|
|
Фразы Пьера Гийота Ткань имеет разные свойства/метафоры и одно из центральных — drague, в смысле свободного поиска (сексуального, культурного); выступающего состояния желания; очарования от первой встречи (по Р. Барту). Тексты П. Гийота полны drague. Текст принципиально нельзя закончить, дописать, поставив точку завершить мысль. Многоточием скобка повествования не закрывается, проблема открыта. Проблема? Должен ли текст нести в себе нечто, отвечать на вопросы, решать задачи или, не дай бог, обучать, прививать ценности. Что же текст? Для чего же текст? Радикализация повествования приводит к ощущению: текст не обладает ни завершением-развязкой, ни началом-завязкой. Он как бы обрушивается, и это обрушение не направленно на конкретного человека. Автор (Пьер Гийота предпочитает именно это понятие) выбрасывает из себя текст и его падение не детерминировано. Алжир проговаривается во многих текстах П. Гийота. Фокусируем внимание на «Могиле для 500 000 солдат» (1967), «Эдем. Эдем. Эдем» (1970) и «Проституции» (1975). Пересказывать П. Гийота бесполезно. Знать биографию для приближения к его текстам стоит, возможно, не для точного понимания, но для прояснения фактажа. Пьер Гийота родился в 1940 г. многие его родственники были участниками движения Сопротивления: брат матери, — Юбер, — погиб в концлагере Заксенхаузен (П. Гийота хранит у себя кусок плитки из концлагеря), Сюзанна — сестра отца, заключена в концлагерь Равенсбрюк. В двадцатилетнем возрасте П. Гийота призван на военную службу и командирован в Алжир. В 1962 г. его арестовывают (сочувствие алжирским повстанцам), подвергают допросам, предъявляют обвинения, связанные с дезертирством и подрывом моральных устоев в армии (при католическом образовании!), три месяца он проводит в камере, расположенной под землей, без официально возбужденного уголовного дела, в итоге его перевели в дисциплинарную часть. Согласимся с Марусей Климовой, что Вторая мировая война и война в Алжире (поколение алжирской войны) оказали решающее влияние на творчество (вокализация, фонетизация) П. Гийота. Однако «Воспитание» (2007) и обещание не писать об обыденной жизни, в случае выживания в Алжире; желание стать священником и отречение от Бога; уничижение, свобода (от/к) и зависимость. Наращивание темпа грозит срывами ergo тяга к Античности с ее сервами, трагедиями, агоном, насилием, сексом — полной палитрой фраз? «Воспитание» в том же ключе, что и программные тексты, разница в ударении: «Я хочу, я чаю мученичества еще более жестокого, чем в книгах: отрезанные груди, тело на жаровне, львы на арене… Я жажду его, я столь остро ощущаю речи, плевки, пытки» [1] — сказано о детстве, значит фраза округлой формы, значит пролегомены к постижению заложены до Алжира. И рефреном — «я много времени провожу в нужниках во внутреннем дворе, по крайней мере, до окончания занятий: там я могу сколько угодно читать, рисовать, нюхать и рассматривать экскременты тех, кто побывал здесь до меня» [1]. «Кома» (2006): преображение/трансформация письма в речь/язык; изгнание из языка; рвущиеся наружу из внутренностей голоса; рождающиеся из языка, ритма, первозданной влаги персонажи; невозможность высказать скорбь (методы бессильны?); увидят ли автора (?)