|
|
Скупость тюльпанов [1] Старуха появилась совершенно незаметно. Ее окликнула банковская служащая и объяснила, что нужно дождаться, когда на табло загорится нужный номер, только затем идти к окошку. - К какому окошку? – спросила старуха. – К этому? - Нет. К тому, над которым загорится ваш номер. 226. Старуха встала у ближайшего окна, но долго стоять ей не позволили. Служащая взяла старуху за руку и подвела к креслу. - Садитесь. - Что? - Садитесь. Я скажу, когда загорится ваш номер. Старуха села и сразу высветилось два-два-шесть. - Вставайте. Идите ко второму окошку. Опираясь на руку девушки, старуха поднялась. - Хочу получить деньги, - сказала она в окно. - С чего? – резко спросила оператор. - Что? - С чего вы хотите получить деньги? Старуха что-то невнятно пробормотала. - Постойте, - оживилась оператор, - вы сегодня второй раз приходите. Я ведь вам уже объяснила: нужно обратиться по месту жительства. Смотрите, - она открыла паспорт старухи, - вы живете на Амурской улице, дом двадцать пять. Найдите ближайшее отделение банка, там ваши деньги. - Где? Какое отделение? - Ближайшее. Старуха забрала паспорт. - Не знаю… - нерешительно произнесла она, отворачиваясь. - Попробую. Как только старуха вышла, высветился мой номер. Я получил денежный перевод и тоже покинул банк. По дороге домой решил купить еды на ужин. Магазин оказался старого типа - с продавцами и кассовыми аппаратами в каждом отделе. К счастью, мне нужен был только сушеный горошек, который хранился в контейнерах посреди зала. Я подозвал продавщицу из ближайшего отдела и попросил взвесить полкилограмма. Она насыпала горошек в пакет и, ничего не говоря, пошла к выходу. Я двинулся следом. Продавщица вышла из магазина и, словно забыв про меня, направилась в сторону банка, в котором я получил деньги. Я догнал ее и… только тогда заметил, что это та самая старуха из банка. - Извините… - нерешительно начала она, теребя пакет с горошком, - скажите, пожалуйста, как пройти к Амурской улице? Я хотел забрать горошек, даже потянулся к пакету, но старуха… старуха… буквально заворожила меня. - Не беспокойтесь, я уже заплатила. Проводите меня на Амурскую улицу. Хотя бы покажите, в какой стороне. Взгляд пополз со старушечьей физиономии к пакету с горошком, но застыл на пальто. Обычный фасон, неприметный серый оттенок, однако за этим скрывалось что-то необыкновенное… невыразимое… Я никак не мог уловить, что именно. Серая ткань причудливо складывалась, шла темными волнами, образовывались трещины, исчезали... Узоры переходили в другие узоры… Метаморфозы… Грязные слипшиеся волоски… осыпающиеся между ними мелкие частицы… пыль… Ткань резко выгибается, пыль вздымается полупрозрачным облаком… затем оседает. Глаза, блуждающие по пальто, натыкаются на сморщенную старушечью руку, сующую пакет с горошком в карман. Я поднимаю голову. Обескураженный, вижу свое испуганное бледное лицо в зрачках старухи. Я отшатываюсь, натыкаюсь спиной на прохожего. Вялое ругательство, но слов не разобрать из-за несмолкаемого грохота. Оказывается, мы в вагоне метро. Поезд останавливается, старуха подхватывает меня под руку и выводит на платформу. - Куда? – спрашиваю я. – Куда мы идем? Амурская улица… Краем глаза ухватываю название станции. Мы неподалеку от старой квартиры, где я жил в детстве. Но зачем мы здесь?.. Заходим в подъезд, поднимаемся в лифте на восьмой этаж. Старуха открывает дверь, и мы попадаем в квартиру номер 400, ту самую. Вот мы и в комнате: темный закуток, отгороженный оранжевой занавеской… На диване кто-то лежит… смутно знакомый силуэт… Я не могу разглядеть лица: глаза слезятся, все вокруг расплывается. Мы проходим вдоль ряда шкафов. Останавливаемся у последнего. Старуха хватается за угол и отодвигает шкаф. Открывается зазор, через который мы попадаем в другое помещение. Маленькое темное пространство в форме куба. Это и спальня и кухня. Старуха садится на скрипучую тахту, одной рукой опираясь на мокрую раковину. - Садитесь. Я осматриваюсь: ни стула, ни кресла – кроме тахты и высокого стола в комнатушке больше ничего нет. - Сюда, - она нетерпеливо бьет ладонью рядом. Тахта настолько короткая, что я едва не сажусь старухе на колени. - Теперь слушайте внимательно, это очень важно. Вы еще молоды, у вас ничего нет. И, скорее всего, никогда не будет. А я могу помочь. Не безвозмездно, конечно. Вы – мне, я – вам. Все просто. Нужно лишь в точности следовать моим указаниям. Ничего особенного. Но уверяю, это обеспечит вас на всю жизнь. Может, не на всю, но, по крайней мере, предоставит хорошие возможности на старте. Вы меня понимаете? Я разглядывал мрачное помещение, но старуху слушал, поэтому кивнул. - Тогда слушайте дальше. И не вертите головой, сейчас важно другое. Через несколько минут придет мужчина… вернее, старик… Мой муж. Я вас познакомлю. Вы должны хорошо его запомнить. Понаблюдайте, изучите, как он ходит, садится, говорит. Чтобы после вы могли узнать его среди других людей. Справитесь? Я вяло кивнул. - Постарайтесь сосредоточиться. Разыгрывается ваше будущее. Это не просто слова, вы позже поймете. А сейчас лучше делайте так, как я сказала. Это только упростит вашу работу. - Какую работу? - Задание, которое вы получите позже. Не все сразу. Сейчас просто расслабьтесь, будьте естественны. Старик появится с минуты на минуту. Помните: первый этап – изучение. Внимательно наблюдайте, но так, чтобы он ничего не заметил. Надеюсь, у вас получится. [2] Пока старуха говорила, я задремал. Приоткрыл глаза - она мыла посуду в раковине. В полумраке я не столько увидел это, сколько догадался по дребезжащим тарелкам. Старик, наверное, ее муж, вешал пальто на крючок, стоя ко мне спиной. Он повернулся и спросил визгливым голосом: - Когда будем есть? - Скоро, скоро, - ответила старуха. – Садись. Старик достал из темного угла табурет, поправил отошедшее сиденье и сел. Мы уставились друг на друга. Но, судя по всему, старик меня не видел, вернее, не мог понять, что перед ним. Он нацепил на нос очки. - Кто это? – спросил он, дернув головой в сторону раковины. Старуха обернулась, бросила взгляд на меня и, наконец, ответила: - Тот самый… о котором я тебе рассказывала. - Тот самый, - медленно повторил старик, снимая очки. Я ждал, что сейчас он протянет руку, поздоровается, но этого не случилось. Пришлось все сделать самому. Я приподнялся, тахта издала настолько громкий скрип, что я испугался, как бы она не развалилась. - Здравствуйте. Глядя на меня в упор, старикан молчал. Прошло не меньше минуты, прежде чем он спросил старуху: - С нами будет есть? - Что? – переспросила она. - С нами будет есть? – закричал старик. - С нами. Старуха поставила на стол три тарелки. Залезла в карман пальто, которое до сих пор не сняла, и вынула пакет с сушеным горошком. Поровну рассыпала по тарелкам. Старикан, не мешкая, приступил к еде. Старуха ела стоя, на весу, прислонившись к стене. При виде измученных супругов, жадно заглатывающих горошек, во мне проснулся аппетит. Я потянулся к тарелке. Горошек оказался пересушенный, но вполне съедобный. Отвлекали только мокрые брюки: старуха залила их водой, пока я дремал. Первой закончила хозяйка. Поставила тарелку в раковину и, встав за спиной мужа, начала гримасничать. Я ел, не сводя глаз с физиономии старухи. Старик тоже закончил, отодвинул пустую тарелку и внезапно ударил ладонью по столу. - Хватит, - завопил он, оборачиваясь к старухе. Она успела отойти назад. - Хватит, - еще раз крикнул старик. Он снова надел очки и уставился на меня. Я сделал вид, что увлечен едой, но горошек скоро закончился, и больше нельзя было игнорировать старика. - Прямо как у себя дома, - сурово бросил он, стоило нам встретиться глазами. Старуха попыталась вмешаться, но муж ударил по столу, оборвав ее на полуслове. - Хотя бы уступили место пожилой женщине. Вам, наверно, даже в голову это не пришло? - Карамболь, - все-таки вставила старуха. Старик схватился за душку очков. - А благодарить после еды вас учили? Или, может быть… Старуха совершенно растерялась и отвернулась в сторону. - Вы ведь даже одежду не сняли. Прямо в пальто легли в чужую постель. Да что там в пальто – в ботинках. Ради приличия могли бы