#2. Социопатия


Станислав Курашев
В день осенней годовщины битвы при Фермопилах

Это был один из последних дней, когда я видел Филидора.

Наши пути все больше расходились, и той осенью уже разошлись окончательно.

Я беспробудно пил и больше мне ничего не было нужно, впрочем, так со мной продолжалось уже много лет, Филидор же – наоборот – почти бросил пить и окончательно – курить, то ли пытаясь дожить до девяноста четырех лет, то ли повинуясь голосам в своей голове, то ли, наконец, его природная разумность возобладала над иссушающим ветром трамонтаны в одиноких предгорьях души.

После изучения древнегреческих классиков, он пережил довольно сложный период вегетарианских пельменей, потом он увлекся трудами мадам Блаватской, после - каким-то средневековым старцем Бриарием, (изобретателем ненастоящих гомункулусов), наконец он тщательно и плотно подсел на Бхагавад-Гиту, которую он воспринимал как нечто среднее между гомеопатией и акупунктурой.

Но в тот день – это был день осенней годовщины битвы при Фермопилах – мы все еще поддерживали дружеские отношения, и он ночевал у меня дома, в давно необитаемой спальне, так как я всегда спал в гостиной.

Я проснулся в шесть утра, предыдущим вечером я не пил и поэтому спал мало и плохо.

Готовой еды не было, в холодильнике лежало три килограмма картошки, подаренные в прошлое воскресенье доброй женой, а также лук, хлеб, майонез и шампиньоны, принесенные вчера Филидором, так как я заранее предвидел сегодняшнее утро.

Больше в холодильнике ничего не было.

Я включил медленное радио и люминесцентный свет кухни, а потом занялся терпеливым приготовлением тушеной картошки с грибами, совсем как какой-нибудь последний и вконец обнищавший потомок древнего аристократического рода, который, так явственно дрожа от утреннего холода, кладет дрова в кухонную печь, чтобы преодолеть озноб и приготовить яичницу, из тех яиц, которые ему принесла старая добрая женщина из соседней деревни, которая знала еще его деда, с которого, в сущности, и началось разорение рода.

И в ожидании того, когда печь нагреется, он снова ложится в постель, которая находится здесь же на кухне, потому что все остальные помещения родового замка, он, из экономии, не отапливает и от скуки берется за девичий дневник какой-нибудь герцогини, найденный за фолиантами в их библиотеке.

Филидор проснулся в восемь, мы позавтракали картошкой с грибами, потом за черно-сладким кофе, он рассказал то, что ему снилось сегодня – путешествие вниз по шахте лифта, которая внизу вдруг обратилась совсем иным, абсолютно - иным, не к месту вставляя индийскую речь и цитаты из «Бхагавад-Гиты».

О своем сне я умолчал, мне не хотелось рассказывать, это был обычный для меня кошмар, и я очнулся далеко не в эвфемистическом поту – будто бы я находился в комнате вместе с женой и еще одной женщиной, которая давно умерла, и в комнате было много самых разных животных и некоторые пытались проникнуть в комнату, а некоторые пытались ее - покинуть.

Животные были самые разные и хищные и вполне безобидные, и змеи и пауки и так далее, и все они двигались как-то бессмысленно, как-то безмозгло, словно они были поражены какой-то болезнью, особой агрессии они не проявляли, только когда натыкались на кого-нибудь из нас, и кусали не особенно больно, но - болезненно, и все это длилось так долго и было наполнено каким-то безысходным безумием...

Фаренгейт улицы был сумрачным и торжественным, как и подобает осеннему утру.

Дул резкий южный ветер, который, пожалуй, даже был немного приятен, несмотря на весь свой холод.

Это был еще не тот ветер, который по ночам убивает бездомных и прокаженных, но его было вполне достаточно, для того чтобы повысить уровень продаж шуб из каменной куницы в центральных магазинах из разноцветного стекла и золотых букв.

Мы двигались к мосту номер пять через городскую реку, так называемый Мост Братской Любви (в этом городе все мосты имеют названия) к месту рандеву.

Почему так он назывался – этого уже никто не помнил, может быть от того, что это было одно из излюбленных мест для самоубийства наших несчастных сограждан, а может быть по совсем другой причине.

Рандеву было с сестрой Филидора – Лией, которая должна была передать нам котенка №7.

Лень рассказывать, но для любознательных читателей, необходимо объяснить причину нумерации.

Начался весь этот ужас лет пять назад, когда по аллее Мертвых Космонавтов никто не гулял по ночам, а билет на трамвай имел нечетную стоимость, в отличие от нынешней не просто четной, но и - двузначной.

