Маргарита Кривченко
Карты
Мы маршируем
вдвоем, в парадной форме - красные трикотажные брючки и белая рубашка.
Тротуар из маленьких каменных плиток. Она берет меня за руку - пойдем,
хватит. Узкие глаза, вкрадчивые движения – я из Токио, живу в Лондоне, ты
знаешь. Она гладит меня по руке.
- Не смотри на
меня.
- Пойдем в кафе. Ты знаешь, где здесь хорошее
кафе?
Я оглядываюсь по сторонам – пустые улицы.
- Какой это город?
Кажется,
она тоже растерялась.
- Москва, может быть?
- Нет, не Москва. Или Лондон, или Токио. Я не знаю
здесь никаких кафе.
Я звоню в квартиру – открывает
бабушка. Из квартиры не доносится ни звука. А где все, умерли? Все умерли.
На бабушку падает солнечный свет из подъездного окна, она блаженно
щурится. Да, пойди, сама посмотри. Я захожу в дом, где полно комнат. Иду
на кухню, очень хочется пить. «Просто в одночасье, - говорит бабушка, -
Что со всем этим делать, интересно?» Улыбка от солнца еще не сошла с ее
лица.
Звонит телефон, это японка. Я уже устроилась
в гостиницу, говорит она, прогуляемся? Мы же, наконец, в твоем городе, да?
С трубкой на плече я открываю дверь холодильника, достаю воду. Да, в моем
городе. Для прогулки это не имеет значения.
У нас
большая кухня, 12 квадратных метров. Возле окна стоит большой аквариум и
диван для гостей. Сейчас на диване сидит мой двоюродный брат, Борис. Он
рисует черной шариковой ручкой на последней странице школьной тетради. Я
подхожу и смотрю. Он рисует голые женские фигурки и их отдельные
части.
- Какая тебе больше всех
нравится?
- Они убиты. Все они. Расчлененные,
препарированные.
Я открываю холодильник и достаю
литровую бутылку «Бон Аква». Кидаю в стакан ломтик лимона и заливаю водой.
Лимон мечется в стакане, покрываясь пузырьками. Борис откладывает тетрадь,
берет с подоконника колоду карт, улыбается. Давай поиграем? Я смущаюсь.
Соглашаюсь скорее из-за странности самого предложения. Борис спрашивает,
на что будем играть, не знаешь? Хорошо, сыграем, потом решим.
Откуда она вообще взялась, эта японка? Я не помню,
как ее зовут. По-моему, я даже не спрашивала. Сон, забытый в момент
просыпания, или образ из кинофильма, которых я смотрю так много, что ленты
врезались друг в друга. Или проекция в целое всех прохожих, марширующих по
тротуарам. В любом случае, это она тогда сказала «хватит».
- У тебя отвратительные красные
брючки.
Борис тасует колоду и раздает. Я залезаю на
диван, скрещиваю ноги «по-турецки», беру свои карты.
- Почему ты так села?
Борис смотрит на мои
ноги.
- Как «так»?
Рыбы в
аквариуме мечутся у стекла, как цветные пятна на дискотеке. Сквозь воду
зеленеет дневное солнце.
- Что
тебя…
- Посмотри на свою правую
руку.
Моя правая рука лежит на правом бедре, ладонью
вниз. Где ей еще быть. Левая держит стопку карт. Я –
левша.
Когда мы встречаемся с японкой, начинается
дождь. Настолько мелкий, что никто из прохожих не достает зонтов. Справа
на улице строят новое здание. Между зданием и улицей – немного
строительного мусора и черная ограда из вертикальных металлических
стержней.
- Пойдем, посмотрим, - говорит
она.
- Там совершенно пусто, я видела таких
десятки.
- Все-таки зайдем, - она заходит в
калитку.
Я иду дальше. Дождь усиливается. Мой
прекрасный лондонский зонт опять забыт дома. Рубашка и брюки промокают,
холодным прикосновением липнут к телу. Я дрожу, раздражаюсь, поворачиваюсь
и захожу в дом, где скрылась японка.
- Борис? Что
здесь случилось?
- Я покажу тебе. Ты не все еще
видела.