… пусть служение и «без гнева. Стараться есть, спать, мыться, одеваться, ходить, каждый день: и все это практически в одиночестве, и даже себя самого рядом нет: но надо пытаться потихоньку, порой неловко, вновь оживить свое сердце» [2]… это apres. «Солдаты в касках, напрягая мышцы и широко расставляя ноги, топчут завернутых в пурпурные, фиолетовые шали младенцев» [5] — так начинается проговаривание П. Гийота «Эдема», формально оно длится около трехсот страниц в одном потоковом предложении разделенным «;» и «/». Проговаривание втягивает читателя/собеседника в разговор с отдельными образами, с означающим и исходящими из него условными персонажами, а главное с желанием и языком. Ролан Барт подчеркивал, что в «Эдеме» мы соприкасаемся с истоками письма и это усугубляет положение критика/интерпретатора, окуная его в язык автора и уже там диалогизируя с Алжиром, войной, насилием, сексом. Нет основного и второстепенного, так или иначе ударяешься/наталкиваешься об/на голоса: расстрелов, прикладов, изнасилований, жадного поедания крысами мертвых детей. Только прямое попадание, тексты лишены ширм, недомолвок и барьеров, автор создает фигуры, ситуации, обстоятельства, подчиняет их определенной логике и вводит в контекст/реальность. Это не нереальное, а нечто из дискурса безумия, того о чем не принято говорить и даже не стоит помышлять — «исследование человеческой пустыни». «Они испытывают отвращение к побоищам, но кормятся войной» [3] — голоса противоречий, голоса антиподов, голоса рабов и господ вокализируют в голове читателя; дети не плачут, они в борделях, во дворцах, они — объекты и субъекты насилия, они страдают, терпят боль, они же и наслаждаются. «Дети прячутся, чтобы мучить животных. Они ловят птиц, привязывают их на спину кошкам, заживо поджаривают на пламени свечей, перегрызают горло… Зверьков обдирают живьем, сажают на кол, режут на кусочки, которые дети трут о гениталии и после съедают, зажаренные или сырые… Так живут люди и звери. В страхе, в покорности» — кристальное насилие. Детская жестокость, не проходящая со временем, не каприз... а что если они восторгаются ею, получают от нее своеобразный кайф, разрядку сродни сексуальной? И голосом детей говорит насилие, разных детей, из разных социальных слоев, будь-то ребенок губернатора или сын крестьянина, проданный в бордель перед тем изнасилованный родителями. Такого нет? Такого не бывает? Литература должна помалкивать, когда речь заходит о щекотливых темах? Не говорю о психоаналитических интерпретациях, сознательно их отстраняю. Это сравни дыханию... его можно интерпретировать? А вот так: «Мамочка, прогрызи мне ухо, проткни его, и тогда я услышу ток молока в твоей груди, вот приливает к ней молоко, разбуженное моим языком и моим членом, упирающимся в твое бедро» [3] — мир Дэвида Линча, сошедший из синего бархата Фрэнка, не Эдип, сон Эдипа и рабство: «галлюцинации, сны об Эдипе, труп старикана, хозяина кончальни, целые толпы рожают на лестничных площадках, раскорячившись, из них вырывается целый поток жуков-долгоносиков, бьются в непрерывном экстазе!» [4]. Родители производят и воспитывают из детей рабов; маленькие дети взрослых родителей подчиняют в свое сексуальное рабство. П. Гийота соединяет секс и насилие, уничтожая традиционные рамки. Разве могут быть ограничения для подобных совмещений? Упираемся ногами и руками, не смотрим в глаза, делаем вид, что абсолютно ничего не происходит и общество с его институтами работает как часы? Что изменит? Голоса доносятся. Мишель Лейрис писал о том, что эдем работает как молоток — «Эдем. Эдем. Эдем». «Могила для 500 000 солдат» — не воспринимая название как банальное заглавие, вслушаемся... от него разит неизбежностью, это не тихая/немая могила, это крики, скрежет могилы и тех, кто в ней, без конкретного наполнения понятия солдат… воины борделей, домашнего очага, государственной службы. «Кровь, кровь, везде кровь. Твои волосы растут из крови, ты превращаешь кровь в молоко. Ты пьешь кровь убитых» [3] — означающее завопило о крови голосом крови. Прорывается глас евхаристии, пусть ее смысл перевернут, но аналогия — кровь и тело Христовы: женщины и мужчины пьют кровь и поедают мясо себе подобных: «десантники, погрузив