывалось в тени Третьего Рейха, а тот, в свою очередь, в последнем счете был ничем иным, так как гигантским метаполитическим заговором «против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной».

Итак, Юлиус Эвола был уполномоченным по созданию революционной европейской организации «Ток»[6], которая включала в себя личности, духовно предназначенные для того, чтобы выполнить миссию по организации трансцендентального будущего Европы.

Именно в контексте своих действий в рамках организации «Ток» Юлиус Эвола встретился в Бухаресте, при посредстве Мирчи Элиаде, с Корнелиу Кодряну, которого он тут же опознал как высочайшего харизматического уполномоченного Новой Европы. Как существо, пришедшее из области, лежащей «по ту сторону истории», принадлежащее к полярной зоне
трансцендентального тотального утверждения за пределом конца актуальной истории мира. Как персонажа сверхъестественной идентичности, в котором пребывало сакральное, превращая его в полубога.

Именно после встречи с Корнелиу Кодряну Эвола достиг предельного уровня своей собственной внутренней мобилизации. Все это Юлиус Эвола мне доверительно сообщил, сидя у себя дома, на улице Витторио Эммануэле летом 1968 года, и хотя он напрямую этого не сказал, я немедленно понял, что это собственно и вознесло его на уровень действия, чей онтологический статус превосходит имплицитно саму зону человеческого.

— Корнелиу Кодряну был самым экстраординарным персонажем, которого я только встречал в своей жизни; встреча с ним была настоящей иерофанией, иерофаническим разрывом уровня. Он открылся мне, — сказал Эвола, — как прямое отражение святого Михаила Архангела.

— Естественно, — продолжал он, по возвращении в Рим я тут же поделился этим с Муссолини, которого это глубоко потрясло. Наклонившись вперед, сидя напротив меня, Муссолини погрузился в глубокое молчание и очень надолго.

Но с другой стороны, не говорила ли мне со слезами на глазах знаменитая молодая цейлонская целительница С.М.Д., которая была очень близка к Эволе, следующие слова: «Что вы тут можете поделать — он сам выпил дыхание своих костей и съел их костный мозг». Это только укрепило меня в мысли, что инвалидность Юлиуса Эволы была вызвана совсем не какой-то сомнительной советской бомбардировкой, но разрывом онтологического уровня в ходе одного из его сверхмыслимых вторжений в зоны высших «полярных» горизонтов, «по ту сторону последнего предела».

«Секрет Юлиуса Эволы», существование которого заподозрил Мигель Серрано, это, в конечном счете, секрет плохо закончившейся попытки самопреодоления, неудачно проведенный «опыт бездн». В восходящую спираль полета ударила молния.

Не попытался ли он в последней героической попытке взять на себя миссию повернуть вспять ход истории своего проигравшего лагеря, изменив результаты войны, а для этого столкнуться с опустошительными стихиями «внешних могуществ»? С неприкасаемыми космическими напряжениями? Взяв на себя риск абсолютно структурированного и когерентного испытания, открытого любому исходу?

В конце октября 1968 года, за 15 дней до моего вынужденного отъезда из Рима, Юлиус Эвола решил продемонстрировать мне прямое доказательство существования «иного мира», мира, параллельного нашей непосредственной конвенциональной реальности, нашей повседневной жизни, более того, мира параллельного самому этому параллельному миру. На улице Витторио Эммануэле, почти прямо под окнами его квартиры, располагалось довольно своеобразное кафе «Дапонте Блю», которое кроме других своих особенностей отличалось тем, что было открыто всю ночь. Я был конфиденциально приглашен спуститься туда Эволой. Это заведение было полным под завязку призраков, роящихся убийц, деградантов в последней стадии, шлюх обоего пола и теней тревожных покойников, не понимающих, как им вернуться на свое место, потерявшихся на полдороги или даже в самом ее начале. Это были отбросы обоих миров, серебристые, фиолетовые вспышки, сплошной ужас, одним словом. Но это не мешало тому, что время от времени там появлялись «освобожденные при жизни», существа, принадлежащие к «расе спасенных», преодолевшие человеческие границы, «отдельные существа», спрятанные в массе шатающихся по ночам делинквентов, совершенно бесстрашные, сжигаемые внутренним огнем.

