Кирилл Захаров Смертию смерть поправ Барокко, сюрреализм, русский авангард, а также «странности», «гадости» и академизм Альманах еще жив, но смертельно ранен. Хотя – кто знает, что будет дальше? Изначально гипердекадентский альманах «Опустошитель», как это принято в хороших домах, развивал постструктуралистские заветы, декларировал гибель издательского дела и литературы вообще. Не говоря уж обо всем надоевшем авторе. В альманахе публиковались не-авторы: лица без определенного места жительства, душевнобольные и алкоголики. В эту пору «Опустошитель» был по большому счету очень энергичным юмористическим изданием. Через некоторое время стало ясно, что времена сейчас довольно хитрые, они способны перехитрить даже видавшую виды редакцию. Публикация текстов на бумаге низкого качества – все равно публикация. Проза и стихи неумеек и аутсайдеров остаются прозой и стихами. Отсутствие дизайна и антидизайн – все равно дизайн. Тогда редакторы сменили тактику, сделав свое детище глянцевым. «Опустошитель» начал ласково, лаково поблескивать, на обложках красовались изысканные японские рисунки или трепетные фемины. Наметились изменения в содержании; не слишком внимательные читатели, возможно, не заметили их, а зря. Раздел «Мертвый текст», в котором публиковались всякого рода «классики» (Топор, Селин или Юнгер), из раза в раз становился больше и больше. Стремясь сделать издание более доступным и желанным, редакция, естественно, публиковала тексты, хорошо себя зарекомендовавшие, способные доставить удовлетворение тем, кто мнит себя интеллектуалом или эстетом. Постепенно смещение приобрело такой масштаб, что поставило под вопрос идеи и принципы, которым «Опустошитель» хотел соответствовать изначально. Регулярные публикации текстов «священных монстров» привели к парадоксу. Теперь «Опустошитель» декларировал, что мертвый автор не менее, а возможно, и более жив, чем прочие. Апогея этот прием достиг в девятом номере альманаха, озаглавленном «Семья». Там, напомним, мертвые и живые авторы составляли огромную братскую семью, легко заменяя друг друга. Такое вот попрание смерти смертью. Темой нового «Опустошителя» как раз и заявлена «Смерть», и вряд ли можно считать это случайностью. На обложке красуется тоскливый художник Уиткин, «картины» которого все, кому надо, уже видели. Наполнение принципиально обезличенное, почти ходульное. Количество «мертвых текстов» здесь зашкаливает, а сочинения новых авторов занимают чуть более четверти издания. Но даже они опасно тяготеют к «окукленности». Денис Безносов и Михаил Вяткин последовательно развивают традиции барокко, сюрреализма и русского авангарда, давно ставшими достоянием музеев. Это проделано талантливо и профессионально, равно как и аккуратные инъекции абсурдных «странностей» или «гадостей» в текстах Даниила Лебедева, Веры Крачек, Ники Дубровой и Станислава Курашева. Даже тонко-мизантропическая проза Маруси Климовой, решенная в жанре дневника, неизбежно апеллирует к хорошо прочувствованному и «узаконенному» культурному полю. Некую живость сообщает текст Вадима Климова: он напоминает песочные часы, где песок убегает из одной чашки разом в десять. Что ж, хотя бы это заставляет голову читателя кружиться. Но угрожающая армада заскорузлых классиков типа Маринетти или Рембо, профессиональные тексты их продолжателей, многочисленные культурные отсылки и Уиткин на обложке неумолимо суют голову «Опустошителя» в петлю высоколобого литературного академизма. На этом можно было бы поставить точку. Но в том-то и штука, что название «Смерть» выбрано не случайно. Этой нехитрой аутоироничной выходкой «Опустошитель» заявляет – да, в том виде, к которому он пришел, альманах больше выпускаться не будет. Время раскрыть секрет: главный редактор Вадим Климов задумался об идее нового издания, способного вернуться к прежним «девственным» и куда более действенным годам хаоса и подлинной внекультурности. Название журнала держится в тайне, известно только, что оно будет очень похоже на слово «опустошитель». Но куда более обескураживающим.