Я смотрю на брата и думаю о том же, о чем и
он. Борис бросает карты и тащит меня за локоть в родительскую спальню. Я
успеваю захватить стакан с минералкой.
Из коридора
мне видно большую комнату. На полу лежит зеркало в темной раме. По стеклу
расходятся крупные и мелкие трещины. На зеркале головой - женщина в
перламутровом платье. Глаза полуприкрыты. Изо рта ее свешивается яркий
язык, как будто она облизывает стекло. Узкое лицо - полуприкрытые глаза,
яркий язык - сливается с отражением. Зеркало блестит на солнце. Мне
страшно.
В спальне, на кровати лежит мама. Борис
останавливается, отпускает мою руку.
- Как она
тебе?
Хорошая. Лицо заплаканное, но улыбающееся. Как
будто проблема вдруг разрешилась самым замечательным образом. Ночная
рубашка смялась у груди, открывая пупок, лобковые волосы и ноги. Борис
смотрит на нее с нежностью.
- Я бы ей всунул. Когда
я вижу твою мать, мне хочется это сделать. Так как она
тебе?
Сейчас – да, мне очень нравится. Такая чистая
постель, мягкое освещение сквозь занавески, даже лужица потемневшей крови
между ног аккуратна, изящна. Голубое покрывало, черные волосы, белая
ночная рубашка. Лицо мертвое, как умытое.
- Я не
знаю, что делать в таких случаях.
Я захожу в дом
через выход. Так я скорее найду ее. Внутри оказывается, что дом не строят,
а разрушают. Стены в коридорах сложены из непрозрачных стеклянных плиток,
какие-то умывальники в нишах, огромные металлические шкафы с навесными
замками. Полумрак, въевшаяся грязь, ржавые подтеки на кафеле. Слышатся
отзвуки голосов, в основном, высокие ноты женского смеха.
Я заглядываю в одну из комнат. Здесь было что-то
вроде склада, теперь остались только большие пыльные стеллажи, в качестве
полок – ряды ржавых железных прутьев. В комнате несколько детей играют в
«Море волнуется, раз». Маленького мальчика загоняют на самый верх,
заставляют плясать, а сами внизу хором кричат считалочку. На слове
«замри!» мальчик застывает на одной ноге, но не может удержать равновесие.
Его ноги проваливаются сквозь прутья, он врезается пахом в металлический
стержень. Кричит. Дети с воплями пытаются стащить его вниз. Кто-то дергает
за рубашку, двое тянут за ноги по обе стороны от прута. Ботинки мальчика
падают, ступни беспомощно болтаются в полосатых носках. Дети крепче
хватают его ноги и повисают на них. Крики боли и веселья перемешиваются в
общий гвалт.
Опять звонок. Теперь звонят в дверь. Я
иду через все комнаты, за мной следом – Борис. В дверях стоит полный
высокий мужчина в костюме, строгий галстук болтается на выпяченном
животе.
- У меня вопрос к женщине, - кивает он
Борису.
Борис говорит – ага, обнимает меня за
плечо.
- Вы когда-нибудь подвергались
насилию?
- Ваш муж, родители,
родственники?
- Вы участвовали в насильственных
актах?
- Если вы столкнетесь с насилием на улице,
каковы ваши действия?
В подъездное окно залетает
большая муха и кружится у лица мужчины, между носом и ртом. Ему приходится
то и дело взмахивать рукой. На коротком пальце правой руки в солнечных
лучах вспыхивает золотое кольцо.
- Да! – кричу я. –
Мой двоюродный брат изнасиловал и убил мою мать. И еще кого-то. Мне
страшно. Мне нужно позвонить. Если я сталкиваюсь с этим, то звоню по
телефону.
Борис крепче прижимает меня к себе.
Мужчина довольно кивает. Он запускает руку в карман пиджака (кольцо
вспыхивает) и достает мелочь.
- Вот, это
вам.
- Ну что вы, - отвечает Борис, - не надо.
Купите себе бутерброд.
- Причем здесь бутерброд? Это
мелкие монеты! – рука мужчины сжимается в пухлый волосатый кулак. –
Неужели я должен объяснять вам связь между мелочью и
насилием?
