|
|
Как я не сопротивлялся 1 Я подумал, пожалуй, прошло слишком много времени для того, чтобы А. предложил мне приехать. К тому же то, как я рассказывал о разговоре с Б., все больше напоминало нытье. Казалось, она искренне рада меня слышать. Болтала о своих успехах, интересовалась моими, все такое. Но как только услышала о моей просьбе, словно оцепенела, а затем прогремел взрыв. Она заявила, что я о ней думаю, неужели в ее жизни ничего не поменялось?! Ведь у нее мог появиться парень, да что там, муж, ревнивый, уставший до чертиков, дети наконец, больной ребенок. На карантине. Породистая собака, только что давшая дорогой помет, могла сойти с ума от волнения, окажись в квартире кто-то посторонний. Сама она могла бы… Несмотря на рвущуюся наружу досаду, мне удалось замолчать. А. интересуется, отказала ли мне Б., так и не назвав причины. Нет, конечно, нет. Очень много работы, она приходит домой разбитая и в присутствии меня не успеет склеиться к утру (тоже, конечно, бредятина, никакой серьезной и ответственной работы у нее быть не может). К тому же Б. полагает, что это мой детский каприз, то, что я не хочу ночевать в этой квартире, моей старой квартире, и она не будет ему потакать. А. вообще-то согласен с аргументом Б. Он добавляет также, что если я собираюсь продавать квартиру, мне стоило бы прибраться там, разобрать вещи и прочее. Я говорю, пожалуй, прошло слишком много времени для того, чтобы ты предложил мне приехать, если, конечно, ты не считаешь, что это подразумевается само собой. А. прямо затараторил: Нет-нет-нет. К сожалению, невозможно. Здесь такое творится… Обо всем при встрече… Что ж, никому нет дела до моих неудобств. Возможно, А. и Б. действительно повзрослели, обыденным гнусным образом, а я не заметил. 2 Квартира, о которой уже зашла речь, располагается в старом массивном здании в тихом переулке неподалеку от ипподрома. Ипподром всегда обладал для меня особой притягательностью, и вот почему. Давным-давно я посмотрел один израильский фильм о войне с Ливаном 1982 года, вернее, не о ней самой, а о том, как переживают ее спустя двадцать лет бывшие участники. Причем проблема их заключается не в наличии мучительных образов-воспоминаний, а в их прерывности, неясности и, в конечном счете, бессмысленности. Отсутствие смысла и неуловимость собственного страдания подталкивают людей к поиску сослуживцев, попыткам восстановления событийных цепочек. Но тщетно. Новые детали не дают ничего, кроме самих себя. Если смыслы и открываются, то это продукт дня сегодняшнего, а не поучительного вчерашнего. И вот типичная история такого рода, произошедшая с молодым военным журналистом. На ипподроме в городе, подвергшемся бомбежке, ему во всем великолепии подступающей смерти представились десятки лошадей – раненых, облепленных мухами, обезумевших от боли, голода и жажды. Шок от их лицезрения вынудил сознание юноши перестать записывать происходящие события. Эффект длился достаточно долго (пока он, разумеется, претерпевал и прочие ужасные вещи), возможно даже, до конца поствоенной реабилитации. То есть несчастные животные сослужили журналисту неплохую службу – если, конечно, закрыть глаза на специфику его профессии, требующей все-таки запечатлевания, а не стирания информации. Страдающие лошади на залитом солнцем и кровью ипподроме демонстрировались в фильме и сформировали в моей голове некий символ – спасательного круга или, лучше, гранаты, которой взрывают себя ради того, чтобы не быть умученным каким-нибудь страшным бедствием. Если на эту землю придет чума или война, можно будет просто добежать до места, где содержатся лошади – которые, конечно, страдают в таких обстоятельствах первыми и сильнее всех - и все, тишина, темнота. До тех пор, пока все не образуется, а может и навсегда, но это будет уже неважно. Как рациональная мысль этот сценарий, разумеется, наивен и безрассуден, но вполне годился мне в качестве фантазии в моменты, когда накатывала паранойя. Вскоре я стал воспринимать ипподром просто как безопасное место, способное укрыть не только от