хотя бы разуться. Я опустил взгляд. Действительно: и ботинки и пальто – все осталось на мне. - Извините. - Извините, - передразнил старикан. - Карамболь, прошу тебя… - вмешалась старуха, на этот раз ее не перебили. – Он помоет посуду. Немного передохнет и… Ты ведь не против? Старикан нервно тряхнул головой. - Пусть сначала разденется, снимет обувь, поблагодарит за ужин. - Но это был его горошек… Карамболь… Молодой человек принес нам… Старик резко поднялся. - А руки, черт тебя дери, он помыл? Перед едой? Старуха отвернулась и беззвучно заплакала. - Купил горошек и что с того?! – закричал старик. – Теперь, значит, можно в ботинках валяться на чужой кровати? Есть в пальто грязными руками? Ты вон и сама пальто не сняла. А я снял: разделся, разулся. Не вижу в этом ничего грандиозного. Элементарная норма поведения. Уважение к хозяевам, понимаешь? Не горошек купить - здесь совсем другое, гораздо… Старик закашлялся, взмахнул руками, начал заваливаться. Старуха успела подхватить его и усадить на тахту. - Уходите, - со свистом шепнула мне на ухо. – Уходите немедленно. Позже я вам сообщу, что делать дальше. А теперь убирайтесь. И показала на щель, в которую мы пролезли. [3] Казалось, я пробыл у стариков совсем недолго, но на улице уже стемнело. Спрашивать время не хотелось, да и прохожих не попадалось. Осталось неприятное чувство, как будто меня несправедливо выставили за дверь, еще и обругав напоследок. Словно в детстве… Помню, старшая двоюродная сестра попросила помочь с переездом. Мне было лет двенадцать. Мы встретились и в несколько заходов перевезли вещи из одной квартиры в другую. Время пролетело незаметно, а дома меня ждала разгневанная мать. Она негодовала из-за того, что я отправился к сестре в старье. Мать специально приготовила новую нарядную футболку, но по какой-то причине я надел другую. И вот, вернувшись в прекрасном настроении, я столкнулся с необъяснимым поведением матери. Я недоумевал. Казалось, мать, наоборот, должна хвалить меня, но вместо этого она кричала и размахивала перед лицом новой футболкой, время от времени пытаясь сорвать с меня старую. Перед глазами возникло пальто старухи. То самое, в котором она просила проводить ее на Амурскую улицу. Серая пыльная ткань, изъеденная едва заметными трещинками. Пальто, висящее в темном воздухе ночной улицы. Необъяснимое чувство пресыщения… оглушающая тишина… духота… замедление… Нечто яркое… ускользающее… проносится перед глазами. Через пару секунд еще одно. И вот я уже подхожу к метро с бутылкой вина, из которой время от времени отпиваю. Захожу за киоски справить нужду. Сбоку кто-то пристраивается. Смутно знакомое лицо. Мы здороваемся, и он отводит меня к компании неподалеку. Их человек десять с пивом и вином. Панки, пьяницы, бездомные и просто подвыпившие случайно затесавшиеся прохожие. Внимание привлекает спортивный парень в черной футболке с надписью "охрана". Я подсаживаюсь к нему. Парень нетрезв, но сдержан. Он почти не участвует в общем разговоре. Мы знакомимся, у него нерусское имя. Чеченец. Обстоятельно рассказывает про ислам. Я задаю несколько вопросов, чеченец отвечает, но не на все. Вино заканчивается. В киоске можно купить пива, но хочется продолжить вином. Кто-то из компании говорит, что у киоскерши можно купить и вино. Мы с чеченцем покупаем еще бутылку. Когда возвращаемся, в компании двое новеньких. Брат и сестра. Вначале они просто болтают с промышляющими здесь бездомными панками, потом что-то меняется, и я вижу, как новенький нападает на бездомного, который сразу валится на асфальт и закрывает лицо руками. Прибившиеся к компании случайные выпивохи исчезают, остаются только два бездомных со своими потасканными подругами. И я с чеченцем. Новенький лупит то одного бездомного, то другого. Оба скрючились на асфальте, неуклюже прикрываются от ударов, даже не помышляя о сопротивлении. Сестра новенького противно кричит, что они окончательно оборзели и перестали платить. - На голову нам сели, уроды, - кричит девица, и я замечаю, что смотрит она почему-то на меня. На ее брате виснут подруги бездомных. Он грубо отшвыривает девок, обе с визгом валятся на асфальт. Пьяные, опустошенные разнузданной жизнью, они бессильны что-либо сделать. Сестра пинает одну в живот, во вторую плюет, продолжая выкрикивать ругательства. И все это на глазах у вечерних прохожих вблизи станции метро. Оказывается, новенький и чеченец знакомы. Чеченец кладет руку на плечо парня и шепчет на ухо. Они жмут друг другу руки. Затем новенький подходит ко мне, тоже жмет руку и, ловко выхватив бутылку, делает несколько глотков. Я замечаю, что он довольно пьян. Новенький рассказывает о бизнесе бездомных: кто чем занимается и за что должен платить. Я пытаюсь сменить тему, но парень настойчиво к ней возвращается. - Часто такое случается? – спрашиваю я, кивая на панков, которые никуда не ушли, подруги обрабатывают их раны грязными носовыми платками. - Не часто… но случается. Внезапно новенькому приходит идея, он подзывает сестру, шепчет ей на ухо. Девица бьет его в плечо, хохочет, оборачивается к бездомным, кричит, что им все равно придется за все заплатить, им ничего не простят, пусть готовятся. И мы трогаемся с места. Все происходит неожиданно. Мы подходим к метро, к самым ступенькам. Впереди новенький с чеченцем, на черной футболке белыми крупными буквами "охрана", я с девицей за ними. Девица что-то рассказывает, но я не слушаю. Спускаемся. В переходе вдоль стен группки по несколько человек с пивом. Мы проходим мимо них. Новенький выбивает у кого-то из рук бутылку. Затем еще одну у соседней компании. Звон бьющегося стекла поверх гула десятков голосов. Несмелое возмущение гасится парой хлестких ударов по физиономии. Поднимаемся на другой стороне улицы. Конфигурация не изменилась: новенький с чеченцем впереди, за ними я с девицей. Вдруг новенький резко виляет в сторону, оказывается у парапета и на глазах у толпы прохожих толкает спящего мужчину. Тот валится с парапета на ступеньки, но мы его уже не видим. Мы движемся дальше. Никто не пытается нас остановить. Лишь нестройное многоголосье робкого возмущения. Однако уйти далеко нам все же не удается. Крупный мужчина встает перед новеньким и возбужденно кричит: - Ты его столкнул… Ты его столкнул… Как заведенный повторяет одно и то же. Проходит пара секунд, и к нему присоединяются еще несколько мужчин. Они хватают новенького за футболку, чтобы не мог убежать. Сестра с чеченцем убеждают, что это не он столкнул, а кто-то другой. Парня тащат обратно к метро к разбившемуся пьянице. Ступеньки и правда испачканы кровью, словно брызнувшей из разбитой бутылки. Повсюду гневные лица, угрожающие интонации. Брата с сестрой и чеченца плотно окружили и держат за одежду. Несколько человек бегут в метро за полицией. Не дожидаясь финала, я неспешно отстраняюсь от толпы, спускаюсь мимо покалеченного бедолаги, который так и не пришел в сознание. Захожу на станцию и, нырнув в подошедший поезд, поскорее уезжаю. [4] Всю ночь перед глазами мельтешила женская спина. Во сне я наблюдал ее как полицейский, прохожий, пьяница… Но так и не увидел лица женщины. Незнакомка прокрадывается через заросли кустарника, чтобы справить нужду. Оказавшись, как ей кажется, в укромной месте, женщина начинает раздеваться. С одной стороны ее действительно прикрывают кустарники, но с другой пространство полностью открыто. Фары ночного патруля высвечивают голую спину. Трое полицейских выскакивают из автомобиля и, направив фонари, бегут к нарушителю. Они считают, что это мужчина, потому что спина покрыта густыми волосами. Женщина стремительно натягивает джинсы, залезает на бетонную плиту и с разбега перепрыгивает кустарники. Полицейские врезаются в кусты, рвут форму, ругаются. Их коллеги, не успевшие увязнуть в ветках, преодолевают живой заслон, забравшись на бетонную плиту, и устремляются по следам нарушителя. Полуголая женщина несется по ночной улице, кофту она забыла на траве. Ее волосатую спину выхватывают из мрака фары патруля и фонари бегущих полицейских. Сквозь звуки сирены прорывается требование немедленно остановиться. Нарушительница ловко седлает двухметровый забор. Перегруппировывается