- А какая связь? – спрашиваю
я.
- Женщина.
Бородач со
звоном опускает мелочь в карман, разворачивается, спускается по лестнице.
На середине пролета он останавливается и закуривает сигарету. Сквозь
подъездное окно слышно, как во дворе орут дети.
Я
наконец нашла японку. Она стоит на площадке лестницы, перила сломаны, и
смотрит вниз. Я тихо подхожу сзади и шепчу на ухо: «Эй, где ты была?» Ее
волосы щекочут мне нос.
- Смотри, - она показывает
пальцем.
Лестница уходит на один пролет ниже
первого этажа и образует большую площадку. Там горит небольшой костер.
Возле него сидят два подростка, едят арбуз. Тот, что поменьше, полноват, в
нелепом джинсовом костюме, куртка ему мала. Он держит кусок обеими руками,
с заискивающей улыбкой снизу вверх смотрит другому в глаза. В этой улыбке
отражается его участь. Одноклассники его бьют, вытряхивают в лужу учебники
и тетради из портфеля, колют ножиком толстый зад. Он никогда не смотрит на
девочек.
Другой парень лет пятнадцати, худой и
несколько развязный, с рассыпающимися светлыми волосами, обнимает младшего
друга за плечи, что-то рассказывает. Оба радостно улыбаются. Старший вдруг
останавливается, в порыве прижимает к себе мальчишку вместе с арбузом и
целует в губы. После поцелуя младший смущенно растирает по животу арбузный
сок.
- Какие милашки! – говорю я с умилением. –
Пойдем к ним, мне нужно согреться. Я до сих пор не
высохла.
- Не хочу, мерзость, - узкоглазая щурится и
вдруг заливается хохотом так, что эхо гудит по всем этажам. – Пидоры,
кретины, вонючая мразь!
Мы с Борисом возвращаемся на
кухню. Я хватаю телефонную трубку. Борис садится на прежнее место и
поднимает свои карты.
-
Играем.
Я набираю номер
телефона.
- Если ты выиграешь, я дам тебе тысячу
рублей.
Я перестаю жать кнопки и смотрю на
него.
- Да? А если я проиграю?
- Ты же играешь лучше меня.
- Так что, если я
проиграю?
- Ты снимешь трусы, нагнешься, и я коснусь
членом твоей задницы. Только коснусь пару раз и все.
Я снова берусь за телефон.
- Карты мне совершенно не
интересны, с самого детства. Позови бабушку.
В
трубке раздается голос японки: «Hello?»
Мы идем по
тротуару из маленьких каменных плиток, и сознание проваливается. Как будто
ты спишь, и осознаешь, что меду двумя фрагментами сна появилась дыра,
ничем не занятый промежуток. Как будто ты смотришь на часы и не знаешь,
прочему прошло так много времени, слишком много. Японка идет рядом в
красных брюках и рассказывает о Москве, но теперь я не совсем доверяю
ощущениям. Как там дома? Попала ли я сюда сейчас до того момента, когда я
была здесь впервые, или после?
Мне удается
прочитать табличку на углу – Rassell-square. В парке парень лет тридцати
пускает мыльные пузыри. У него ведро с раствором и большая лопатка с
дыркой. Он окунает лопатку в ведро и машет ей в воздухе. Рядом на траве
сидят его жена и пятилетняя дочь. Они занимаются чем-то другим, папаша их
не интересует. Каждый сам по себе. Мы с японкой останавливаемся и смотрим
на пузыри.
- Вон, здесь есть кафе. Самое
обычное.
- Тебе что, плохо?
Я
не отвечаю. Жуткий звон в ушах, оболочки мыльных пузырей застилают глаза
едкой радугой. Японка опять берет меня за руку, засовывает
свои пальцы между моими
– идем. Мы выходим из сквера, переходим дорогу на зеленый свет. Мне
хочется пить. Я почти ничего не вижу. Я говорю, что нужно купить воды. Быстрее. Она крепко сжимает мои пальцы,
слишком крепко. Быстрее. Идем, идем.
|