стихии, но и от частных кошмаров. Конечно же, с мирскими целями, в том числе и из праздного любопытства, в его ворота я бы не вошел никогда. Но вернемся к квартире и отнюдь не катастрофической, но довольно неприятной для меня необходимости остановиться там на n-ное число дней. Она принадлежала моим родственникам – нескольким представителям старшего поколения, даже поколений. Сначала всего паре – затем к ним присоединялись другие, пока не образовалась небольшая колония. Думаю, их целью было превращение в некое подобие коралла – творение из себя самих таинственной неорганической красоты. Но, как всегда и у всех, у них ничего не получилось – члены колонии стали умирать один за другим, из будто бы нетленных форм возникало новое – непредсказуемые опухоли, любопытные изменения материи, многообразие гниющей плоти. Конечно, поначалу это сплачивало их, но затем, по мере вычитания членов, надежда на единство иссякала, точнее, переносилась в другое пространство. Предпоследней была моя мать, долго, почти до последнего момента скрывавшая внутренний очаг разложения. К жизни она вернулась только в предсмертном бреду, предлагая мне отправиться на прогулку, ведь свежий воздух так полезен для тела и настроения, снять деньги с ее счета и основать наконец семейное предприятие. Предложения сыпались интенсивно, но недолго. Последним умер дядюшка, брат матери, к тому времени уже злобный старик. Умер тихо и деликатно, в кресле перед телевизором, и был обнаружен лишь по запаху, не озаботив меня, живущего в другом городе, даже транспортировкой собственного трупа. Все это происходило много позже того, как я съехал из квартиры. До этого здесь прошло мое детство. 3 Я предпочел бы лежать в темноте, но, оказалось, совсем близко к окну расположился уличный фонарь. Шторы могли хоть немного улучшить ситуацию, но от них я уже избавился. Я выкинул из комнаты практически все – даже саму кровать, и валялся на одном матрасе. Это была задача не из простых – все знают, как старики любят накопить в доме всякого хлама. Теперь, по крайней мере в помещении, где я намеревался спать, остались только голые стены. Тело мое изнывало от усталости, а кое-где и побаливало – разгромляя шкафы, вытаскивая на улицу мешки с барахлом, я обзавелся ссадинами, мозолями, парой порезов и, кажется, небольшим растяжением. Для того чтобы суметь после всего этого выйти в свет, мне пришлось надеть свои старые вещи, в том числе короткие штанишки, которые я носил лет до двенадцати, и теперь у меня на ногах от щиколоток до колен образовался разреженный узор из царапин и синяков, совсем как у маленького мальчика летом. Иногда я ловил себя на том, что остановился и уже несколько минут с недоумением гляжу на них. Картину дополнила идиотская соседка-старуха. Мы столкнулись на лестничной клетке, после того как я в очередной раз поднялся на свой этаж от мусорных баков на улице. Я не видел ее уже несколько лет, и за это время в образе ее прибавилась всего одна, но очень характерная деталь – она облысела. И не полностью, а так, как обычно лысеют пожилые мужчины, широкой дорожкой посреди черепа. По бокам же остались пепельные клоки жестких волос. Старуха стояла в дверях своей квартиры и подозрительно щурилась в мою сторону. Наконец узнав меня, она проскрипела: - Сынок, П…, как здоровье Софии Львовны? С.Л., к слову, так звали мою бабушку. Бабушку! Я нервно пробормотал, что очень хорошо, и скорей прошмыгнул в квартиру, чтобы мне не успели сказать еще что-нибудь. Итак, я ошибался, рассчитывая на физическую усталость. Уснуть все равно не удавалось, а недомогание лишь усиливало чувствительность и ранимость пред лицом окружающего пространства, пропитанного каким-то тоскливым демонизмом. Погружение в воспоминания в данных обстоятельствах казалось пошлятиной, и я изо всех сил старался уцепиться мыслью за что-нибудь еще. Однако тут из меня лезло нечто еще менее возвышенное, а именно досадливое ворчание на А. и Б. Я сел и осторожно погладил себя – сначала по голове, затем по ноге, потом немного по спине. По спине было лучше всего, только неудобно. И тут меня осенило – почему я до сих пор не сходил за выпивкой? 