Филидору кто-то подарил котенка, кто это был – добрый или злой гений – Филидор не помнил, по причине сильного опьянения, но он очень этому обрадовался, он почему-то увидел в нем возможного продолжателя своих трудов (он тогда занимался какими-то исследованиями и зачем-то купил на пенсию бабушки монокулярный микроскоп, который и по сей день лежит у него на холодильнике как дань человеческой глупости) и даже дал ему какое-то сложное имя, что-то на В – то ли Валькирия, то ли Варфоломей, на следующее утро, он уже не смог вспомнить и поэтому котенка все звали просто – В.

Вроде бы ничего страшного, но спустя год, добрая Лия подобрала на улице еще одно животное, которого я, уже сознательно, назвал Мухтаром, таким образом, окончательно предрешив его никчемную судьбу.

В квартире усилилась атмосфера разлада, смешанного с кошачьими испражнениями, но и это было еще терпимо, пока однажды не выяснилось, что В и Мухтар – разнополые существа и В глубоко беременна.

В принципе выясниться это могло и раньше, потому что они постоянно совокуплялись, но Филидор, занятый исследованиями и написанием псевдоготических баллад в редкие минуты отдохновения (от исследований), думал, что они просто так странно играют.

Наконец В родила четырех гаденышей, от которых удалось избавиться далеко не сразу и с огромным трудом.

Я много раз предлагал Филидору просто повесить их всех на балконе, на бельевой веревке, предварительно связав их хвосты вместе, чтобы ветер и обезвоживание сделали свое дело, ну и потом этот уродливый пятиэтажный дом превратился бы в так называемый Дом со Скелетами.

Ну типа разговор с шофером – куда на Уралмаш-то, братан? ну там, знаешь, чуть дальше Дома со Скелетами… денег-то сколько?

Но Филидор, движимый псевдогуманными чувствами, всегда отказывался, по той же причине он отказывался от кастрации Мухтара, чтобы не разрушать какую-то там его индивидуальность.

Точно так же как какой-нибудь итальянский рабочий, для которого дети – дар Господа, а аборт и противозачаточные ампулы – изобретение Диавола, заставляет жену рожать ему ублюдков одного за другим, пока она не превращается в изможденную блядь, высохшую от ненависти и бесконечных беременностей, а он сам не умирает в приюте для бедных, глядя в доброе лицо, склоненного над ним католического священника, невнятно бормочущего о покаянии души.

С тех пор с периодичностью в несколько месяцев, квартира Филидора превращалась в ад.

Когда все его слабохарактерные знакомые оказались одарены разноцветными гаденышами, с ярко выраженными дегенеративными чертами Мухтара, то Филидор дал объявление в бесплатную газету, где предлагал отдать в добрые руки добрых, но ласковых котят, с неожиданным добавлением в конце – можно бесплатно…

Это и был период описываемых событий.

На этот раз В родила семерых котят, восьмой родился с шестью лапами и двумя хвостами и сколько Филидор его не выхаживал, но это существо все-таки умерло.

После котенка №1, купленного каким-то сумасшедшим стариком за символическую цену в пять рублей, Филидор впал в глубокую депрессию, но котенок №2 неожиданно принес удачу, его купила интеллигентная супружеская пара, дав Филидору пятьсот рублей и вполне разумно рассудив, после мимолетного знакомства с Филидором, что он найдет этим деньгам иное применение, вдобавок еще 11 упаковок кошачьего корма.

Филидор помолодел на несколько лет, его морщины несколько потускнели и он купил себе на эти деньги четвертый том расширенных комментариев к Бхагавад-Гите у слепого бродячего торговца.

Он долго вчера мне рассказывал об этом и, рисуя быстрые столбики цифр на газете, говорил, что долго размышлял над этой проблемой и что если достать породистую пару кошек, то можно получать за их потомство очень неплохие деньги и так далее.

Правда, с сожалением, добавил он, перерывы будут на несколько месяцев между беременностями.

Можно же две пары кошек завести, сказал я, чтобы процесс был непрерывным… Или три…

Его тусклые глаза засветились и я понял, что эта мысль не приходила ему в голову, и он снова взялся за столбики цифр, чему-то несмело улыбаясь.

Так все и шло с переменным успехом, пока не остался только уродец №7, которого этим утром Филидор должен был отдать в добрые руки какой-то женщине, в 11 утра, у южного входа в «Цеппелин».

