|
|
Бадью тебя уничтожит В “Логиках миров” Бадью дает довольно пространное определение тому, что такое фашизм. По его мнению, фашизм — это активность обскурантистского субъекта. Отличительной особенностью такого субъекта является его нацеленность на отрицание инноваций, которые были принесены в мир Cобытием. Также обскурантистский субъект “систематически прибегает к заклинаниям, взывая к трансцендентному Телу”[1]. Это не единственная попытка Бадью дать определение фашизма. Он довольно часто, хотя и вскользь, возвращается к этой теме в своих лекциях, статьях и книгах, но от этого его интерпретация фашизма не становится менее туманной. Бадью не единственный, кто злоупотреблял пространными определениями фашизма, эта слабость свойственна большинству современных философов. Полемизируя с Бадью, Лиотар связывает фашизм с утратой умения чувствовать. Фашизм — это “рубец, оставшийся на месте тревоги, каковая и является этой способностью чувствовать”[2], — утверждает Лиотар. Иногда фашизм даже связывают с тем, что принято считать его противоположностью. К примеру, в книге “О духе. Хайдеггер и вопрос” Деррида ассоциирует фашизм с демократией, аргументируя свою мысль тем, что и фашизм, и демократия склонны защищать субъективность. Вдохновляясь идеями Дерриды, Филипп Лаку-Лабарт расширяет эту общность, утверждая, что “фашизм — это гуманизм”[3]. В этом тексте я не буду — как это принято делать, когда речь заходит о фашизме — критиковать его существующие определения или же давать новые, я хочу подвергнуть анализу саму практику продуцирования абстрактных определений того, что такое фашизм, выяснить причины этой тенденции и ее возможные последствия. *** Будучи напуганным ужасами фашистского режима, в послевоенный период человечество ощущало потребность объяснить причины случившегося и не допустить повторения такого рода событий в будущем. Не находя вразумительных ответов, интеллектуальный дискурс погрузился в состояние панического страха. Фобия — подходящий термин для описания послевоенной философской мысли, так как он указывает на присутствие избытка тревоги. Страх служит средством защиты нормальной жизнедеятельности — он повышает внимательность в случае, если существует угроза. Уровень же тревоги при фобии настолько высок, что она мешает нормальной жизнедеятельности. Помимо этого, фобия зачастую сопровождаются навязчивыми идеями — источник опасности может усматриваться даже в самых безобидных вещах. Так, охваченному фобией критическому взгляду интеллектуального дискурса были подвержены не только концепции довоенной философии, но все без исключения дерзновения мысли послевоенного периода. Наследуя тенденции послевоенного интеллектуального дискурса, современная философия так и осталась шипящей и ворчащей, повсеместно превратившись в уличающий и предостерегающий дискурс. Эта тенденция не ограничилась философским дискурсом, изобличения в фашизме, шовинизме, мизогинии и других аналогичных явлениях стали неотъемлемой частью наших повседневных разговоров. Эта тенденция современного мышления была сформулированная в законе Годвина, согласно которому, по мере того, как онлайн-дискуссия продолжается, вероятность сравнения с фашизмом стремится к ста процентам. Разумеется, этот закон также работает и в философском дискурсе, так как повседневный дискурс, в том числе онлайн-диалоги, являются лишь его отражением. Интерпретируя закон Годвина как превосходящий рамки онлайн-дискуссий, Никита Елизаров предположил, что Ницше в большей степени связывают с фашизмом, чем Хайдеггера, потому что первый родился на сорок пять лет раньше второго[4]. Стоило бы также добавить, что, когда речь заходит о фашизме, содержательный диалог можно считать завершенным, ведь это свидетельствует о проявлении фобии, которая несовместима с трезвым мышлением. Изобличение в фашизме в философском дискурсе стало чем-то сродни банальному ругательству в повседневном обиходе: уличить в фашизме — это все равно что сказать “дурак”, когда содержательный разговор вылился в переход на личности. Как правило, заявление, что кто-то “дурак”, не является рациональным выводом, базирующимся на анализе, соответствует ли “дурак” определенным критериям, позволяющим его так назвать. Чаще всего это эмоциональная реакция, цель которой — задеть собеседника или самоутвердиться за его счет. Уличение в фашизме в интеллектуальном мире преследует аналогичную репрессивную