4 Сначала я думал заявиться к Б. даже без звонка, как бы сделать сюрприз, осчастливить старого друга посередине ночи, посередине недели с бутылкой. А ведь действительно – вместо восторга и удивления мог напороться на поселившееся у нее полоумное чудище… Нет, не так. На симпатичного и приветливого юношу, который, толком не расспросив, кто я такой, пригласит меня войти, проводит на кухню. Б. со сдержанной радостью предложит чего-нибудь, отлично, как раз припасена неплохая бутылка, опять эта бутылка, думаю я, но что поделать? Поможет справиться с неудобством. Какое еще неудобство? – изумляется юноша, вальсируя между мной и раковиной, держите – я беру у него вино и штопор, последний откладываю, хочу сначала отклеить этикетку над пробкой. Тут бутылка взрывается у меня в руках, спустя секунду я оказываюсь на полу, щеки не выдерживают напора и теплый соленый фонтан хлещет из моего рта. Мое горло сжалось и с силой вытолкнуло не кровь, конечно, а отвратительное вяжущее пойло, досадно недешевое и отдающее блевотиной. Выплюнутая жижа растеклась по голубому в полумраке подъезда подоконнику, заструилась на пол. Зря я сделал сразу такой мощный глоток, надо было распробовать, приспособиться к напитку. Я услышал, как этажом ниже хрустнул замок и заскрипела дверь. И вот мне снова приходится спасаться бегством – вдруг сосед окажется дотошным ханжой, учует запах вина и обнаружит здесь меня, копошащегося в липкой луже. Выпивка не сработала. Отвратительный вкус обогатился постыдным эпизодом в подъезде и сделал дальнейшее использование этого средства невозможным. Однако заснуть было необходимо. Тогда я решил прибегнуть к прямо противоположному. Я отправился на кухню, сделал кофе, включил телевизор. За окном уже светало, осталось представить, что сейчас зима и мне предстоит закончить завтрак, взять собранный с вечера портфель и отправиться в школу. Щелкая каналы, я остановился на документальном фильме о человеке-слоне. Это был еще довольно молодой американец, лет тридцати, из обеспеченной семьи и проживающий где-то на западном побережье. Его чудовищных размеров шишковатая физиономия то и дело мелькала, залитая солнцем, между пальм, или, напяленная на тело в дорогом костюме, в машине с открытым верхом неслась в ночи среди сияющих небоскребов. Урод представлял собой шикарное зрелище. Болезнь настигла его уже восемнадцатилетним, у него был высокий балл на выпускных экзаменах, богатые родители, путевка в престижный университет и блистательную жизнь. Собственно, такой она у него и была – прекрасная квартира, работа в продюсерской конторе, позволяющая раскрыть личностный потенциал, многочисленные друзья. Лишь изредка на него находили приступы мизофобии, тогда он начинал стервенело чистить какую-нибудь кастрюлю или проводил целые часы в ванной. Однако психолог объяснил ему, что это – патология в рамках нормы у современных и успешных людей, главное любить себя и регулярно ходить к нему на прием – не запускать проблему. Слон вздохнул и достал носовой платок, чтобы промокнуть пот из глубоких расщелин на роже. - Доктор, должен признаться, я кое-что не договариваю. – Он перевернулся на кушетке, лег на бок, подложив под морду сложенные руки. - Мне не дает покоя моя новая соседка. Она очень милая девушка, балерина, я часто вижу ее, потому что наши балконы сообщаются, а я иногда завтракаю на балконе, когда не опаздываю на работу. Строгая женщина в сером костюме, сидящая напротив него, чуть заметно сдвинула брови – включила проницательность на полную. - Вам нравится эта девушка и вы боитесь признаться в своих чувствах? - Не в этом дело, доктор. Я люблю наблюдать за ней. На своем балконе она держит станок – упражняется. Например, поднимает над головой правую ногу так, что та касается уха, и приседает несколько раз на левой. Это прекрасно. - Тогда я не понимаю… - доктор делает удивленное лицо. - И тут она, - вдруг слон вздрагивает и икает, и мы понимаем, что это истерическая