Итак, мы двигались к Мосту Братской Любви по бесконечной улице 8 марта, той самой улице, каждое дерево на которой бургомистр в прошлом году обещал опутать электрическими разноцветными гирляндами, чтобы ночью было светло и красиво.

Пораженные горожане единодушно переизбрали его на восьмой срок, потом, правда, выяснилось, что электричества в городе не совсем для этого достаточно, какие-то там возникли проблемы с переменным током, но это уже было неважно.

Бургомистр у нас был феноменальный, начав карьеру с должности младшего санитара в лечебнице для душевнобольных, он добрался до самого высокого кабинета в магистрате, карабкаясь вверх чуть ли не по трупам.

Но это совсем иная история, а сейчас вокруг были утренние пчелиные муравьи, хитиновые головы которых вмещают только работы и деньги, радостные звонки трамваев, беспрерывные потоки движущихся экипажей, обычный утренний бездарный театр с дешевыми духами пульчинелл и с лишенными духовного начала реинкарнаций лиц Панталоне.

Не может же тебе всегда везти, клоун, - сказал я, когда мы достигли пространства автовокзала, - когда-то это должно закончиться и может быть даже сегодня, ну типа, отдам котят в добрые руки, это на самом деле условный сигнал для какого-нибудь отделения мозамбикской армии освобождения, филиал которой находится именно здесь, в регионе Урал-Север.

И это означает, что прибыл финансовый курьер с деньгами для продолжения борьбы, которые для удобства конвертированы в промышленные алмазы.

И та девушка, которая звонила тебе вчера, она звонила на самом деле курьеру, и совсем уже скоро, через пару часов, тебе придется объяснять, куда ты дел алмазы и что это за мерзкая тварь с хвостом, которую ты принес на место встречи.

А потом – подвал, в котором тебе еще несколько дней предстоит безуспешно искать ответ на эти простые общечеловеческие вопросы.

Тебя будут приводить в сознание люди с негроидными чертами лица, когда ты это сознание будешь – терять, и в эти минуты, разноцветная тварь с хвостом и блеклыми усами, которые, проживи она тысячу лет, обратились бы – китовым усом, будет торопливо прятаться за пустые бочки в форме вакуумных цистерн, у дальней стены подвала, в которых, судя по выветрившемуся запаху, находилось то ли холодное вино, то ли керосин, лишенный даже самого низкого октанового числа.

И в подвал обычно первым будет спускаться неприметный человек с саквояжем - один из членов национального фронта освобождения республики Мозамбик - в котором безупречное знание русских идиом так явно бы выдавало выпускника оренбургской сельскохозяйственной академии, а характерный акцент – коренного жителя восточных (традиционно – неблагополучных) окраин Мапуту, в том, конечно, случае если бы он хоть раз сказал бы тебе хоть одно слово.

В безобидной коже саквояжа – сталь хирургических инструментов, о чем тебе уже известно, в густых волосах – ранняя седина, делающая его, как ни странно – еще - моложе, а на его бордовой футболке модного цвета «красный жасмин» (надежно скрывающего отпечатки крови) – силуэт птицы с огромным клювом (древний и зловещий символ национального фронта освобождения) и две вертикальных надписи заглавным шрифтом суахили – Святой Брат Пеликан…

Я замолчал и с каким-то непонятным раздражением закурил новую сигарету.

Филидор безрадостно молчал, его серые глаза смотрели куда-то вниз - грустно и устало.

Мы миновали изумрудные светофоры остановки Фрунзе, потом – светящийся пунктир цельсия угловой башни трамвайно-троллейбусного парка, который медленно двигался вверх, вслед за холодным солнцем октября, и зеленые блики цифр, символизирующих радиационный фон, которые были впрочем, вполне безвредны для этого времени года.

Да, но не слишком ли много проблем даже для такого небольшого пространства – души рукописных листов, заполненных кровью, тела и бесплотные голоса в подъездах, которых не расслышать никому живому, даже сквозь сквозной воздух скважин дверных замков.

Наверное (зная его впечатлительность к моим прилагательным) он представлял себе сейчас грустную поверхность подвала, воображая себя чем-то вроде Анны Карениной, а может быть - Маты Хари, ну или же - Орлеанской девой, которая в утро казни дарит бриллиантовую булавку, скрепляющую на груди - плащ, доброму тюремщику, взамен на черствый хлеб для безумного из соседней камеры пыток.