наверху и спрыгивает на землю с другой стороны. Полицейские палят из пистолетов. Патрульная машина врезается, разнося деревянный забор в щепки. - Гражданин, остановитесь. Ослепительные эллипсы не сразу, но все же отыскивают волосатую спину. Погоня продолжается. Пара забулдыг не успевает даже испугаться, когда мимо проносится раздетая женщина, а за ней десяток полицейских, размахивающих оружием. Патрульный автомобиль задевает забулдыгу, которого подбрасывает высоко вверх и шмякает на асфальт. Женщина запрыгивает на лавку, с нее на забор, который с треском разваливается. Дальше железнодорожные пути. Она бросается под стоящий товарный вагон и выныривает с другой стороны. Полицейские выбегают на насыпь, бессмысленно палят из пистолетов. Пули с искрами отскакивают от металлической обшивки. Вагоны сдвигаются, поезд со скрежетом трогается с места. Патрульный автомобиль взмывает в воздух и застревает между вагонов. Преследователи кричат, они в панике, слов не разобрать из-за стука колес и нескончаемых выстрелов. Женщина ускользает. Ничего, кроме ее заросшей спины, вспомнить нельзя. Нарушительница навсегда останется для полицейских загадкой. Проснувшись, я некоторое время пытался сообразить, где я нахожусь. Наконец понял – у родителей. Заснул прямо в одежде, разве что ботинки и пальто снял, они валялись на полу. Но как я сюда попал? Смутные очертания вчерашнего вечера проступили в памяти. Я вспомнил, как зашел в магазин за бутылкой вина. У метро присоединился к компании бездомных панков. Чеченец… Затем брат с сестрой, избивающие бездомных. Драка перенеслась в подземный переход, снова наверх… Кого-то сталкивают с парапета, и он разбивается о ступеньки. Полиция разнимает дерущихся, аресты… Мне удается ускользнуть. В вагоне метро я продолжаю пить вино, в рюкзаке еще несколько бутылок. Невнятные беседы с пассажирами… Я отливаю на эскалаторе, струя попадает кому-то на ногу. Потасовка… Прогулка по ночному городу. На этом воспоминания обрываются. События в общих чертах прояснились. Больше всего меня беспокоил пьяный, которого столкнули с парапета. Ему крепко досталось – скорее всего, переломал половину костей. Вдобавок, полиция кого-то задержала. Лишь чудом мне удалось ускользнуть. Это значит, что следует держаться от злополучной станции подальше. По крайней мере, первое время. Анонимности пришел конец. Теперь есть место, где меня могут узнать и привлечь к ответственности. А ведь я даже не помню, кто столкнул пьяницу. Не исключено, что это сделал я. Всего одна станция метро… даже не станция, а клочок у выхода… где меня могут подстеречь. Частичная потеря безликости на пару недель. Казалось бы, ерунда… Но меня это взволновало. Занозой засело в голове. В дверь постучали. На всякий случай я закрыл глаза, попытался вспомнить, запер ли дверь на замок. Через пару секунд в комнату кто-то зашел. Потоптался перед кроватью, выждал паузу и потеребил меня за плечо. Я открыл глаза, сделал вид, что только проснулся. Сверху нависал отец. Без лишних проволочек он перешел к делу. - Раз ты здесь, я попрошу тебя сделать кое-что… съездить за пылесосом. - Доброе утро. - Доброе утро, - повторил за мной отец. – Так что, поедешь? - Что за пылесос? Куда за ним нужно ехать? Отец присел на край кровати, отвернув угол покрывала. - Эти пылесосы… - начал он. – Ты, наверно, не помнишь. Мы с дядей Костей продавали их у метро, когда он работал в газетном киоске. Тебе тогда было лет десять… Однажды мы взяли тебя с собой. Ты катался на роликах, а мы продавали пылесосы… Отец замолчал, погрузившись в мысли. Я тоже кое-что вспомнил. Действительно, когда-то давно они взяли меня с собой, и я катался на роликах. Пылесосы хранили в газетном киоске вблизи рынка. Через год, а то и раньше, дядя Костя умер, и в киоск взяли другого работника. Торговля пылесосами прекратилась. - Ты помнишь тот киоск? – спросил отец, взглянув на меня. - Что ты имеешь в виду? Отец промолчал. - Как он выглядит или где находится? - уточнил я. - Где находится. - Нет. - Сейчас расскажу. Отец достал из халата листочек, на котором уже была нарисована схема. Водя пальцем по стрелочкам, он описал маршрут. - Так, по крайней мере, было в те времена, - сказал отец. – Сейчас, может быть, кое-что изменилось, но не думаю, что существенно. - Откуда пылесос? – вдруг спросил я. – Ведь дяди Кости давно нет… - Да, - согласился отец. – Но вчера я вспомнил, что у нас оставался один пылесос, который мы так и не продали. Думаю, он лежит в том киоске. Под окошком есть небольшая тумбочка, за ней и стоит наш пылесос. Забери его. Я промолчал. Отец спросил: - Ты выспался? - Да. - Тогда поднимайся. Перекусишь и поезжай, не теряй времени. Лучше успеть до вечера: мало ли, во сколько они теперь закрывают. При мне киоск работал до девяти часов, а бывало, что и дольше. Как сейчас – не знаю. Отец направился к двери. - Но что мне сказать киоскеру? Он ведь может не отдать пылесос... - Покажешь свое свидетельство о рождении, - отец вынул из кармана мое свидетельство и бросил на кровать. – Если не поверит на слово, пусть узнает, кто работал в киоске девятнадцать лет назад – фамилия дяди Кости и девичья фамилия твоей матери совпадают. Вряд ли он будет упорствовать. Ничего не оставалось, как отправляться за пылесосом. Дело несложное… Меня смущало лишь то, что газетный киоск находится как раз на той станции, где вчера сбросили человека с парапета. [5] Я решил воспользоваться другим выходом: ближайший к киоску был самым опасным – вчера там покалечили пьяницу. Осторожность оказалась не лишней – меня не задержали, и я спокойно направился к киоску. Уже через несколько минут я был на месте. Однако газетный киоск сменился лавкой женского нижнего белья. Вся витрина была заставлена коробочками с изображениями полуголых девиц. Киоскерша смотрелась в зеркальце и ковыряла в носу. - Извините, - обратился я. Она неохотно оторвалась от зеркальца. - Извините, - повторил я, – здесь раньше находился газетный киоск. Вы не знаете, где он теперь? - Газеты нужны? – спросила киоскерша. – Там газеты. – Махнула в направлении метро. - Да, я знаю. Но мне нужен определенный киоск. Тот, что стоял здесь когда-то. - Раньше здесь никаких газет не было. Я уже два года работаю. Всегда бельем торговали. - А до этого? – спросил я без всякой надежды. - Еще раньше я здесь не работала. Не знаю, что тогда было. Я решил узнать о киоске у местных жителей. Завертелся на месте, но не обнаружил никого достойного возраста. Тогда я достал листочек, еще раз изучил маршрут и понял, что допустил ошибку. Все из-за выхода, которым нельзя теперь пользоваться. Через минуту нужный киоск был найден. В нем продавали газеты. Отлично! Половина дела сделана. На всякий случай я сверился с маршрутом по бумажке - все совпадало. Внутри суетился старик: перекладывал пачки газет. Окошко оказалось закрытым, но объявления о перерыве я не нашел, поэтому постучал. Киоскер замер, бросил на меня тревожный взгляд и зашевелил губами. Из-за уличного шума я ничего не услышал: показал на ухо и замотал головой. Киоскер снова что-то произнес - с тем же результатом. Я повторил жест, старик пристроил пачку газет, которую держал на весу, и открыл окошко. Я ожидал, что он заговорит первым, но продавец отрешенно взирал на меня. - Здравствуйте, - сказал я. – В этом киоске раньше работал мой дядя. Тоже продавал газеты, а в свободное время еще и пылесосы. Для убедительности я протянул старику листочек с маршрутом, который он внимательно изучил. - Один пылесос, как выяснилось, остался и лежит у вас - в киоске. Я пришел забрать его. Продавец оторвался от бумажки и взглянул на меня. Затем снова вернулся к маршруту, словно сверяя его с моим лицом. - Да, - наконец произнес он. – Здесь хранится пылесос. Уже восемь лет я работаю в киоске, и все это время пылесос мне мешает. Постоянно задеваю его ногой. Но выбросить нельзя: сказали, что за ним должны прийти, нужно сохранить. Слава богу, пришли, и я смогу наконец избавиться от этой дряни. - Прекрасно, - воскликнул я. – Вы меня впустите? - Нет, - киоскер испуганно замотал головой. – Внутрь впустить не могу. Здесь же товар, касса. Это запрещено, вы что… - А