Общество поэтов июля Море было очень теплым, впрочем, как и всегда в июле. Мы сидели на его берегу, как медленные заклинатели удивительно спокойных птиц. Принцесса Николь Габриела держала в руке бокал с зеленоватой жидкостью льда. Вообще-то разумные люди не пьют абсент, но мы с Николь – два человека, любящих порассуждать о том, что реально и что нет, - к таковым не относились. Солнце было высоким и прекрасно желтым. Вообще-то в июле два дня идет дождь, и никто не знает когда. Эти дни разыгрывают в лотерее, и может даже быть такое, что дождь будет идти два дня подряд, но на моей памяти такое было только один раз. Я просыпал песок сквозь пальцы, от его тепла у меня немного кружилась голова. Странно, что я до сих пор чувствую себя немного чужим в июле, как незаконнорожденный в королевской мантии. Мои родители жили в квартале четвертой луны января, потом они разбогатели на кристаллах свободного сна, и смогли переехать в июль. И хотя я жил в январе всего до четырех лет, я навсегда запомнил его мучительный холод, тусклый серый свет уличных фонарей, шарфы и рукавицы, и вечно хмурых прохожих. О чем ты думаешь? – спросила меня Николь. Да так, вспоминаю о том, как я жил в январе, - ответил я, - слушай, Николь, а давай сходим в январь на экскурсию? Что за странная мысль, - Николь поправила выбившуюся прядь волос, - у нас даже одежды нет подходящей. Мне кто-то говорил, что в визовом центре есть специальный гардероб для таких, как мы. Ну не знаю, - ответила она, - я никогда не видела снег, только в кристаллах, наверное, будет интересно посмотреть. Мы допили абсент, и я почувствовал приятное тепло в висках. Крики детей, купающихся в море, отдалились и стали почти неслышны. Рядом с нами сидела молодая мать и как сомнамбула медленно смотрела на зеленую воду. Мы пошли вдоль берега, Николь жила недалеко и с ее террасы море было совсем близко. Черная и белая галька молчала под нашими ногами. Готические башенки прибрежного казино сияли светлым неоновым светом. Игроки с неудачной кармой сидели одетые на пляже и безрадостно смотрели в аквамариновый итальянский цвет моря. Бедные дети, - сказала о них добрая принцесса Николь Габриель. Мы дошли до ее дома, черные окна молчали, простыни и наволочки беспомощно висели на высоких веревках, как никому ненужные флаги белой страны. Дверь, которую никогда не запирали, заскрипела и мы вошли в дом. На диванах и креслах гостиной лежали фотографии, звездочки и сны. Николь стала готовить кофе, а я закурил коричневую сигариллу, заклеив ее – по нынешней моде – тремя гранулами Луны. Сидя в кресле, я невнимательно проглядывал журнал с инсталляциями, черные, белые и коричневые мордочки внимательно смотрели на меня с прозрачных страниц. Потом Николь принесла кофейник и холодные стаканы. Расскажи мне про январь, - сказала она, разлив темную жидкость по стаканам. Там всегда холодно, - ответил я, - минус 2 градуса по Фаренгейту, солнца совсем нет, то, что там на вечно сером небе, нельзя назвать солнцем, на лицах прохожих совсем нет улыбок, все словно бы решают какую-то грустную математическую задачу, и все мечтают о жарком солнце и смотрят кристаллы сна о вечно прекрасных летомесяцах. А что там делают люди? Ну, в смысле, чем они там занимаются? Все работают на заводах, на конвейере, эта работа отупляет и выматывает, и никто никого не любит. Воскресенье – выходной, и каждое четвертое воскресенье проводится лотерея, в которой можно выиграть зеленую карту жительства в любом месяце, но выигрывают крайне редко, тем не менее все жители января покупают лотерейные билеты. Еще можно повысить свой статус с нулевого до самого высокого, я, правда, уже не помню, как это делается, надо спросить у моих родителей, и обладатели самого высокого статуса тоже могут получить зеленую карту. Река всегда покрыта льдом и давно превратилась в ледяную улицу. Я там ходил в подготовительную группу детского сада и все мои так называемые друзья и подруги, весь этот несчастный гранфаллон мучеников до сих пор живет там, только теперь они стали совсем взрослыми и для них снег то же самое, что для нас морской песок. Мы жили в высоком