Я докурил сигарету и отбросил ее с отвращением, - а ты хоть знаешь, что было сказано в приговоре епископа блаженной Жанне Д’Арк, - спросил я его, закуривая новую сигарету, - за несколько минут до того как был зажжен костер?

Нет, - сказал он, несколько изменившимся голосом и я понял, что видимо, угадал его мысли.

Я сделал паузу, ожидая, когда мимо нас пройдут две земные веселые женщины с отчетливыми голосами и со странной злобой ответил – как собака возвращается к собственной блевотине, так и ты снова вернулась к собственной ереси…

Мостовая обрела небольшой уклон, почти незаметный на фоне приближающихся куполов трамвайной остановки Джакомо Федоровича Большакова.

Мы миновали небольшую каменную лакуну, где неподвижный ветер приближающейся реки так надежно огражден с западной стороны – кофейней №7, а с востока – двадцативосьмиэтажными уродцами, и где все недокуренные сигареты неизбежно обращаются пеплом Помпеи.

Чтобы преодолеть структуру молчания и мое раздражение, направленное даже не на него, а просто – вовне, Филидор достал беспроводной телефон и оттуда донеслось почти неслышное грустное бормотанье Лии.

В общем-то, если разобраться, - наконец сказал я, - это, скорее всего, просто небольшая интродукция к зловещим и трудным для восприятия событиям, которые будут происходить в бесконечно далеком будущем.

Смысл, я думаю даже не в алмазах, то есть для нас смысл только в них, но те, кто будут смотреть на этот день сквозь кривое зеркало галактик, увидят – иное.

Ну, скорее всего эта тварь, которая будет сидеть с тобой в подвале и на которую члены национального фронта освобождения республики Мозамбик просто не будут обращать внимания (что вполне понятно – на их родине из-за тотального превосходства карликовых лемуров и пальмовых пауков, генетическая война кошками давно – проиграна, и они низведены в статус – крыс), будет по ночам все-таки выползать из-за вакуумных цистерн и из-за отсутствия в подвале какой-то еды, ему придется слизывать твою кровь и сквозь обморок сна, ты будешь чувствовать его жадные и омерзительные прикосновения.

Это и будет момент – изменения.

Так, в эпоху владычества на этой планете термитов, странный искривленный эллипс орбиты странствующей Черной дыры входит в первый контакт с Юпитером, и весь промежуток после красного и до фиолетового - заполняет горящий гелий-2, а еще чуть позже все подземные лабиринты гигантских термитов заполняет – межзвездное вещество.

Так, Икар, поднимаясь к Солнцу, впервые ощущает его бесконечный  холод.

Так, Буонапарте, в темном воздухе Ватерлоо, освещенном лишь горящими редутами, ждет доброго и прекрасного Груши, но дожидается только незаконнорожденного садиста и подонка Блюхера.

Так, Ланселот, отдает свой меч Мордреду, и это означает мучительную смерть всех кого он любит.

Так, Мариус, подслушивающий в соседней комнате, отказывается выстрелить, чтобы предотвратить убийство Вальжана и не понимает, что именно сейчас его душа дает трещину, что именно сейчас он утрачивает власть над своей душой, обрекая ее на гниение, пока она не сгнивает – окончательно.

После первоначального головокружения и тошноты, вкус твоей крови ему покажется даже – приятным, а еще позже, эта тварь предпочтет этот вкус – всему остальному.

Все так случайно и все так бессмысленно на нашей грустной планете.

Твоя генетическая цепочка с деревянными амулетами самоубийств, алкоголизма, безумия и исчезновений предшественников, скрепленная надежными узелками твоих бесплодных вегетарианских пельменей и его искаженная и разрушенная ДНК мертворожденных и рожденных с двумя хвостами, разделенная на особую специфику Мухтара.

Метод соединения – кровь, а тот незаметный катализатор артерий – особое наркотическое вещество, которое используют только партизаны полной луны республики Мозамбик.

Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя…

Дальнейшее вполне понятно и легкопрогнозируемо – когда твой труп будет закопан, и члены сопротивления покинут этот подвал, катализатор начнет действовать, и через пять поколений родится настоящий монстр, по сравнению с которым телепатические кошки Ультара покажутся просто безобидными колибри.

Он начнет политику объединения кошек, а потом политику – разьединения, которая закончится уничтожением людей и так далее и так далее.

И что делалось, то и будет делаться и все, кто родился, очень скоро умрут.

Из-за этого незаметного подвала разрушенного дома на Карла Люксембург, мудрая раса членистоногих из системы Лебедь 6, будет процветать вечно и окажет огромное влияние на все развитие той части Вселенной.