На самом деле, «Дапонте Блю» был метафизическим люком, открывающим путь в «другой мир», порогом онтологического перехода, оккультной гостиной на службе двух миров. В окрестностях Рима на вертикали священной горы, на вершине которой бодрствует всемогущее святилище античной Богини Виктории, метафизический люк «Дапонте Блю» открывал опасно отвесную дорогу, ведущую к запретной долине, запертую между двумя высокими стенами красного грунта, где поднимался сад из красных мраморных статуй таинственной Roma Principia[7], представляя собой священное число римских семейств, предшествующих современной европейской истории, составляющих изначальную имперскую божественную расу; каждая из статуй была украшена фамильным гербом. Это был Зал Гербов.

Но эта предшествующая раса… не представлена ли она в своей позднейшей тотальности в финальной велико-европейской Империи Гогенштауфенов, которая достигла своей кульминации и своего конца вместе с Фридрихом II Гогенштауфеном, чьи священные останки до сих пор пребывают сегодня во дворе собора Палермо и чье царство символизируется в Кастель дель Монте?

Здесь я должен напомнить те заключения, к которым пришел по этому поводу в «Возвращении Великих Времен»:

«Монументальные единицы римского имперского утверждения, украшающие Залу Гербов, это не похоронные возвышенности, не мавзолеи, не архаические могилы, как можно было бы предположить, если рассмотреть их в отрыве от тока литургических посещений, но, как я быстро понял, это трансцендентальный инвентарь Корней Крови, являющихся изначальным, архетипическим сверхвременным вместилищем Imperium Magnum[8], а также ансамблем поминовений, конституирующим Догматический Историал религиозных, метаисторических событий, секретно брачного, герметического и в высшей степени героического уровня, отметившего собой становление крови первой Расы и принципиальную проекцию этого конституированного — и осмысленного — становления как непрерывного оккультного продолжения Божественного Предназначения, бездонного призвания его и его Финальной Короны. Потому что Коронация — это здесь.

И я мог бы задаться вопросом: почему должно было так случиться, что Рим открылся мне? Какова была последняя скрытая цель этой терапии бездн, этих столь опасных посещений безвременных жилищ Рима в его истоках, в которые я был вовлечен в 1968 году? Я спрашиваю себя, но до сих пор не нахожу ответа».

Больше нет никаких сомнений: истоки того, что Мигель Серрано назвал «секретом Юлиуса Эволы», это нечто не имеющее никакого отношения к человеческой природе.

[1] Термин «veilleur» в оккультных текстах (в частности, в «Книге Еноха») несет в себе значение греческого слова ????????? (стражник; тот, кто не спит); так назывался особый разряд ангелов (промежуточных между высшими и павшими демонами). В ХХ веке существовала оккультно-политическая организация, основанная Рене Швалером де Любичем (1887 — 1961), с таким названием «Les Veilleurs»; некоторые ее принципы — элитизм, антидемократизм, ненависть к современному миру, мистицизм, традиционализм и т.д. — относительно сходны с идеями Эволы. Р. Швалер де Любич тесно сотрудничал с алхимиком Фулканелли и ставил с ним совместные опыты по открытию секрета средневековых красок. Однако, скорее всего, Парвулеско напрямую не имеет всего этого в виду. (Здесь и далее прим. перев.)

[2] Субверсия — подрывная работа, систематический саботаж. Термин, типичный для традиционалистов, чаще всего описывающий непрерывную суггестивную работу контринициатических сил в истории.

[3] Цитата из книги Jean Parvulesco. Le retour des Grands Temps. Paris: Guy Tredaniel, 1997.

[4] Парвулеско здесь имеет в виду период после ранения Эволы в Вене 1944 и до его смерти в 1974.

[5] Итальянская жизнь.

[6] Фр. Circuit, нем. Schaltung.

[7] Рима Изначального.

[8] Великой Империи.

Из сборника "Абстрактное искусство" (Евразийское Движение, 2012).
Перевод с французского А. Г. Дугина.