судорога, - начинает целовать эту задранную ногу. С языком, прямо облизывать. Затем – шпагат. Она покрывает себя поцелуями от мысков до колен. Тут я начинаю рыдать. Максимум со второго упражнения, все чаще с первого. Теперь, доктор, честно говоря, у меня текут слезы, стоит мне только завидеть ее. Но я не могу не то что уйти, даже отвернуться. Она часами облизывает свои ноги в акробатических позах, а я стою как болван и плачу, задыхаюсь… Слон хрипло рыдает, лежа напротив психолога. Многогранник башки краснеет и набухает, по белой коже кресла сочатся гнойные слезы и сопли. Всхлипы превращаются в вой… 5 Придурок А. разбудил меня своим звонком. На самом деле, выдернул из кошмара, но я все равно злился. Он часто раздражал меня, пока я жил в этой квартире, по крайней мере, под конец... Могу поспорить, обратись я к нему вчера на пару часов раньше или позже, он, не раздумывая, пригласил бы меня к себе. Наверняка, сейчас он звонит именно за этим. - Мне срочно нужно, чтобы ты приехал. Скотина. - Мне срочно нужно чтобы ты вчера, – невразумительно отрезал я. А. возмущенно засопел. - Я ведь сказал, что у меня были проблемы. Но теперь это ни в какие ворота не лезет. Приезжай, пожалуйста, я не знаю, что еще делать. Проблемы создавала полоумная мамаша А., от которой, оказывается, тот все еще не съехал. Стареющая красотка и эротоманка, она была давнишней любовницей своего начальника, но в последнее время ощущала, что сдает позиции. Это приводило к нервным срывам и истерикам, объектом которых выступал, разумеется, А. Вообще-то вчера, когда я позвонил, его матери дома не было, она должна была веселиться на корпоративной вечеринке. Проснувшись довольно рано, А. пошел на кухню за стаканом воды и обнаружил родительницу, сидящую за столом с пакетом на голове. - Нет-нет, пакет бумажный и не завязан, - уверил он, - но кому от этого легче? А. сообщил, что мать абсолютно невменяема, хоть и успела протрезветь. Почти. Завидев сына, она разрыдалась, и на попытку вразумить себя ответила заявлением, что никогда больше никому не откроет свое уродливое старое лицо. Затем она убежала в свою комнату и разбила там зеркало. К счастью, дверь в комнату не запирается, можно сделать что-нибудь. - Но мне-то что с этим сделать?.. – искренне изумился я. - Друг мой… - мрачно и торжественно начал А., я насторожился. - Я впервые опасаюсь за ее жизнь. Поэтому надо идти до конца, сделать все возможное. Еще одна пронзительная пауза. - Я куплю тебе столько алкоголя, сколько понадобится. Сегодня мы будем веселиться, а завтра все вместе займемся твоей квартирой. Про??клятый город! - Да ты сам пьян, свинья! – заорал я. – Ты что же, хочешь, чтобы я соблазнил твою мать?! Да еще и сам будешь греметь там поблизости стаканами? Что это за «все возможное» такое?! 6 Я стоял на автобусной остановке, ожидая нужного маршрута, чтобы добраться до квартиры, где обитал А. вместе со своей матерью. В опасной близости от ипподрома, который я не видел, так как стоял спиной, но чувствовал каждым волоском своего тела. Это мешало мне сосредоточиться не меньше, чем недоумение от того, зачем я вообще вышел из дома. Автобусы ходили каждую минуту, поэтому пропустить свой было не страшно. Тем не менее, я пришел сюда именно для того, чтобы воспользоваться транспортом, а это не удавалось мне, наверное, уже четверть часа. Я столь глубоко уходил в несчастные размышления, что просыпался и замечал необходимый мне номер уже после того, как машина отправилась. Также мне мешали странные пустые автобусы, которые часто проезжали мимо, а некоторые и останавливались. Кажется, они все были в аварийном состоянии – ржавое железо, немного затемненные стекла побиты или в трещинах. Все примерно одинаковые. И никого внутри, кроме смуглого, заросшего черной щетиной водителя. Солнце нещадно раскалило остановку, над ипподромом с воплями взлетела стая чаек, прямо возле меня остановился, распахнув двери, очередной странный автобус. Внутри было темно и заметно прохладней, водитель безучастно смотрел вперед, я поднялся в салон. Внутри по прежнему