В альтернативной истории вся эта раса была уничтожена людьми, активно осваивавшими космос, из-за их прекрасного нежного мяса, с которым на Земле, уже были глубокие проблемы.

Кошки также, в свое время, достигли планеты членистоногих и вступили с ними в контакт, но их мясо, кошек не привлекло и они полетели дальше.

Кошки предпочитали – кровь.

А у мудрой расы ученых и философов, кровь была фактически – холодным ядом.

В общем, им очень повезло, что в свое время, курьер, перевозящий промышленные алмазы для нужд революционного движения республики Мозамбик, очень плотно завис на окраине Душанбе в караоке-баре «Жэнэгдаарсандэ» в компании псевдоузбекских девственниц, с каждым днем все больше теряя человеческий облик и чувство ответственности за изучением местной алкогольно-наркотической продукции…

У Филидора снова зазвенел Сибелиус переносного телефона – в грустных шепотах - Лия где-то задерживалась, не было трамвая или был, но не подходящий и так далее.

Чтобы синхронизировать промежуток времени мы, по предложению Филидора, зашли в аптеку между Большакова и Декабристов.

В  длинной очереди стояли видимо те, кто хотят жить вечно.

Филидор, как обычно, отправился к разделу лекарственных трав, протирая и без того прозрачные стекла очков, а я стал рассматривать разноцветные бальзамы и настойки, профессиональным взглядом алкоголика.

У меня однажды был кратковременный период, когда я пытался бороться с алкоголизмом, с помощью бальзамов, и выпивал за день десятки стаканов чая с этой гадостью.

К настойкам же я всегда чувствовал какую-то приязнь, по причине их такого безыскусно-отвратительного вкуса и их стоимости – последнему прибежищу неравнодушной души, высчитывающей мелочь на сигареты без фильтра.

О закуске тут речь уже и не идет.

Запах десятков ужинов в вечернем подъезде - вполне достаточная закуска.

А теплая железная батарея, поверьте, намного сильнее порнографического фильма.

О, сколько я выпил этих настоек – целая поэма боярышника.

Я очнулся от медленных воспоминаний и направился к Филидору, он держал в руках «Сбор лекарственных трав №4» и о чем-то разговаривал с помощником фармацевта на особом профессионально-птичьем языке посетителей аптек.

Наконец, он, с сожалением положил упаковку обратно на прилавок, и мы вышли на улицу.

Мы пересекли сдавленную, словно втиснутую в ландшафт города чьей-то раздраженной рукой улицу Декабристов и нам открылись холодные очертания Цирка, а сразу же за цирком находился мост Братской Любви.

Афиши цирка предлагали посетить ледовое представление «Принцесса Мелизанда и 99 пингвинов», на огромном плакате была изображена золотоволосая красавица, держащая на руках пингвина, глядящего на нее маленькими влюбленными глазами.

Чуть дальше касс находилась рекреация, из динамиков доносилась какая-то детская хренотень, и маленькие злобные лица детей, катающихся на многочисленных каруселях, странным образом гармонировали с холодным и небрежным гримом пожилого клоуна, продающего билеты у входа.

Торговец воздушными шарами, в костюме Микки Мауса стоял рядом с ним, он держал в руке смятую маску животного и курил сигарету, бессмысленно глядя на находящуюся в пятнадцати шагах перед ним, станцию метро «Геологическая», словно размышляя о том, как он очутился в этой ловушке, из которой нет выхода – между Сциллой электрического подземелья и Харибдой мерзкого детского смеха.

Мы прошли мимо него, он как раз докурил сигарету и перевел бессмысленный взгляд на голову Микки Мауса в своей левой руке, и взошли на мост номер пять.

Воздушные шарики торговца были наполнены гелием-2.

Я прислонился к перилам и стал смотреть на спокойную реку.

Лия опаздывала.

Внизу у памятника Неподкупному Сотруднику Милиции (еще одно изобретение бургомистра) сидела какая-то старушка с маленькой внучкой и говорила ей что-то неслышное, показывая рукой на бронзу памятника.

На постаменте почему-то стоял крупный волк на задних лапах, одетый в милицейский сюртук, расползающийся на нем по швам.

Видимо опять произошла какая-то накладка, как с освещением деревьев на улице 8 марта.

Снести памятник было невозможно, он был огромен как трамвай, поставленный на автобус и стоял на каком-то безумно глубоком фундаменте из-за особенности берегового рельефа, и его разрушение грозило разрушением всей набережной и всякими другими природными несчастиями.