головы в живот Тивэ, вырывают зубами внутренности, оборачивая их вокруг шеи, накручивая на запястья; ножи, погруженные в плоть, сверкают, когда солдаты двигают руками в кровавом месиве» [3]. Попавший в насилие, становится сотворцом евхаристии, он в экстатическом или мистическом состоянии, он исполнен верой в правое дело насилия, ибо «У распятого Христа стоял, когда он смотрел на голые, скорченные тела разбойников, распятых ошуюю и одесную, поцелуй меня, поцелуй меня» [3]. Роли насильника и жертвы — второстепенны, ибо жертва на низком старте и готова принять на себя все бремя/наслаждение насильника. Солдаты и повстанцы в одинаковой мере используют пространство борделя, применяют силу, они в одной обойме монструозности, вопрос в том, чья очередь нажать на спусковой крючок выпустив: патрон, оргазм, ласку, мучение. Голос крови из уст (мучеников?) повстанцев, солдат, пленных, рабов, матерей, детей… из уст государства — Экбатан: «Экбатан смеялся, совокуплялся с варварами» [3] и «Экбатан не признает и считает преступниками и рабами выродков, которые для своего освобождения убивают тех, кого призваны освобождать, или сохраняют им жизнь, чтобы затем повелевать ими» [3]. Освобождение, оккупация, сопротивление — еще больше хмельных, сумасшедших голосов. Экбатан эпичен, в его междустрочье просматривается Алжир и алжир. Экбатан исторический в Иране, Экбатан вымышленный в Африке и в человеке. Амбивалентность государства в голосах секса, принуждения. Освобождение от рабства — очередное, новое рабство и наличествующая между ними разница настолько тонка, что не/свобода совпадает. А как же любовь? Каково ее место в тотальной спайке секса и насилия? Голос любви имманентен и имманентность скептична в отношении сакральности и трансцендентности, трансцендентное измерение не просто периферийно, его как бы нет, его как бы и не было, сильно насилие, что сомнение перешло в очевидность: «Бог, после трехвековой агонии, умер. Тщетно его жрецы, опрощая ритуал поклонения, забеливали стены храмов. Бог скрывал глубины человечьего сердца, человек познал в сердце своем зверя, с глаз его спала печать, звериный дух теснит его дыханье, Бог умер теперь, когда человек более всего одинок» [3]. Глас священников затерялся, они не молчат, тот, от чьего имени они говорили более не актуален, актуально тело и страх не/до/получить наслаждение в наблюдениях за купающимися детьми, в алкоголе с содовой через соломинку, в подслушивании разговоров о женщинах и «хлюпанье слюны на их губах». Так любовь?! Многоголосие любви там, где ее корни не имели права прорости, произнесенная лицами, мордами, рожами, переваренная означающим и испражненная: «Я люблю твой пот, твою слюну, твою сперму, твою кровь, твою желчь, твои внутренние соки, твою блевотину, твои сопли, твои скрытые испарения, все выделения твоего члена и твоей жопы, твое дерьмо, серу в твоих ушах» [3]… осталось ли? Песнь 7. Что возмущает праведного читателя? Что сводит желудок читателя опытного? Голоса соблазнов, голоса двойственных оргазмов, единения/разобщения. Когда сняты преграды перед сексуальным актом: женщины, мужчины, дети, животные, города. Вокализация отталкивающая и, вместе с тем, органична, эффект присутствия абсолютен. Для начала — неприятие и разворот тела на 180°, затем непреодолимое желание подсмотреть, подслушать и ты уже субъект действия, попеременно меняющий взгляд. Твои имена: Петрилион, Серж, Вероника, Бежа, Тивэ, Джохара, Кмент, Лофталлах, Энаменас, Экбатан, Гийота, Христос... — одно имя означающего в рабстве социальном и психологическом, в насилии и желании. И за актами, а значит за тобой, всегда подстерегает некто, восхищаясь запретным зрелищем. Мир — большой бордель, некий логос борделя, хоть письмо и кажется спонтанным, в нем ощущается стержень, продуманность. Тотальное окукливание. Ибо проституткой/шлюханом делается любой, бордель нивелирует социальную стратификацию, точнее он изымает ее из привычной среды, помещая в нечто напоминающее миф, эпос, в действительные основы письма и даже не социальную стратификацию, а ее представителей, индивидуальность упрощается, т.