через окошко передадите? – спросил я. - К окошку поднять пылесос не так просто. Да он и не пролезет. - Как же быть? Старик некоторое время молчал. - А откуда мне знать, что вы хозяин? Любой может прийти и сказать про пылесос. - Не любой, - парировал я. – Не каждый знает. – Я достал свидетельство о рождении. – У меня документ. Взгляните на девичью фамилию матери: она совпадает с фамилией моего дяди, который работал здесь девятнадцать лет назад. Старик долго рассматривал свидетельство. - Я вам верю, - сказал он, возвращая документ. – Но пылесос отдать все равно не могу, я уже объяснил почему. - Боитесь, что я вас ограблю? Старик фальшиво рассмеялся, испуг так и не сошел с его физиономии. - Не боюсь. Причина в другом. Как только я открою дверь, сквозняком смахнет все газеты. Ползай потом по полу, собирай их. - А вы сначала закройте окошко, а потом уже откройте дверь. - Ишь ты, - вскрикнул старик. – Думаете, мне это в голову не приходило? Такой молодой, а уже считаете себя самым умным. Как я закрою окошко в рабочее время? Хотите, чтобы киоск оштрафовали? - Справедливо, - согласился я. Киоскер больше ничего не сказал. Он молча вернулся к пачкам газет. Я шагнул назад, чтобы осмотреть витрину, а когда перевел взгляд обратно на окошко, оно уже было закрыто. Старик перекладывал газеты, не обращая на меня внимания. Не помогло даже свидетельство о рождении. Фамилии совпали, но продавец не пустил меня внутрь. Направляясь к метро, я репертировал объяснение, предназначенное отцу. Следовало так описать произошедшее, чтобы меня не отправили за пылесосом снова. - Эй, ты. Но сконструировать подходящее изложение было непросто. Любой мой шаг отец мог счесть неправильным, приведшим к неудаче. Даже если удастся придумать идеальный рассказ, у киоскера может иметься сменщик. Отец попросит съездить снова, чтобы поговорить со сменщиком. - Эй, парень. Дорогу преградила выскочившая из-за спины старуха. Несколько секунд я недоуменно разглядывал ее, пока наконец не вспомнил. Та самая старуха, с которой я познакомился, покупая сушеный горошек. - Вы уже приступили к заданию? – спросила она. - Какому заданию? - Как какому?.. - старуха требовательно взирала на меня снизу вверх. – Мы же обо всем договорились. Я вспомнил: действительно, старушенция несколько раз упоминала задание, но так и не объяснила, в чем оно заключается. - Куда вы сейчас? - Не знаю, - ответил я. – Домой. - Задержитесь немного. Я вам покажу, где он работает. - Кто? - Мой муж. Она взяла меня под руку, развернула и мы двинулись обратно. Не доходя до газетного киоска, старуха остановилась и показала рукой. - Здесь. - Здесь? – воскликнул я, повернувшись к спутнице. - Да, да. Что вас так удивило? - Я ведь только что с ним разговаривал. - С моим мужем? - Да. - Но зачем? Пока вы должны всего лишь присматриваться, изучать. Не лезть на рожон. Важно, чтобы вы узнали старика в нужный момент, а не он вас. - Я не знал, что это ваш муж. Мне нужно получить пылесос. - Пылесос? Ах да, я знаю… Сколько лет старик ругается, когда же за ним придут. Все ноги себе сшиб. Так значит, вас отправили за пылесосом? И где же он? - Ваш муж не впустил меня. Она рассмеялась. - Похоже на него. Потом снова будет причитать, как пылесос отравляет ему жизнь. - Но почему ваш муж не отдал его? – удивился я. Спутница лишь усмехнулась и направилась к киоску. Она постучала в дверь, которую незамедлительно открыли. Старуха зашла внутрь, а на моем пути возник продавец. - Я же сказал вам, что сюда нельзя. По технике безопасности не могу… - Брось, Карамболь. Это же… он был у нас вчера с сушеным горошком, который тебе понравился. Помнишь? Старик изучил мое лицо. Кажется, он так и не узнал меня (я тоже его не узнавал), однако отошел в сторону, позволив протиснуться. - Вот ваш пылесос, - старуха ткнула ногой в металлический цилиндр под окошком. Жуткий аппарат, наверняка неподъемный. - Покажите документы на пылесос, - потребовал продавец. - Это не совсем документы… - начал я, но вмешалась старуха. - Показывайте. Я протянул свидетельство о рождении. Старик второй раз внимательно рассмотрел его. - Документы в порядке, - заверил он. – Но я попрошу вас еще об одном. Необязательное, но желательное условие. Зарплата киоскера небольшая, а семью содержать нужно. Я здесь слегка приторговываю посторонним товаром. Ваш дядя, насколько я понял, занимался тем же. Так вот, у меня есть книги. – Старик открыл тумбочку, в которой лежала целая стопка. – На витрину я их пока не выставил: боюсь проверок. Но вы можете купить прямо так, зачем вам витрина. Я взял первую попавшуюся книгу. - Сколько? Продавец озвучил цену. Что-то ткнулось в мою ладонь, это старуха сунула сложенную купюру. Я сделал вид, что достал ее из кармана. Оказалось раза в два больше, чем нужно. Киоскер отсчитал из кассы сдачу. - Вот чек, - старик впервые улыбнулся. – А вот ваш пылесос. С огромным трудом я выволок металлическую бандуру из-за тумбочки. - До свидания, - сказал я. - До свидания, - сказал старик. - До встречи, - сказала старуха. Я ожидал, что она выйдет вслед за мной. Ведь задание, о котором говорила старушенция, мне совершенно не известно. Да и сдачу с книги наверняка нужно вернуть. Отягощенный пылесосом, я медленно двинулся к метро. Старуха так и не догнала меня. Что ж, тем лучше. Я спустился в подземный переход – сначала к родителям, а потом можно и домой. [6] В поезде я поставил пылесос у противоположенных к выходу дверей. Вагон оказался полупустой, я даже слегка расслабился. Однако на следующей остановке ввалилась масса народа. Высокий здоровяк поставил рядом с моим пылесосом огромную сумку. Со здоровяком появилась и дородная дама, наверно, его супруга. Спутники вяло обменивались короткими бессмысленными фразами. Точнее, дама что-то говорила, а здоровяк односложно отвечал или кивал. Мы проехали еще одну станцию, в вагон зашла следующая партия пассажиров. Дородную даму, стоявшую спиной, придавило ко мне. Я не придал этому значения, полагая, что скоро ей удастся отстраниться. Поезд тронулся, люди рассредоточились, и появилось свободное место. Однако теперь, стоило вагону вильнуть чуть в сторону, дородная дама снова ко мне прижималась. Вначале она делала это аккуратно, даже деликатно, но через минуту утратила чувство меры и теперь наваливалась совершенно бесцеремонно. Пышный женский зад обволакивал мои бедра вместе с торчащей из кармана рукой. На женщине были брюки из тонкой материи. Мной овладело ощущение, что брюк нет вовсе: я касался обнаженного тела, причем самых интимных мест. Похоже, дама все прекрасно понимала и теперь буквально терлась о мои бедра, наваливаясь горой плоти. И это в присутствии мужа, который стоял в полуметре и в любой момент мог заметить ее маневры, стоило немного повернуть голову… Я оглянулся, не наблюдают ли за нами. Нет, в этой давке никому не было дела. Между мной и соседом сбоку оставалось десять незанятых сантиметров. Я попытался отодвинуться, но вагон дернуло, и дама в очередной раз придавила меня, удержав на месте. Получилось, что я как бы подыграл ей. Женщина возбужденно схватила мою руку. Она требовала, чтобы я тоже двигался, доставлял ей удовольствие. При этом толстуха продолжала перебрасываться фразами с супругом. Стоит сказать, что эти игры возбудили не только даму, но и меня. Красота и сексуальность разошлись. Конечно, я не большой эстет, однако кое-каким вкусом все же обладаю. Мне нравятся хрупкие девушки с утонченными чертами лица, хорошими манерами и лексиконом, умеющие одеваться и следящие за собой. Но все это необходимо для общения, флирта, чего-то ускользающего и не имеющего последствий. Что же касается полового влечения, здесь пристрастия переворачиваются. Предпочтения становятся до вульгарности примитивными. По сути, значение имеет только женский зад, более точно - его размер. Чем зад массивнее, тем сильнее меня влечет к женщине. Можно даже сказать, влечет к самому заду, потому что все остальное не играет больше никакой роли. Один лишь вульгарный размер. В какой-то момент даме удалось вырвать мою руку из кармана и пристроить к своим ягодицам. Настолько рыхлым, что стоило женщине облокотиться на меня, кисть