В хищно сжатых передних лапах волк крепко держал какие-то небольшие предметы, которые были похищены контрабандистами в первую же ночь после церемонии открытия.

Так как на все упоминания о памятнике в средствах массовой информации, бургомистр, в приступе меланхолии, наложил табу, то уже никто толком не помнил, что это были за предметы.

Двадцать третий трамвай здесь не ходит, - ответил я, повернувшись к Филидору, в ответ на его слова, что Лия уже села в двадцать третий и через пять минут будет.

Блядь, - сказал Филидор, - а где он ходит?

Я сделал неопределенный жест и снова продолжил созерцание внучки, которая пыталась дотянуться до левой руки волка, в которой по разным версиям была дубинка или наручники или электрошок.

Поэтические натуры высказывались за уголовный кодекс или весы Фемиды.

Но только очень немногие еще помнили, что на самом деле в левой руке волк держал – шприц.

Река была еще совсем незакрыта льдом, в ее неглубоких, отравленных, измученных водах, чувствовалось, как это ни странно, даже какое-то благородство, какое-то последнее высокомерие, словно предсмертная записка отверженного, написанная без орфографических ошибок – разборчивым, красивым почерком.

Словно бы она была мыслящим существом, переживающим неудачный момент жизни, но знающим, что все это не навсегда – что уйдут люди, потом – камень, стиснувший ее берега, а еще позже – очистятся воды.

Дальше памятника виднелись одинокие фигурки людей у самой воды, держащие в руках приспособления для ловли ихтиандров.

Впечатление они производили безрадостное.

Наконец – было уже пять минут одиннадцатого – на трамвае, который так явственно был ни двадцать третьим, ни даже тридцать вторым, приехала Лия.

Она передала Филидору котенка №7, тот сразу же крепко вцепился в его шарф, с какой-то отчаянной ненавистью осматривая все вокруг – этот чуждый и безумный мир.

Ну что, ребятки-парни, - доброжелательно сказала Лия, неумело подделываясь под псевдонародный говор, который в тот год был в моде, среди малообразованной части горожан, - как животное то согреете, рубликом подарите – сигареты луну обкуривать, да или просто – роса заутреня?

В соответствующих выражениях попрощавшись с Лией, мы пересекли мост, и, спустившись на левую сторону набережной, двинулись в обратную сторону – к «Цеппелину».

Эта часть набережной заканчивалась тупиком, поэтому прохожих здесь не было совсем, а гуляющих – крайне мало.

Ну, вот и все, - заметил Филидор, имея в виду существо, прятавшееся у него под курткой, - теперь видимо назад дороги нет.

Ну, это может быть, - продолжил я, - что-то типа одного из вариантов той древней скандинавской саги про Терминатора.

Ну, то есть ты – марионетка добра, то есть – членистоногих, а мои кукловоды зла – это люди, уничтоженные кошками.

И ключевая точка пересечения судеб всех трех рас – именно сегодня.

Бесконечная игра в кристалле.

А мы лежим с закрытыми глазами в охлажденной камере, крест-накрест переплетенные друг с другом инфракрасными датчиками тепла.

Мои кукловоды, к сожалению, – наиболее слабы в этом искривленном треугольнике звезд.

Это жалкие остатки человеческой расы в джунглях Мозамбика, который кошки очень долгое время не трогали и он остался почти не разрушен из-за сентиментальности, так несвойственной кошкам, просто когда-то именно эти люди – члены регионального отделения «Урал-Север» национального комитета борьбы за независимость республики Мозамбик – так или иначе, но дали им - жизнь.

Им удалось как-то выжить и когда кошки отправились к звездам, они восстановили исходную точку матрицы, где победа означает для них собственную смерть, а поражение – смерть тех, кто и так уже много тысяч лет мертвы.

Такие дела.

Причем если бы кошки объединились с членистоногими (а такая возможность теоретически существовала), у людей не было бы никаких шансов изменить прошлое, но кошки не воспринимали иные расы как разумных партнеров.

Узость мышления вампиров, как когда-то писал Вергилий, что поделать.

Ну а членистоногие, решив все свои философские проблемы, стали исследовать параллельное время и все возможные пути развития своей расы в ответвлениях прошлого, и с удивлением обнаружили, что за редким исключением, все вектора сходятся именно в этом дне на бесконечно далекой планете.

Такой вот ужас.

И вся наша несчастная жизнь была только искусственной прелюдией к одному этому дню.