многоквартирном доме, в небольшой комнате, втроем, пока родители не смогли повысить свой статус, тогда мы переехали в квартиру побольше. Мой отец работал программистом кристаллов свободного сна и писал отличные программы о проблемах летолюбви и о жизни в летомесяцах, которые продавались очень хорошо. После успеха первых кристаллов ему даже начальство выдало двухдневную визу в август, чтобы он получше ознакомился с летожизнью. Он привез мне оттуда морские раковины, я принес их в детский сад, и я помню, как все дети мне завидовали. Для матери он привез набор засушенных цветов августа, ты их видела, конечно, они очень долго стояли у нас на полке, в неглубокой вазе, и в нашей квартире пахло августом, и все наши гости подходили и вдыхали запах этих цветов. Такая была жизнь в январе. Все было заполнено снегом и холодом. Иногда я просыпаюсь оттого, что я снова вижу снег, я снова маленький мальчик и живу в квартале третьей луны января, и мне отчего-то становится грустно и как-то невыносимо тоскливо, словно бы я навсегда заключен в этом янтаре воспоминаний. Мы допили кофе, и я закурил новую сигариллу с гранулами. Николь открыла окно, чтобы комната хоть немного проветрилась. На небе уже были звезды и прекрасно очерченные моря Луны. Мы попрощались, она поцеловала меня в щеку, встав на цыпочки, и я пошел в родительский пентхауз. Я прошел бульваром Влюбленных и вышел на свою улицу Вечно Сияющих Солнц. Родители уже спали и я, стараясь не шуметь, прошел в свою комнату. Я включил кристалл бука и зашел на сайт визового центра. Визы в январь были бесплатные, в отличие, почему-то, от месяцев весны. Я выбрал однодневный туристический визит и заполнил две анкеты – свою и Николь. Свою мне пришлось заполнять гораздо дольше, так как я уже жил до этого в январе, и мне пришлось отвечать на множество вопросов – болел ли я циркониевой лихорадкой, болели ли мои родственники, чем они занимались в январе и так далее и тому подобное. Наконец анкета закончилась, и я выключил кристалл, почты не было, мне в принципе некому писать, разве что Николь, но она не любит отвечать на письма, и так вышло, что мне никто не пишет. Потом я разделся, надел пижамное платье и лег спать. Кристалл сна я не стал включать. Ночь прошла спокойно, без сновидений. Утренний кристалл горел невидимым голубым светом. Горячее солнце прекрасно освещало комнату. Я позавтракал вместе с родителями и рассказал им о своем желании посетить январь. Они удивились и не высказали желания присоединиться ко мне. После переезда они так ни разу и не возвращались в январь, а ведь прошло уже шестнадцать лет. Впрочем, я их понимаю, этот холод января слишком глубоко проникает в сердце, словно поцелуй прекрасной королевы льда. Прошло уже столько лет, а они все никак не могут согреться. Позавтракав, я отправил мэйл Николь Габриель о том, что можно сегодня сходить в визовый центр, она мне ответила короткой запиской, что она еще не проснулась. Потом я решил сходить в Общество поэтов июля, в котором я состою. На улице было полно электроэкипажей, права на управление которыми я так и не удосужился получить, и поэтому спустился в андерграунд. Пишу я по старинке, на бумажных листах, как Эржена Михайлова, помощником поэта принципиально не пользуюсь, и мой, в сущности, единственный постоянный читатель, это Николь, да и она к моему творчеству относится прохладно. В июле поэтов немного, в обществе состоит всего четырнадцать человек, среди которых у меня есть два-три знакомых и ни одного друга. Тем не менее в июле каждый может делать, что хочет, и даже такому маленькому гранфаллону, как наш, магистрат выделил отдельное здание. У нас там даже есть свой бар, в котором правда нет бармена. Каждый приносит то, что хочет, и все это постепенно выпивается, так как среди поэтов трезвенников нет. Мой абсент никто кроме меня в обществе не пьет и поэтому я за него совершенно спокоен. В десять утра в баре еще никого не было, я достал с полки бутылку абсента, потом налил в бокал простой воды, чтобы разбавлять алкоголь до приятного зеленого цвета, и уселся за один из столиков. Вместо бука я достал простую бумажную тетрадь