целиком утопала в податливой плоти. Я чувствовал чужое тепло, края нижнего белья и даже запах, предвосхищающий соитие. К счастью, до соития не дошло. Пассажиры потянулись к выходу, и даме пришлось отодвинуться: прижиматься к незнакомому человеку в полупустом вагоне было неприлично. Объявили мою станцию. Я хотел спросить женщину, выходит ли она, но ее супруг опередил меня, двинувшись с сумкой к выходу. Мы покинули вагон один за другим: здоровяк, его спутница и следом за ними я с пылесосом. На платформе дама взяла мужа под руку, бросила на меня безразличный взгляд, после чего пара направилась к одному выходу, а я к другому. Я решил сократить дорогу через парк, огороженный забором с узким проходом. И уже подбирался к этому проходу, когда из парка выскочил мужчина. - Ждите здесь, - бросил он ковыляющей следом старухе и перебежал дорогу. Сделав еще несколько шагов, старуха застыла в проеме. Протиснуться между ней и забором стало невозможно. Я остановился, ожидая, что старуха посторонится, но она не двигалась с места. Я стоял, держа одной рукой пылесос, а другой вытирая пот со лба. Старуха показала на стенд с портретами ветеранов отечественной войны. Этих старичков с потухшими физиономиями клеят каждый год перед праздником победы, затем они двенадцать месяцев висят, а после сменяются другими старичками. - Вы не видите, что у него с глазом? – спросила старуха. - Что? - Посмотрите, пожалуйста, что там с глазом, - повторила старуха. – Я отсюда не вижу. Я поставил пылесос и приблизился к стенду. Что она имела в виду? Пробежал глазами по ветеранам. И действительно – у последнего вместо лица оказалось черт знает что. Сначала я даже не понял, из-за чего такой эффект. Дело в том, что глаза у ветерана располагались на разной высоте: один в обычном месте, а другой слишком низко, где-то на щеке. Я подошел еще ближе, чтобы проверить, не пририсован ли второй глаз. Нет, он был на фотографии под стеклом. - Молодой человек, вы рассмотрели? Вы рассмотрели, что у него с лицом? - Да, - ответил я, не повернув головы. - И что же? Почему так? - Подойдите, я вам объясню. Старуха переминалась с ноги на ногу. Подходить ко мне явно не хотела, но любопытство пересилило. - Идите, не бойтесь, - позвал я ее, завлекающе махнув рукой. Старуха подошла ко мне вплотную и уставилась на фотографию. - Правый глаз ниже левого, - объяснил я. – С левым все в порядке, а правый прямо на щеке. Не знаю, почему так. Может быть, из-за ранения. - Благодарю вас, - сказала старуха и направилась обратно. Но я не позволил перегородить проход раньше времени. В два прыжка обогнав старуху, подхватил пылесос и шмыгнул в парк. Старуха, пыхтя, заняла свое место. Минут через пять я был в подъезде. Пока спускался лифт, прошелся по площадке. А когда обернулся, увидел незнакомую девушку. Заметив меня, она остановилась. Наверно, посчитала, что я должен зайти первым по праву вызвавшего лифт. Но и я остановился, уставившись на девушку. Мы постояли, рассматривая друг друга. Девушка смущенно улыбнулась и зашла в лифт. Я проследовал за ней с пылесосом подмышкой. Незнакомка нажала девятый этаж, я седьмой. Двери закрылись, и мы устремились вверх. Краем глаза я наблюдал, как девушка бросает на меня взгляды. Скорее даже не наблюдал, а представлял. Один раз я и сам слегка повернул голову. Как бы от нечего делать, просто так. И сразу наткнулся на взгляд девушки. Глаза в глаза. Электрический разряд. Мы посмотрели друг на друга долю секунды и одновременно отвернулись. На седьмом этаже я вышел. В последний раз полюбовался незнакомкой, словно на прощание. Она робко улыбнулась краешками губ. После чего двери закрылись, и лифт отправился дальше. Иначе мы бы совсем растерялись, не зная, что делать. Отец встретил меня взволнованной гримасой, моментально улетучившейся, как только он заметил пылесос. - Все-таки привез, - обрадовался отец, наклоняясь к аппарату. – Тот самый, что мы продавали с дядей Костей. Прекрасная модель. Сейчас мы его подключим. Не успел я разуться, как раздался оглушительный рев. Отец продолжал говорить, но разобрать слова не было никакой возможности. Оставалось лишь наблюдать, как он с блаженной улыбкой водит щеткой по ковру. Я крикнул ему на ухо, что мне пора. Отец кивнул, но пылесос не выключил. Шум аппарата доносился аж до первого этажа. Когда я покинул подъезд, в ушах все еще гудел шум. Рев вызволенного из небытия динозавра. [7] Стоит немного рассказать о книге, которую меня вынудил купить киоскер. В метро я заглянул в нее со скуки и не смог оторваться, пока не прочел целиком. Не то что бы сильно понравилось, здесь нечто иное… Главный герой – продавец в крошечном книжном, едва сводящий концы с концами. Работу он выбрал осознанно, для чего ушел с гораздо более денежной должности в рекламном агентстве. Призвание героя – поэзия. У него вышла единственная книга стихов, распроданная крошечным числом экземпляров, после чего всеми забытая. Есть еще грандиозная поэма, над которой герой работает в свободное время, впрочем, без особого успеха Имеется возлюбленная, правда, девушка совершенно безразлична к ухажеру. На протяжении книги герой страдает из-за безденежья и невнимания знакомых, считая их отношение следствием своей нищеты. Ближе к финалу он отправляется с возлюбленной загород на природу. Денег едва хватает на дорогу и скромный обед в ресторане. Кошелек полностью опустошен. С вокзала герой возвращается пешком, размышляя о том, что завтра и послезавтра ему будет нечего курить. И тут на него обрушивается случайная удача – поэт получает гонорар за публикацию. Внезапное счастье перерастает в неистовство. С возлюбленной и единственным другом герой отправляется в ресторан. Там он напивается, ссорится с подругой, просаживает деньги у проститутки и, наконец, утратив остатки здравого смысла, набрасывается на полицейского. Бедолага просыпается в тюремной камере, в тот же день предстает перед судом и отделывается штрафом. После случившегося положение резко ухудшается. Со старого места героя увольняют, но берут на новое с меньшей платой. Он вынужден сменить жилье на более дешевое. С возлюбленной приходится расстаться. Герой погружается на дно, упиваясь прогрессирующим убожеством. Он грезит, что скоро лишится арендуемой комнаты и будет ночевать под мостом. Ему уже все равно. Здесь роману бы и закончиться, но внезапно все переворачивается. Подруга сообщает, что ждет ребенка. Вызванное новостью потрясение полностью меняет героя. До этого игнорировавший престижную хорошо оплачиваемую работу, теперь он берется за нее. То, чего не сумели возлюбленная, сестра и единственный друг, совершил недавно зачатый, всего лишь потенциальный, ребенок. Герой приносит в жертву мировоззрение, свой образ жизни. Со всем этим отныне покончено. Он возвращается в офис бывших принципиальных оппонентов, рекламщиков, снимает квартиру и даже обзаводится фикусом (для уюта). Все повествование поэт страдал неразрешимым противоречием. С одной стороны, он сторонился денег, комфорта, хорошего места. А, с другой, не мог примириться с нищенским существованием, когда не хватает на самое необходимое: сигареты, еду, комнату, друзей, развлечения. Казалось бы, все просто: либо одно, либо другое. Столкнувшись с дискомфортом, герой сникает. Он не готов к материальным лишениям, но так же не готов к смене образа жизни. При этом отсутствуют какие-либо перспективы: решением мог бы стать денежный достаток, от которого поэт отказывается. Неправдоподобный финал, примиряющий героя с новыми обстоятельствами, чуть смазал впечатление, но в целом книга мне понравилась. И, словно дополнением к истории взросления, я нашел на последних страницах кассовый чек. Четыре строчки, одна за другой: Д.