Ничего на самом деле не было – ни страдания, ни горя, ни разлук, это была всего лишь необходимая интродукция, и я думаю, кто бы ни победил сегодня, в этой войне миров, они вознаградят нас за это, и завтра будет солнечный и теплый день и все оставшиеся дни будут - такими.

Стихи – не о хлебе насущном, любовь – без вытягивания жил, может быть даже – бессмертие…

Одинокий остров людей, уходящий в темноту, зная, что где-то там раса спасена, и благословляющий нас, или вечная благодарность членистоногих, для которых мы станем богами и этот холодный и грустный день будет тщательно изучаться в их академиях.

Конечно, они будут плохо понимать все наши разговоры, но столетия исследований все-таки, наверное, дадут какой-то результат и одни исследователи будут тяготеть к тебе, но иные - ко мне.

Ну и типа цивилизация постепенно разделится именно по этому признаку, конечно, мои поклонники будут в меньшинстве, они слишком буквально воспримут мой скептический взгляд на вселенную и противуположные черты моего характера.

Они, наконец, догадаются, что такое алмазы и в знак уважения ко мне будут совершать смертельно опасные экспедиции к далеким планетам в поисках алмазов.

Ну, типа такой корабль, с трудом приземляющийся рядом с огромным музеем моего имени (правда, все-таки заметно уступающий в размерах – твоему), откуда выходят четверо выживших из всего экипажа, и они несут большой контейнер с алмазами, на котором пятна их холодной крови.

И хранитель музея, сверяясь с картотекой, отправляет их в хранилище 462, где еще есть место для алмазов…

Ну и так далее, вплоть до гражданской войны…

Набережная окончилась тупиком, но мы вскарабкались вверх и перелезли через высокие перила моста Сфинксов на Декабристов.

Я сразу же свернул в переулок, и мы пошли дворами, чтобы отдохнуть от прямых улиц.

Повинуясь безошибочному инстинкту штурмана, я провел Филидора, лабиринтом мусорных баков, строительных заборов и пустых детских площадок, и когда он уже начал нервничать, потеряв чувство направления, за очередной стеной проулка, внезапно открылась громадная пирамида «Цеппелина», словно из грязного окна заброшенного дома Кэмдена.

Было без десяти одиннадцать.

Мы подошли к условленному входу в здание и расположились подле, на скамейке.

Не успел я закурить сигарету, как у него зазвонил телефон.

Ну, вот и все, - сказал Филидор, - это все…

Он встал и отошел, в воздухе явственно чувствовался прогорклый запах жира от жирового комбината, который производил, видимо не меньше миллиона литров майонеза в день, так как, несмотря на то, что он находился на расстоянии семи остановок отсюда, дым его труб ощущался вполне беспрепятственно.

Я закрыл глаза – кухня в замке уже согрелась, и это тепло так приятно, и чай – горяч, в девичьем дневнике, герцогиня описывает свой первый случайный опыт, на конюшне, с помощником конюха – простыми и откровенными словами, все так как оно и было на самом деле, и даже в этом скотстве, юноше из совсем обнищавшего рода, она все равно кажется невинной и прекрасной…

Открыв глаза, я увидел Филидора, он стоял надо мной, настроение у него было замечательным.

Пятьдесят рублей, - сказал он, отвечая на мой невысказанный вопрос, - очень кстати неплохие деньги…

Он попрощался со мной и ушел, ему уже пора было на работу, он перешел улицу и медленно пошел в сторону Родонитовой.

Больше мы с ним никогда не встречались.

Я еще какое-то время сидел на скамейке, не думая ни о чем, потом пошел домой, благо идти мне было недалеко.

По пути, я зашел в магазин и купил бутылку водки, и на всякий случай, пива.

Кто победил в войне миров, так и осталось неизвестно, но следующий день, после дня осенней годовщины битвы при Фермопилах, не был наполнен ни солнцем, ни теплом.

Я проснулся днем с жесточайшей головной болью, меня тошнило, и старые шрамы на руках горели медленным внутренним огнем.

Я добрался до оазиса холодной воды в ванной и долго пил ее, смачивая руки, потом меня рвало водой и какой-то мерзкой слизью.

Когда, наконец, я вытер лицо полотенцем и взглянул в грязное зеркало над раковиной, оттуда на меня смотрел совершенно незнакомый человек.

И в этом человеке не было ничего приятного.

Во внутреннем кармане куртки еще оставалось несколько ассигнаций и я машинально оделся и пошел в магазин.

Добрые соседи по лестничной площадке были на работе, в лифте тоже никого не было.