е. потенциально ее может и не быть и это потенциально не есть нечто невозможное как таковое. Мало сказать: солдаты — это шлюханы и инициаторы насилия, надо утрировать: «солдат подбегает, поднимает мальчика, его щека и горло залиты черной кровью, он еще дышит, солдат берет его за волосы и три раза бьет головой о камень, с которого разлетается красная пыль; мальчик дышит, солдат пинает его сапогом в горло, глаза мальчика вылезают из орбит, язык вываливается изо рта» [3] — такова вокализация внутренней/внешней могилы, мертвые снаружи/внутри и они не безмолвствуют. Создается впечатление, что автор упивается описанием и вокализацией насилия, эстетизируя мельчайшие подробности убийств и сцен сексуальных актов. Не уверен, что П. Гийота ставил перед собой исключительно эстетическую цель. «Могила» — не классический роман, даже разделы обозначены песнями, это скорее комплексное произведение, включающее в себя, в том числе, и чисто литературные фрагменты, но на них не зацикливается и не акцентирует особого внимания автор. Одним из первоисточников «Могилы» являются «Страсти по Иоанну» И. С. Баха. «Эдем», «Проституция» не то, что деконструируют роман, но предлагают, согласно Р. Барту, рассматривать текст как фразу — элемент, субстанцию слова, которая принципиально не подчиняется правилам и не имеет завершения, она не фиксирует, не фотографирует событие. Фраза — бесконечна, она дыхание, дыхание означающего. Означающее представляет субъекта другим означающим и не означивает субъектов. Для Жака Лакана означающее связано со структурами, в том числе и социальными, а также с неврозами, психозами, перверсиями, и ассоциируется с лингвистикой и математикой, что прослеживается по вокализированным/фонетизированным партиям П. Гийота, в проговаривании слов: «я х'чу взять!, я х'чу взять!.. у 'сех апикунов!, што муча'т мой ферц!, пус'ь южный ветер, што 'же да'но 'ссушил во 'не тягу к 'ультуре, рассе'т вас па п'стыне, подобно пыли!!» [4] — переход от письма к речи, к ритму, к звукоподражанию, к акцентированию и повторам… резонирует проституция (экономическая, политическая, культурная). Разрушение традиционных форм, испытание язык(ом)а, тел(ом)а, содержании(ем)я, визуализация текста, текстуализация образов, музыкальность, кинематографичность сочетаются в языке, в песнях П. Гийота. Омерзение, тошнота, дикое возбуждение, хохот, плач — война, рабство, секс: «Ад рождается вокруг меня, вздымается, растет. Адская трава. За оградой страха — пустыня, где стерилизованные женщины и мужчины ложатся с открытыми ртами, чтобы умереть… отравленные воды испаряются с лона земли, из ее недр» — песнь 3, лопается нарыв в песни 6.
Источники
1. Гийота П. Воспитание / П. Гийота // Пер. с фр. В. Нугатов. — Тверь : KOLONNA Publications, 2011, — 300 с. 2. Гийота П. Кома / П. Гийота // Пер. с фр. М. Климова. — Тверь : KOLONNA Publications, 2009, — 160 с. 3. Гийота П. Могила для 500000 солдат / П. Гийота // Пер. с фр. М. Иванов. — Тверь : KOLONNA Publications; СПб. Митин журнал, 2005, — 544 с. 4. Гийота П. Проституция / П. Гийота // Пер. с фр. М. Климова. — СПб. Общество друзей Л.-Ф. Селина, Митин журнал; Тверь: KOLONNA Publications, 2002. — 342 с. 5. Гийота П. Эдем. Эдем. Эдем. / П. Гийота // Пер. с фр. М. Климова. — СПб. Общество друзей Л.-Ф. Селина, Митин журнал; Тверь: KOLONNA Publications, 2004. — 280 с. |