Оруэлл "Добро пожаловать в фикус!" … 219 р. Ушлый киоскер недодал 1 р. сдачи и пакет. Объявили станцию, на которой нужно было сделать пересадку. Я вышел, поднялся по лестнице и неожиданно столкнулся со старым институтским приятелем. Спешно пожав руку, он крикнул, что через минуту вернется, и скрылся в толпе. С этим приятелем, скорее, просто знакомым, мы никогда не были дружны. Его поведение не поддавалось объяснению. О чем нам говорить? Зачем мне его ждать? Все же я прислонился к стене, бросая взгляды в сторону эскалатора. Ни через минуту, ни через пять минут однокурсник не появился. Я высматривал его среди прохожих, но все тщетно. Спустя еще несколько минут я заметил, что тупик, в котором я стою, заполонили однотипные женщины средних лет. Часть из них выстроилась вдоль стен небольшими группками или поодиночке. Остальные сновали от компании к компании. Они высматривали обрывки бумажек с экзотическими названиями. Такие были почти у всех них. Скоро непрекращающееся мельтешение и женские вопли стали раздражать. Особенно вопли. Как только женщины находили друг друга и переставали перебегать с места на место, они затевали визгливую беседу. Я никак не мог понять, о чем они говорят. Обилие незнакомых экзотически звучащих терминов, всевозможные абелии, бильбергии, криптомерии, перескии, фатсхедеры, цинерарии… Что, черт возьми, скрывалось за этими непроизносимыми словами? Некоторые женщины пришли с детьми, в основном мальчиками десяти-двенадцати лет. И взрослые, и дети имели вид невменяемых психопатов. Они пялились друг на друга выпученными глазами, сновали между группками, в гомоне голосов, шуме подъезжающих поездов умудрялись перекрикивать друг друга, вступали в споры, яростно жестикулируя, с трудом удерживаясь от драки. И тут, когда я совершенно забыл про однокурсника, из-за которого здесь оказался, появилась старуха. Жена киоскера, с которой я сегодня встречался. Она неспешно приближалась, неся в руках горшок с комнатным растением. - Вот так встреча, - старушенция заулыбалась. – Второй раз за день. Что вы здесь делаете? Я замялся с ответом. - Вы по делу? Или так?.. - Так, - неуверенно произнес я и, поймав вопросительный взгляд, добавил. – Жду знакомого, но он что-то не спешит. - Тогда, может быть, у вас найдется для меня несколько минут?.. - Найдется. Старуха взяла меня под руку и повела на платформу. В поезде она передала мне горшок с цветком. - Выменяла на две герани. - Что это? – спросил я. - Гвинейская леэя. Удивительное растение. Нужно подлечить и вы увидите, насколько прекрасна… - продолжение утонуло в грохоте колес. На лице старухи проступили безумные черты суетливых женщин из тупика. Когда она замолчала, я на всякий случай кивнул. К счастью, о леэе больше не заговаривали. [8] - Зайдем в церковь, - предложила моя спутница. - Что? – переспросил я. - В церковь… Это по дороге… Всего на пару минут. - Я подожду вас снаружи. Старуха бросила на меня неодобрительный взгляд. - Как хотите. Когда мы оказались у церковной ограды, она сказала: - Я, пожалуй, тоже не стану заходить. Давайте чуть-чуть постоим. Мы остановились. - Видите собаку? - За оградой лежала привязанная к конуре собака. Огромная кавказская овчарка, если я правильно определил. - Охраняет церквушку. Она, кстати, крещеная. - Собака? – удивился я. - Да, да, - закивала старуха. – Приглядитесь. Действительно, на шее овчарки болтался блестящий крестик. - Но ведь животное… Собеседница улыбнулась. - Это не имеет никакого значения. Ладно, идемте. По дороге старуха показала на длинное трехэтажное здание. - Здесь раньше работал мой муж. - Здание было поистине масштабных размеров - не меньше полукилометра длиной. - Вон окна его кабинета. На втором этаже, ровно посередине. Она уставилась на меня. - Мужская уборная располагалась в паре метров от кабинета мужа. Очень удобно: вышел, и сразу туалет. Но однажды все изменилось. Администрация сдала в аренду половину третьего этажа, и новые хозяева отгородили свою территорию стеной. Туалет оказался по другую сторону. А на втором этаже мужской туалет уже несколько лет был закрыт на ремонт. На первом туалетов не было вообще. Понимаете? Моему мужу приходилось тащиться по коридору к лестнице, спускаться на второй этаж, затем к лестнице на другой конец здания, снова подниматься на третий и напоследок еще пол этажа. И все это, чтобы оказаться у мужского туалета, который в двух метрах от его кабинета. После следовало проделать тот же путь в обратном направлении. Здание – 540 метров. Вот и считайте: 1080 метров до туалета вместо 2, как было раньше. И еще 1080 метров обратно. По полчаса уходило на прогулку. - Можно было открыть туалет поближе, - предложил я. - Можно, - согласилась старуха. – Но кому это интересно... Был ведь мужской туалет на втором этаже, точно под таким же на третьем. До него мужу пришлось бы идти 540 метров вместо 1080. Но ведь и его не открыли. Тот туалет как засорился, так и стоял на ремонте. Никто ничего не чинил. Рабочих ни разу не видели. Оставалось по полдня мотаться к писсуарам и обратно. Мы шагали вдоль высокого забора, огораживающего парк. - Вот и проем, - сказала старушенция, остановившись. – Опля. Она запрыгнула на бетонную часть ограждения, пролезла между прутьев и спрыгнула с другой стороны. Я проделал то же самое, хотя и не так проворно из-за горшка с гвинейской леэей. - Этот туалет, эти бесконечные походы окончательно добили мужа. Он и раньше имел неприятный характер, а тут самые мерзкие черты полезли наружу. Муж превратился в озлобленного старика: мелочного, недоверчивого, боязливого. Когда он смирился с тем, что туалет никогда больше не будет поблизости, его уволили. Муж долго искал работу, но так и не нашел ничего приличного. Через знакомых устроился в газетный киоск, где теперь и работает, все глубже погружаясь в уныние. Мы выбрались на асфальтированную дорожку. - Кажется, мы уже достаточно хорошо понимаем друг друга, чтобы быть откровенными, - старуха многозначительно посмотрела на меня. - Если б вы знали, как я устала. Я уравновешенный человек, но и меня можно вывести. Когда годами бьешься об одну и ту же стену, сталкиваешься с теми же мелкими мерзостями, гнусными закидонами. И видишь, что со временем все становится только хуже. Ничего не меняется в лучшую сторону. Вам это знакомо? Вы кого-нибудь ненавидите? Кажется, я потерял нить разговора. Как будто прослушал важный фрагмент. Но не стал сообщать об этом, лишь мотнул головой. - Я так и думала. В вашем возрасте рано ненавидеть. А в моем… в самый раз. Собеседница замолчала. Пришлось и мне вставить пару слов. - Вы имеете в виду своего супруга? На ее лице выступила гримаса отвращения. - Супруга вы ненавидите? – повторил я. Через несколько секунд старуха наконец ответила: - Ну конечно. Кого же еще. Вы же видели этого человека. Разве можно испытывать к нему что-то, кроме ненависти? - Не знаю. - Разумеется, не знаете. Откуда вам знать, если я почти ничего не рассказала. Но с чего начать? Слишком много всего накопилось. Взять хотя бы зубную пасту. Его бережливость… Даже не бережливость… он просто играет на моих нервах. Зубной пасты всегда вдоволь: в шкафчике лежит по три-четыре тюбика. И, несмотря на это, когда тюбик заканчивается, старик не берет новый, а зовет меня. Чтобы я держала его щетку, а он обеими руками выдавливал пасту. Причем это длится не день - почти неделю он изводит меня своим идиотизмом. Я уже приготовилась ко сну, легла в постель, а муж зовет из ванной, протягивает щетку, я стою и жду, когда он выдавит эту чертову пасту… Хотите яблоко? Она вытащила из сумочки яблоко и протянула мне. Я отказался. Старушенция, не настаивая, начала есть сама. - Или печатание. То длинное здание, которое мы прошли, это институт космических исследований. Муж работал научным сотрудником. Не знаю уж, чем конкретно он занимался, не вдавалась в подробности, но когда его уволили, он дописывал диссертацию. Не успел закончить в институте. Однако от затеи не отказался и продолжил дело дома. Мне его занятие кажется совершенно абсурдным. О каких космических исследованиях можно писать в нашей комнатушке? Никаких исследований он давно не проводит, но каждый день стучит на машинке. И занимается этим исключительно когда я сплю. В любое другое время избегает машинки, но стоит мне уснуть, как мерзавец берется печатать. - Поговорите с ним… Спутница нервно расхохоталась. - Сто раз ему объясняла, чтобы не подходил к машинке, когда я сплю. Но у старика всегда оправдание, причем одно и то же – мол, он работает очень тихо. Бестолочь!.. Я втолковывала и так и этак, что просыпаюсь от любого стука, ведь он довел меня