Тот чужой человек в зеркале ванной был моим единственным другом, всех остальных в этом городе я – ненавидел.

По-настоящему теплый день наступил только в скучном месяце апреле, но я в то время весны находился уже в другом мире.

Я сидел на трамвайной остановке – темной и холодной – и ждал трамвая, но его не было уже очень давно.

Очень хотелось курить.

Вокруг моей половины остановки был только черный саван ночи.

В другую сторону трамваи шли довольно часто, на другой стороне горели фонари, и в трамваях были вечерние женщины и мужчины, слышались неразборчивые голоса, и там была – жизнь.

Но мне нужен был трамвай в другую сторону.

Это был самый первый - самый тусклый – трамвайный круг ада, о котором дошедшие до тех кругов, где расплавленная сталь совести, где клыки птеродактилей сыновней любви, где окровавленная дыба – одиночества, вспоминают с ностальгией и умилением.

В этом круге ада находились те, кто нерегулярно оплачивал свой проезд в трамвае, был груб с добрыми кондукторами и так далее и тому подобное.

Дверь из этого круга вела в следующий – троллейбусный круг, и я – предчувствуя все оставшиеся круги – даже порадовался что в том городе, где сейчас был первый теплый день апреля, были троллейбусы, за проезд в которых я не платил практически никогда.

Очень хотелось курить.

Наконец трамвай подошел – через день или неделю ожидания – и я сел на свое любимое левое заднее сиденье.

Внутри было темно и пусто, как и за окнами.

Трамвай тронулся, я прислонился головой к стеклу и почувствовал, что засыпаю.

Ехать было еще долго, но проезд в этом трамвае мной уже был оплачен.

Судьба остальных героев моей повести мне известна, но рассказывать, что с ними было дальше – всю эту уильямгибсоновскую муть – у меня нет никакого желания.

Все они были людьми довольно скучными и трезвомыслящими, даже жестокосердный бургомистр с его многочисленными талантами и фантазией Шелоб, замкнутой в подземных лабиринтах метрополитена.

Котенок №7 оказался женского пола и его хозяева дали ему старомодное имя - Мирра (Миррочка).

На удивление быстро, следы деградации, доставшиеся ей в наследство от Мухтара, по мере взросления, смягчила женственная мягкая шерсть и удивительно симпатичный носик.

С генетической душой, – хитрой и болезненно жестокой – которая передавалась абсолютно всем потомкам того странного союза невлюбленных, оказалось сложнее и ее удалось только замаскировать.

Но впрочем, это было не так страшно.

Ее хозяева жили в небольшом коттедже примерно в километре за южными воротами города.

От «Цеппелина» этот путь шел так – на запад до 8 марта, и дальше на юг по 8 марта, мимо жирокомбината, по Титова, мимо приюта для девственниц, через Вторчермет, через Южные ворота города, минуя Нижнеисетское кладбище, где были похоронены мои родные, за которым на небольшом расстоянии и был дом Миррочки.

Они обожали Мирру и она там прожила вполне счастливую жизнь, не зная ни голода, ни страха.

Она умерла в пятнадцать лет, совершенно внезапно, даже не будучи серьезно больной.

Смерть словно бы вытерла мокрой тряпкой ее лицо и когда хозяева нашли ее труп, они с трудом узнали свою любимую Миррочку сквозь внезапно проступившие злобные и отвратительные черты Мухтара.

Они вызвали пожилого ветеринара, который наблюдал Мирру почти всю ее жизнь, чтобы он установил точную причину ее смерти, дабы успокоить свою совесть, так как они не исключали возможности, выплакав слезы, снова взять в дом котенка.

Ветеринар произвел вскрытие и к своему изумлению обнаружил в ее желудке маленький вакуумный контейнер из высокопрочного пластика.

Он с трудом разрезал пластик и не поверил своим глазам – в контейнере было семьдесят четыре превосходных алмаза.

Опытный ювелир, по формальным характеристикам, сразу же бы определил их мозамбикское происхождение.

Впрочем, достаточно было бы взглянуть на их уникальный цвет – цвет, начинающего выцветать неба, - который встречается только среди алмазов этой богом забытой африканской страны, да и то крайне редко.

Этого оттенка нет ни в словарях, ни в спектре Солнца и его вряд ли смог бы воспроизвести Рафаэль.

Даже в великом многообразии изученных людьми небесных тел, этот цвет присутствует в спектре всего лишь одной звезды, которая на наших навигационных картах звездного неба, обозначена как Лебедь 6.