цель. *** Не стоит обманываться иллюзией, что изобретение пространных определений фашизма — это безобидная абстрактная практика. Она неизбежно имеет практическую направленность. Мы не называем фашизмом явления, которые происходят в мире животных или в сфере искусственного интеллекта, когда мы говорим о фашизме, мы ведем речь о людях, а они не бывают абстрактными, люди всегда конкретны. Иными словами, учитывая, что фашизм — это феномен, который невозможно отделить от его носителя, человека, изобличения в нем неминуемо переходят в травлю конкретных людей. От определения “фашизм — это отсутствие способности чувствовать” полшага к обвинению проявляющего недостаток чувств в том, что он фашист. Вернее, даже не проявляющего недостаток чувств, а того, кто, как нам кажется, проявляет недостаток чувств, ведь оценка, основанная на таком абстрактном определении, не может не быть субъективной. Даже когда противостояние фашизму и аналогичным проявлениям зла уже перешло на уровень притеснения конкретных людей, борцы с фашизмом воображают себя образцом гуманности, дескать, те методы, которые они используют, не являются насильственными и уж точно несравнимы со зверскими методами фашизма. Так ли это? Человек — социальное существо. Именно социальные потребности, а даже не потребности в пище и еде, для него являются базовыми. Эти потребности настолько укоренены в нем, что на социальный остракизм он реагирует таким же образом, как на физические увечья. Из-за неурядиц в его социальном окружении он испытывает боль сродни физической. Социальный остракизм, которому гуманные борцы с мировым злом подвергают подозреваемых в причастности к нему, не является более сносной формой наказания по сравнению с физической расправой. Вытеснение из общества так же травматично, как и физическая боль. Человек не может существовать вне социума, лишить его социума — значит убить. Но эта смерть мучительнее физической, человек чувствует, как его убивают, но за этим убийством не наступает смерть. Не уверена, что я не отдала бы предпочтение физической боли. Гуманная практика социального остракизма набирает обороты в современном мире. Одно из самых ярких ее последних проявлений — это история с выдающимся физиком Мэттом Тейлором, посадившим космический аппарат на комету. Его обвинили в шовинизме за его яркую рубашку с полуобнаженными женщинами, хотя сам Мэтт аргументировал свой внешний вид тем, что космос — это круто, пестро и сексуально. В результате жизнерадостного ученого с мировым именем удалось довести до слез. Другого ученого, 72-летнего лауреата нобелевской премии Тима Ханта, также подвергли социальному остракизму после его безобидной шутки об отношении к девушкам-студенткам: “Три вещи случаются, когда они в лаборатории: ты влюбляешься в них, они влюбляются в тебя, а затем, когда ты их критикуешь, они плачут"[5]. Ученому не просто пришлось просить прощения за свои слова, он также был уволен с должности почетного профессора в Университетском колледже Лондона. *** Трагизм сложившихся изобличительных практик не только в том, что они нацелены на причинение боли сродни физической, но и в том, что, по большому счету, их жертвой может стать кто угодно, даже наиболее самоотверженный из изобличителей. Определения тех феноменов, под предлогом угрозы которых считается оправданной практика остракизма, настолько абстрактны и туманны, что изобличить в них можно кого угодно, было бы желание. К примеру, многие современные философы, которые не брезговали антифашистскими высказываниями, также были уличены в фашизме, среди них Агамбен, Жижек и даже сам Бадью (приведенное выше определение фашизма у Лиотара было направлено против Бадью). Хотя проблема даже не в абстрактности определений, скорее у практики изобретения абстрактных определений и непредсказуемости выбора объекта травли один и тот же источник — панический подозревающий взгляд. В эпизоде Южного Парка “Война миров Зиммерман”, пародии на фильм о зомби-апокалипсисе “Война миров Z ”, показано, как работает механика подозревающего взгляда. Зомби здесь заменены на афроамериканцев, именно от них, в воображении Картмана, исходит угроза уничтожения человечества. Остерегаясь, что в любой момент может начаться зомби-атака на белых, Картман очень учтиво и с предосторожностью относится к Токену, его чернокожему однокласснику. Правда, раз от разу Картман не удерживается, срываясь на изобличения