до такого состояния, что я вообще не смогу спать при стуке машинки. Но нет, муж не признает никаких доводов. Каждый раз твердит, что работал тихо, и я проснулась от чего-то другого. Иногда, когда я впадаю в бешенство и готова разбить машинку об его голову, он может пообещать, что будет работать в другое время. Но проходит несколько дней, и я снова просыпаюсь из-за стука. Ничего нельзя сделать. Это как ритуал. Я укладываюсь в постель, затем он зовет меня выдавливать пасту, я снова ложусь, засыпаю, просыпаюсь от стука машинки и слушаю осточертевшие заверения, что он работал очень тихо, долго успокаиваюсь, привожу нервы в порядок, старик решает тоже лечь, почти всегда он засыпает первым, я узнаю это по храпу, который со временем делается все громче, пока спать становится совсем невозможно, мне, по крайней мере, он-то отлично спит. Вы просто не представляете, как это выводит из себя. Я совершенно опустошена. Старуха раздраженно швырнула огрызок, который ударился о ствол дерева и разлетелся на куски. Несколько минут мы шли молча. - Или вот еще... Она неожиданно остановилась и повернулась ко мне. - Я вас не утомила? - Нет. Продолжайте. Старушенция двинулась дальше. - Так вот, история про мороженое и пирожное. Если честно, мне совсем не хочется рассказывать. Жутко неприятно и стыдно. Наверно, из-за того, что впутаны посторонние люди, соседи. Но я все-таки расскажу, иначе вы не поймете, что за человек мой муж. Несколько минут спутница собиралась с мыслями. - Мы хоть и долго живем в нашем доме, почти никого там не знаем. Единственный знакомый – сосед, по протекции которого муж устроился в газетный киоск. Однажды этот сосед попросил его погулять со своей дочкой. Мол, супруга уехала на несколько дней, сам он завален работой, так что времени ни на что не хватает. А мой старик сидел без дела, не знал чем заняться. Конечно, он согласился, хотя и покочевряжился. Сосед привел девочку, выдал кое-какие деньги на карманные расходы. Он объяснил, что дочка может попросить на улице мороженое или конфет… короче, каких-нибудь сладостей. Пусть старик купит ей, что она захочет. Но не больше двух вещей, иначе ребенок заболеет диатезом. Муж взял деньги и отправился с соседской девочкой на улицу. Он, действительно, долго гулял по всему району. У каждого киоска девочка тянула старика за руку и просила мороженое, но тот постоянно откладывал. Показывал рукой вдаль, мол, немного дальше будет другой киоск, там мороженое еще вкуснее. Так они и слонялись от киоска к киоску. Бедная девочка не попробовала ни мороженого, ни конфет – вообще ничего. В самый последний момент, когда супруг с девочкой подходили к дому, она со всей решитемостью повисла на его руке и потребовала немедленно что-нибудь купить. Старик с недоумением посмотрел на девочку и заявил, что она уже съела и мороженое, и пирожное Наполеон. Затем спешно завел оцепеневшего ребенка в подъезд и сдал соседу. Тот проводил плачущую девочку в детскую и вернулся в прихожую попрощаться. Старикан, не моргнув глазом, рассказал, что в киоске оставалось только самое дорогое мороженое и такое же пирожное, он не решился вести девочку в другое место и купил все там. Словом, ему пришлось немного доплатить из своих денег. Сосед достал кошелек и отсчитал еще несколько купюр, снова поблагодарив. Муж молча взял деньги и отправился домой. История и правда произвела неприятное впечатление. Причем не столько на меня, сколько на мою спутницу. Старушенция заплакала. Я хотел утешить ее, но не знал как. Наконец я спросил: - Как вы узнали об этом случае? Спутница бросила затравленный взгляд, словно не веря своим ушам, но все же ответила. - Муж сам рассказал. Еще и хвастался заработанными деньгами. Не сдержавшись, я усмехнулся. Это окончательно расстроило старуху. Она разревелась. Я недоумевал, зачем это сделал. Ведь я не испытывал к собеседнице ничего, кроме сострадания, хотя и не знал, как его выразить. - Спасибо, что выслушали, - сказала старуха, успокоившись. – Теперь я хотела бы остаться одна. Вы найдете дорогу? Я кивнул. - Тогда до встречи. Она протянула руку, которую мне пришлось пожать. - До свидания, - сказал я и направился в обратную сторону. [9] В метро я увидел уродливую попрошайку, карлицу, страдающую церебральным параличом. Она шла по вагону и отвратительным фальцетом клянчила деньги. На остановке карлица вышла, на мгновение я потерял ее из виду, а когда снова заметил, она уже заходила в поезд, идущий в противоположном направлении. Конечно, это была другая карлица, потому что платформу рассекала шахта третьего пути: у попрошайки ушла бы уйма времени, чтобы пройти в конец перрона к лестнице и вернуться по соседнему перрону. Тем не менее, обе карлицы, первая и вторая, были неотличимы, словно копии. Я вышел на следующей станции, где час назад столкнулся с институтским приятелем. И не поверил своим глазам – он стоял, прислонившись к стене, в том же самом месте, где раньше ждал его я. - А ты не торопишься, - бросил мне бывший однокурсник. - Вообще-то я… Молодой человек остановил меня. -Ладно, ладно, не об этом речь. Ты сейчас не сильно занят? Составишь мне компанию? Вокруг сновали все те же безумные женщины с экзотическими словами на клочках бумаги. - А что ты хотел? – спросил я. - Да так… Ничего особенного. Прогуляться в одно местечко. - Пойдем. Мы поднялись на улицу. Приятель захотел мороженое и присоединился к небольшой очереди в киоск. Перед ним стояла женщина с ребенком на руках. Второй ребенок, постарше, крутился у витрины. - Ты выбрал мороженое? Скажи, какое? – нетерпеливо потребовала мать. Хитро улыбаясь, мальчик ткнул пальцем в витрину. - Ты не сможешь его есть: оно без палочки. Все, пойдем. Она схватила сына за плечо и увела за собой. Мой спутник задал мне почти тот же вопрос: выбрал ли я мороженое. Я показал на то же, что хотел мальчик. Себе приятель выбрал обычное - в вафельном стаканчике. Палочки, в самом деле, не оказалось. Пришлось, как в детстве, есть ключом, сняв его с брелка. Проходя мимо той матери с детьми, я зачем-то показал старшему язык. Не самый достойный поступок, но я не смог удержаться. Бывший однокурсник спешно расправился со стаканчиком, я же еще долго ковырял ключом в мягкой, подтаявшей субстанции и даже не заметил, как мы оказались на кладбище. Приятель переходил от могилы к могиле, внимательно всматриваясь в надгробия. Наконец мы остановились. Я как раз закончил с мороженым и искал, куда выбросить освободившийся лоток. - Ты, наверно, уже догадался, зачем мы здесь? Я пожал плечами. Спутник хихикнул, мне показалось, немного нервно. - Речь о твоих новых знакомых, - начал он, – о старом киоскере и его супруге. Ты ведь уже несколько раз с ними встречался, да? - Да, - подтвердил я. Приятель выхватил у меня лоток и швырнул за надгробие. - Старуха говорила с тобой о каком-то задании, связанном со стариком, но все очень туманно, так что ты ничего толком не понял? Не волнуйся, тебя еще ждет ясность – горькое озарение, а потом и расплата за содеянное, если вовремя не остановишься. Понимаешь меня? - Совершенно не понимаю. - Хорошо, обойдемся без намеков. Старуха натаскивает тебя на своего мужа, что бы ты в конце концов его убил. Он замолчал. Мы долго стояли в полной тишине посреди могил. - Честно говоря, все это не особо реалистично, - сказал я. - Пройдемся – посмотрим на несколько могил. Первой могилой, которую мне показал спутник, была та, у которой мы стояли. Супружеская пара, умершая в один год. Обоим не больше сорока лет. Спустя минут пять приятель нашел вторую могилу. Снова супружеская чета, умершая один за другим. Немного старше первой пары. Затем я увидел третью и четвертую могилы. Почти одновременно ушедшие из жизни супруги. Под каждым следующим надгробием были все более старые мертвецы. В покойнице четвертой могилы я узнал свою старушенцию. Разве что она была чуть младше. Потом мы осмотрели могилы в обратном порядке. Моя догадка подтвердилась – на всех четырех надгробиях были фотокарточки одной и той же женщины разного возраста. Имя не менялось, а фамилия совпадала с фамилией мужа. - Но как такое возможно?! – не выдержал я. - Твоя старуха – убийца. Но убивает она не