|
|
Маруся Климова в бассейне. Она разбегается и прыгает с десятиметровой вышки. Остальные пловцы восторженно следят за почти диагональной траекторией Маруси. Писательница вальяжно пересекает бассейн поперек и вылезает из воды. На светло-голубой, безоблачный как петербургское небо кафель стекает вода. Маруся вытирается, аккуратно обводя полотенцем награды: французский орден искусств, литературы и плавания за 2006 год и значок премии «Самые знаменитые амфибии петербургских бассейнов» за 2007 год. Мы здороваемся. Маруся не сразу, но вспоминает нас. — Ах да, — говорит она, — конечно я вас помню. Садитесь. Мы устраиваемся рядом и шепчем на ухо писательнице о манифесте... Манифесте нашего времени. — Нет ничего проще, — Климова чиркает зажигалкой, через мгновение у нее во рту оказывается дымящаяся сигарета. — Опустошитель подоспел как нельзя кстати. Именно сейчас, когда одна эпоха сменяется другой. — Какая эпоха?.. — спрашиваем мы. — Заткнитесь! — Маруся бросает на нас негодующий взгляд, обволакивает табачным дымом. — Оставьте свои идиотские вопросы. Просто слушайте внимательно — большего от вас не требуется! Мы послушно киваем, и писательница, заполнив легкие петербургской амфибии новой порцией дыма, продолжает: — Эпохи сменяют друг друга, это не новость. Важно уловить нерв изменений. Два десятилетия мы разлагались в клаустрофобических декадентских салонах, и вместе с нами разлагалось все остальное. Плевать на общество — туда ему и дорога, но вот культура… Увы, отказаться от нее целиком не удастся, кое-что придется оставить. Пусть это будут недоумки вроде Пушкина и Горького, их ценность не в них самих, а в их присутствии. Проникновение в культуру возможно только через них. Зарубите себе на носу: всегда через этих кретинов! А уж как вы используете Пушкина с Горьким… кому какое дело. — Маруся… — мы слегка касаемся мокрой руки петербургской амфибии. Писательница резко оборачивается, пригвождая нас полным презрения взглядом. Она как будто не узнает нас. — Заткнитесь, я вам сказала! Эпохи сменяют одна другую, а тут вы со своим игривым модернизмом и философией контрастов. Общество подалось в сторону архаизации. Всюду запреты. Однополые браки едва вошли в моду и тут же подверглись репрессиям. Тоталитарные секты, политический экстремизм, некорректная эстетика — все сброшено в выгребную яму. Государство укрепили тотальными запретами. Даже пиво с сигаретами — и те выбили из-под носа самого отсталого обывателя, чтобы даже он проникся духом времени. Опустошитель ловит на противоходе. Вы заметили? Сразу три ваших автора попали в редакционный план АСТ. Я, Алина Витухновская и сумрачный гений Луи Фердинанд Селин. Нас не издавали в России почти десять лет. Все забыли о нас как о музейном хламе. И забыли вполне заслуженно. Но вот появляется тоненький журнальчик, который делает анахронизмы актуальными. Немыслимое реоткрывание пыльной новизны, авангарда без авангарда. Кому еще мы могли понадобиться после пятнадцати лет путинизма? Теперь же мы нужны всем — нас печатает одиозный гигант АСТ. Абсурд десятилетней, двадцатилетней давности обретает вторую жизнь. Выброшенных за скобки внимания мизантропов слизывает со страниц маргинального карлика монструозный конгломерат. Через АСТ Опустошитель перепрограммирует среду, причем самым решительным образом и в самых неподходящих условиях. Напомнить о декадансе солдатам в казарме, рассказать старый антисемитский анекдот в душевой Освенцима, настучать ритм забытого немецкого марша в ПЕН-клубе. Что может быть проще… Помните, как у Андре Бретона: «…всякий знает, что сумасшедшие подвергаются изоляции лишь за небольшое число поступков, осуждаемых с точки зрения закона, и что, не совершай они этих поступков, на их свободу никто бы не посягнул»… — Вы же знаете, что мы ненавидим Бретона, — не выдерживаем мы. — Неужели? — изумляется Маруся. — Всегда считала, что вы его боготворите. Разве я ошибалась? Да вот же он. Писательница вскидывает руку и тычет фляжкой коньяка в поскользнувшегося мальчика лет шести, который упал и разбил лицо о бортик бассейна. Лицо ребенка залито багровой кровью, он валяется без сознания, нелепо подвернув ногу под себя. — Вы заметили, как неестественно он лежит, — говорит Маруся, делая глоток. — И, между тем, как он похож на Андре Бретона. Как две капли воды. Да ведь это и есть Андре Бретон, споткнувшийся о пятнадцатилетие Владимира Путина. Шестилетний Бретон — самая знаменитая амфибия петербургских бассейнов. В то же мгновение Маруся подскакивает к покалеченному мальчику и прикалывает свой значок на его сосок. — Это год сюрреализма и Опустошителя, — объявляет она и, шумно выплюнув окурок, прыгает в бассейн. — Да здравствует сюрреализм, Опустошитель и непобедимый тиран Путин! — доносится уже из-под воды. Спустя полчаса в раздевалке, куда мы заходим вместе, Маруся устало вспоминает: — Надеюсь, вы оформите мою речь надлежащим образом. — Разумеется, — заверяем мы. — Это будет манифест в форме кроссворда. В форме инструкции к детским плавкам. Это будет манифест в форме несгибаемой диктатуры. «Владимир Путин, или Вторая волна Опустошителя». Сентябрь 2014 |