и старинную вакуумную ручку, которую я купил по случаю у какой-то старухи на воскресном рынке. Я склонился над тетрадью в классической позе поэта и медленно вывел – пятнадцатая глава. Сейчас я пишу «Поэму космоса» и получается, на мой взгляд, хорошо и интересно. Там речь идет о космическом корабле и принцессах, которые летят на этом корабле, летят они так долго, что давно уже забыли, откуда они летят и куда и как вообще оказались на этом корабле, и в иллюминаторах вечные звезды на фоне вечной черноты. Некоторые спят долгим кристаллическим сном, некоторые пьют и развлекаются и так далее, а корабль никак не может пристать к берегу какой-нибудь планеты. Сюжет этот не мой, когда-то давным-давно я видел эту сказку в кристалле сна. Причем чем там кончается, я не помню, а может я просто не досмотрел сказку до конца, и чем у меня кончится, я тоже пока не знаю, конец должен прийти сам, сам собою. Может быть, корабль пристанет к берегу, а может быть, и нет. Я написал пятнадцатую главу простой двойной повторяющейся рифмой, и только начал шестнадцатую, как позвонила Николь Габриель. Я проснулась, - сообщила она мне ясным голосом, - так что, мы сегодня пойдем в январь? Если дадут визу, то можно и сегодня, я вчера заполнил наши анкеты. Ты опять сидишь в этом дурацком баре? – спросила она. Ну да, - ответил я, - а что такого? Ты говоришь так, как будто ты моя жена. Николь, довольная, засмеялась, - ты долго еще будешь там сидеть? Давай в час встретимся в визовом центре, не забудь свой идентификационный кристалл. Окей, - на голландский манер сказала Николь и отключилась. Я снова взялся за перо, в бар зашла Флорентина, некрасивая поэтесса средних лет, с которой я немного знаком. Мне ее отчетливо жаль, ее, наверное, никто не любит, да и стихи она пишет ужасные, в основном, о неразделенной любви. Мы обменялись приветствиями, она взяла какой-то сладкий розовый ликер и уселась за столик, раскрыв свой ультрамодный бук. Так мы писали в полной тишине, только у Флорентины изредка попискивали сообщения Радуги, в которой она состояла, пока не наступила половина первого. Я сложил свою тетрадь, попрощался с Фло и пошел в визовый центр. Он располагается неподалеку от общества поэтов июля, и я пошел пешком. Вообще Июль достаточно компактный город, только береговая полоса моря бесконечна, и в любую точку города можно при желании дойти пешком. До визового центра я дошел без пяти час, Николь, естественно, еще не было. Я вошел внутрь, чтобы занять очередь, но перед кабинетом января не было ни одного человека, зато в двери июня и августа стояли большие очереди. Я снова вышел на крыльцо и закурил сигариллу, на этот раз без гранул Луны, потому что в общественных местах это считается моветоном. Николь появилась только в двадцать минут второго, впрочем, она всегда опаздывает и я к этому давно привык. На ней было простое белое платье, волосы были заплетены в давно немодный конский хвост. В кабинете января нас встретила тихая служащая, этакая мышка лет тридцати, на ее плечах была теплая шаль, видимо, это было что-то вроде униформы. Увидев в анкете, что один из нас уже был в январе, она не стала ничего объяснять и спрашивать, а просто поставила печати и отпустила нас. Мы поблагодарили ее, и пошли в гардероб. Там тоже никого не было, только позади стойки сидела старенькая гардеробщица и читала какую-то неткнигу. Вам куда, ребята? - спросила она нас. Узнав, что в январь, она удивилась и пошла в дальний конец гардероба. Не было ее долго, наконец, она вернулась с целым ворохом одежды и вывалила ее на стойку. Там были куртки, шапки, шарфы, рукавицы, теплые штаны и теплая обувь. Мы с Николь смотрели на все это, не зная толком, как все это надевать. Добрая старушка нам все объяснила, глядя на нас так, словно бы мы собирались в антарктическую экспедицию. Мы пошли в примерочные кабинки, чтобы переменить летоодежду на весь этот ужас. Наконец мы вышли из кабинок и, взглянув друг на друга, невольно засмеялись. Выглядели мы, конечно, странно. Потом мы вышли в светящийся коридор и пошли по нему в сторону летограницы, к двери, за которой нас ждал январь. 27-28.08.12. |