сама - а находит исполнителей вроде тебя. Увлекает их рассказами о своих супругах, сгущая самые негативные качества. Причем старуха ничего не придумывает, рассказывает как есть. Так ловко, что у слушателя само собой возникает желание справедливого возмездия. Старухе остается лишь слегка подтолкнуть исполнителя, чтобы мысль претворилась в жизнь. Старик умирает, и на кладбище появляется новая могила с его постаревшей супругой. Если не хочешь стать убийцей пятой жертвы, уезжай как можно скорее и как можно дальше отсюда. Главное - скрыться от старухи. Иначе сам не заметишь, как превратишься в убийцу. Сначала в собственном воображении, а потом и по-настоящему. Уезжай в самое ближайшее время. Мысли путались, не позволяя как следует все обдумать. - Но у меня работа… - начал было я. - Какая работа? – спросил приятель. - Я спутник. - Спутник, - повторил он. – Хорошая работа, но и от нее можно отказаться… Хотя бы на время, пока не избавишься от старухи. Кстати, она обычно предлагает вознаграждение. Можешь попробовать форсировать процесс: выпросить деньги и смыться. Я вспомнил про билеты, которые нам купил отец Арины. Действительно, у меня же и билет уже есть. Со дня на день мы с Ариной и так покидали город. Убегу сразу от двух зайцев: старухи-убийцы и сброшенного с парапета пьяницы. Как удачно все-таки сложились обстоятельства. Я заверил приятеля, что поступлю так, как он предложил, и мы двинулись к выходу. [10] Я встретился со старухой на следующий же день. Специально приехал к газетному киоску и крутился неподалеку, пока не заметил ее. Старуха вела себя скованно, наверно, не ожидала меня увидеть. По дороге я купил ей букет тюльпанов, но все осталось по-прежнему. Возможно, из-за того, что я попросил самые дешевые цветы, и старуха это услышала. - Спасибо. Хотя я не очень люблю тюльпаны. – Она сделала паузу. – Честно сказать, я их просто ненавижу. Тюльпаны такие… скупые. - Скупые, как ваш муж? – уточнил я. Старуха внимательно на меня посмотрела. - Скупые, как мой муж? – повторила она. – Да, наверно. Вы уже так хорошо его изучили? Я промолчал. - Вы правы, старик поразительно скуп. Но даже более, чем скуп, он стыдлив. Вы знаете, что стыдливость бывает двух типов? Я мотнул головой. - Когда муж еще работал в космическом институте, то отказывался говорить со мной по телефону, когда был не один. Чужое присутствие во время телефонного разговора вызывало у него конфуз. Это стыдливость первого типа. Со временем она развилась в стыдливость второго типа. Старик перестал говаривать по телефону не только, когда сам находился не один, но и когда я была не одна. То обстоятельство, что посторонний может услышать наш разговор, хотя бы одного из говорящих, приводило его в оцепенение. Мне рассказывали, как муж краснел, узнавая, что я не одна во время нашего телефонного разговора. Старуха перевела дыхание. - Когда он еще был молод, то вообще боялся звонить, всегда просил меня. Забавно, что и его родители стеснялись нам звонить. Они делали это через брата мужа, который жил с ними. Когда родители хотели поговорить с моим мужем, они просили позвонить его брата. Трубку брала я, передавала мужу, он обменивался с братом парой фраз, после чего тот передавал трубку матери или отцу и начиналось общение, ради которого все это затевалось. Сумасшедший ритуал… Старуха недобро улыбнулась и отвернулась в сторону. - С таким человеком нелегко жить, - сказал я. – Мне кажется, я прекрасно понимаю ваши чувства. - Да что вы понимаете… - махнула она рукой. – Этого так просто не понять. Здесь не просто чувства. Здесь… - Ненависть, - подсказал я. Старуха резко повернулась. - Вы абсолютно правы - ненависть, - воскликнула она. – Ненависть к человеку, отравляющему твою жизнь, вбивающему клин между тобой и всем остальным. Ты перестаешь воспринимать мир естественным образом, потому что все искажено кривым стеклом, оказавшимся между тобой и реальностью. Злой, отвратительный гротеск вместо привычной жизни. Иногда это наводит на мысли о самоубийстве. - Вам не об этом нужно думать. - Не об этом? – удивилась старуха. – А о чем же, в таком случае? Я выждал паузу. Старуха пристально всматривалась в мое лицо. - Хотите, я убью вашего мужа? Спутница пару раз моргнула, сглотнула слюну. Она словно ждала этих слов и теперь медленно успокаивалась, удовлетворенная тем, что все прошло как задумывалось. - Давайте присядем, - предложила старуха и опустилась на скамейку. – Я знаю, что вы серьезный молодой человек и просто так болтать не будете. Я рада, что мы познакомились и так стремительно сблизились. Я вам доверяю и очень на вас рассчитываю. У старика на банковском счете лежит некоторая сумма: не очень большая, но и не маленькая. Я передам ее вам, как только вы сделаете то, о чем сказали. Нужно было что-то ответить, заверить собеседницу в серьезности моих намерений, но я молчал. К счастью, старуха продолжила сама. Взглянув на подаренный букет, она сказала: - Мы начали с того, что обвинили тюльпаны в скупости, как моего мужа. Старик, действительно, большой скупердяй. Не может ни одну вещь купить просто так, просто из-за того, что она ему понравилась. Объезжает все магазины, записывает цены в блокнот, сравнивает, чтобы через несколько месяцев купить вещь в соседнем магазине, где увидел ее впервые. Мы только поженились и, гуляя, зашли в магазин. Мне жутко понравилась разделочная доска. Супруг заметил мой интерес и несколько раз спросил, нравится ли мне эта доска. Но так и не купил ее. Прошло месяца два, я уже забыла о той доске, муж привел меня в тот магазин и спросил, что я хочу. Я выбрала утюг. Мне как раз нужен был утюг. Муж побледнел, изменился в лице. Мой выбор сначала сконфузил его, а потом едва не привел в ярость. Он схватил меня за руку и подвел к разделочной доске, которая мне когда-то понравилась. Муж заявил, что в прошлый раз я выбрала ее. Затем достал блокнот и показал страницы, исписанные мелким почерком: он объездил все магазины города, сравнивая цены. Исследование показало, что первый магазин предлагал самую низкую. Я сказала, что теперь мне нужен утюг, а доску я давно позабыла. Мы тогда чуть не поругались. Или даже поругались, я уже не помню. Остался очень неприятный осадок. Мимо нашей лавки прошел разговаривающий сам с собой человек, городской сумасшедший. Прохожие обходили его, опасаясь привлечь к себе внимание. Сумасшедший остановился, потом развернулся и двинулся обратно. - Давайте уйдем? – предложила старуха, стиснув мою руку. - Боитесь, что он к нам пристанет? – спросил я. - Да нет, просто… Просто не хочу. Мы поднялись и пошли по бульвару – прочь от городского сумасшедшего. - За что же вы все-таки полюбили мужа? – спросил я. Старуха улыбнулась. - Знаете… За сущую ерунду. Я приехала к подруге и увидела во дворе компанию мужчин средних лет. Они играли в домино. Среди них был и мой будущий супруг. Он тоже играл в домино, причем играл блестяще. Понимаете? Б-л-е-с-т-я-щ-е! Она рассмеялась. - Представляете: я влюбилась в то, как кто-то играет в домино. В манеру игры. Все эти клацающие друг о друга костяшки, белые точки на черной поверхности, резкие вскрикивания игроков. И среди всего этого – моя будущая любовь, блестящий игрок в домино. Настроение моей спутницы улучшилось, с лица не сходила улыбка. Старуха взяла меня под руку, беспрестанно шутила. Мы говорили о какой-то приятной чепухе, как вдруг спутница крепче стиснула мою руку и показала на витрину. - Вот банк, в котором у мужа счет… Вы не забыли о нашем уговоре? - Нет, я все помню, - сказал я. - Тогда я прямо сейчас зайду и сниму по доверенности все деньги. Они - ваши. Но завтра вечером, когда старик будет возвращаться домой, вы должны исполнить свое обещание. Идет? - Идет. Старуха отправилась в банк. Минут через двадцать она вышла и передала мне конверт. - Не забудьте – завтра вечером! – сказала она и, поцеловав меня в щеку, ушла. Когда старуха скрылась, я сел на лавку и заглянул в конверт. Внутри лежали деньги. Не так, чтобы очень много, но и не мало. Как и обещала старуха. С этой суммой я мог забыть о работе на несколько месяцев. Что я и собирался сделать: утром следующего дня мы с Ариной уезжали во Львов. |