Токена в причастности к тайным планам афроамериканцев. Каждое раздражение Токена такими нелепыми обвинениями Картман интерпретирует как “ну все, началось”, пытаясь успокоить Токена или демонстративно скрываясь от него как от источника опасности. Эти обстоятельства показывают, что Токен угодил в интерпретационную ловушку, созданную Картманом. Будучи поставленным в такую ситуацию, когда на него уже направлен подозревающий взгляд, подозреваемый не может от него скрыться — каждая его последующая реакция неизбежно будет интерпретирована как проявление того, за что он подвергся подозрению. В конце эпизода Картман совершает попытку убийства Токена. *** Еще один аспект, который тесно связан с распространенными изобличительными практиками — это отказ современного человека себе в силе. Послевоенная фобия является одной из причин этого отказа — фашистский режим обычно интерпретируется как необузданное проявление силы, вследствие такой интерпретации любая сила стала восприниматься как опасная, даже сила духа самого человека. Другая причина куда банальнее ––— быть слабым проще. Слабость превратилась в ключевую добродетель современного человека, что свидетельствует о том, что мы живем в мире, который Ницше бы назвал нигилистичным. Нигилизм, по Ницше, это любовь к жизни слабой, отрицающей саму себя. Прежде всего, это культивирование слабости в самом себе. Лелея слабость, современник клеймит все, что имеет отношение к силе. Один из вариантов этого клейма — изобличение угрозы фашизма. Современное общество все еще верит в богов, ведь они оправдывают его слабость. Вариантами таких богов являются правительство, мировые заговоры, патриархат — все то, по отношению к чему человек чувствует себя слабым. И наоборот, то, что заставляет усомниться в собственной слабости и вменяет человеку силу — вытесняется из такого общества. *** Жиль Делёз и Мишель Фуко, будучи не в силах противостоять тенденции давать определения фашизму, возможно, сделали в этой ситуации единственно правильный ход, хотя тоже достаточно сомнительный, — призвали противостоять фашизму в самих себе. В предисловии к книге Делёза “Анти-Эдип” Фуко призывает бороться прежде всего “против фашизма во всех нас, в наших головах и в нашем каждодневном поведении”[6]. Апеллируя к индивидуальному фашизму и возлагая ответственность за распознавание и борьбу с ним на самого человека, Фуко и Делёз, в отличие от остальных интеллектуалов, признает за личностью потенцию быть сильной и не нуждаться в поиске внешних врагов. В соответствии с такой интерпретацией, не только каждый из нас является носителем фашизма, мы также достаточно сильны, чтобы противостоять ему и стать источником перемен. Не так уж и странно, что в 1977 году Бадью написал “Фашизм картошки”, где изобличил Делёза в фашизме. Из биографического очерка о Делёзе “Пересекающиеся жизни” следует, что на этом атака на Дёлеза не закончилась. При участии Бадью были созданы бригады для “контроля политического содержания занятий философского отделения”[7]. Бадью также организовывал вторжения в аудиторию Делёза: “люди Бадью не давали Делёзу закончить его семинар, в знак капитуляции он надевал шляпу обратно. Периодически Бадью сам приходил на семинары Делёза и прерывал его”[8]. Делёз спокойно относился к большинству вторжений и старался избегать конфликтных ситуаций, даже когда в аудитории появлялись группы из десяти агрессивно настроенных человек. Иногда бригады приходили с книгами Ницше и задавали каверзные вопросы в попытке смутить Делёза. Если это не работало, “бригада провозглашала “власть народа”, приказывая студентам покинуть аудиторию... Делёз сохранял спокойствие, иронично соглашаясь с интервентами”[9]. Лишь однажды им удалось вывести Делёза из себя, когда у себя на столе им была найдена брошюра “эскадрона смерти”, призывающая к самоубийству.
[1] Alain Badiou, Logics of Worlds: Being and Event II. Continuum, 2009, P.60. [2] Цикл публичных выступлений “Ален Бадью и ‘Бытие и Событие’ “// Ален Бадью. Манифест философии. СПб.: Machina, 2003, C. 117. [3] Цит. по: Luc Ferry and Alain Renaut, Heidegger and Modernity. Chicago: University of Chicago Press, 1990, Р.2. [4] Никита Елизаров. О законе Годвина. http://syg.ma/@zhiuli-rieshie/nikita-ielizarov-o-zakonie-godvina [6] Gilles Deleuze and Felix Guattari, Anti-Њdipus. London and New York: Continuum, 2004, P. XIV. [8] Цит. по: Там же. [9] Цит. по: Там же. |