не было никого, кроме водителя, недовольно бурчащего себе под нос на незнакомом мне языке. Мы отправились. Я прошел в конец кабины и сел у окна. Вспомнилось выражение: не защищенная ничем, кроме собственной невинности. Интересно, на сколько можно оценить мою невинность в данных обстоятельствах? Автобус ехал быстро и непринужденно и более нигде не останавливался. Наконец я решился подойти к водителю. - Извините, я доеду до Башиловской улицы? Мужчина перестал бурчать и скосился на меня. - Да, да… - он слегка закивал головой. Почему-то легче от этого не стало, наоборот. - Ты садись, - неожиданно заговорил он, - я скажу, когда тебе выходить. Но не успел я отойти и на два шага, как услышал: - Мальчик, иди сюда… Я вернулся. - Вот, возьми конфету, - ловким движением он распахнул бардачок. Там действительно лежали конфеты. Причем те, которые я люблю – из молочного шоколада с ореховой начинкой. - Еще… еще… После третьей он, наконец, успокоился и отослал меня ждать своей остановки. В этот раз я устроился неподалеку. Съел одну конфету, и тут у меня зазвонил телефон. Это была Б. Б. просила прощения за вчерашнее. И за то, что не пустила меня переночевать (она вдруг вспомнила, что уже два раза останавливалась в моей пражской квартире), и за свои интонации (наверное, сказалось переутомление). По правде говоря, осознав все это, она почувствовала себя настолько плохо, что сначала даже не смогла набрать мой номер и позвонила А. Тот сообщил, что я еду к нему, и предложил ей присоединиться к нам (!!!). Теперь Б. хочет подарить мне что-нибудь в знак примирения, то, чего мне захочется, так она почувствует себя гораздо лучше, и теплые чувства между нами зациркулируют вновь. - В таком случае купи мне конструктор Лего, - взмолился я, - для малышей. Б. запричитала со смесью восторга и досады: ах так, вот я какой, завел себе, значит, подружку с ребенком, и теперь не хочу тратиться на подарок, который надо привезти из поездки. Что ж, засранец, весьма цинично и остроумно, за это я и люблю тебя. Связь прервалась. 7 А. встретил меня в полутемной прихожей. На нем был распахнутый домашний халат, нарочитая вульгарность. Заговорщически улыбаясь, он протянул мне бокал, как оказалось, с шампанским. Я сделал глоток и тут же поперхнулся. А. расхохотался. Положив руку мне на плечо, он подвел меня к нужной двери. - Действуй. Дверь распахнулась. Посередине комнаты напротив окна, откуда струился свет и теплый, но буйный весенний ветер, на коленях стояла женщина в тонком белом платье без рукавов и с бумажным пакетом на голове. Почувствовав появление новенького, она сложила руки как будто в молитве. Я отметил, что она сильно располнела с момента нашей последней встречи. На плечах ее, где розовели свежие полоски от ногтей, разметались тонкие пряди соломенных волос. Женщина глубоко вздохнула. Я присел рядом, затем лег и свернулся калачиком. Закрыл глаза и вскоре почувствовал теплую и ласковую руку на своих волосах. Безумная женщина гладила меня по голове, пока я лежал у ее ног. Спустя некоторое время в коридоре послышался шепот. Он подползал все ближе. Я содрогнулся от недовольства - еще немного, и наше единение будет нарушено. Наконец, я приоткрыл глаза и увидел перед собой присевшую на корточки Б. Вернее, ее колени в шелестящей юбке, руки и яркую коробку, протянутую мне. Коробка призывно загремела, когда я взял ее в руки и разорвал с одной стороны картон. Изнутри посыпались завораживающие детали… Сначала основные: чтобы собрать старый массивный дуб с шелестящей густо-зеленой листвой и тайное убежище на нем – сколоченный из неструганных досок маленький домик. Затем дополнительные, но не менее важные: крепкая веревочная лестница, чтобы подняться в дом, лебедка, чтобы поднимать припасы и воду, тележка, чтобы перевезти туда все необходимые вещи, и верная веселая собака, которая будет охранять территорию. Но если все же пожалуют непрошеные гости, мы окатим их сверху водой из красного ведерка, ведь никто не должен позариться на нашу карту сокровищ, спрятанную в дупле дерева… |
