|
|
Опустошитель № 4. Мизогиния Журнал (может быть, стоит назвать этот организм «альманахом»?) «Опустошитель» вызывающе не лаковый, не увесистый, очень разнороден даже в рамках одного выпуска. В пределах этого явления – выпуск «Опустошителя» – сочетаются талант и борзопись, претензия на фундированность и оголтело-наивное безвластие, тексты молодых авторов, пальпирующие известковые будни спальных районов, и олдскульная «классика». Ошибкой, тем не менее, было бы относить издание к эстетике «треша». Мы имеем дело с интенсивным столкновением, можем наблюдать его тут и здесь, оказаться сопричастными его действию и развертыванию, что далеко не так безопасно. Пока что для собственного удобства назовем «Опустошитель» альманахом столкновений. Предмет четвертой опустошительной лекции – мизогиния. Не спешите забивать слово в поисковик – так называется отвращение к женщинам. Тема, выражаясь языком прошлых веков, благодатная. Выдержан ли этот градус на протяжении всего «№ 4»? Как проявляется мизогиния в тексте Вадима Климова, напоминающем травестированного «Гебдомероса»? Никак. Она попросту не вычитывается из инфернального образа старухи и отношения к ней героя. В каком своем проявлении она бытует в рассказах Станислава Курашева, двенадцати текстах Павла Бабакова или блистательном перевертыше Шарлотты Бурилли? Фактически, ни в каком. Эти тексты без особых оснований маркированы как «женоненавистнические». С прочими дело обстоит чуть лучше, вирус ненависти в них более активен. Кто-то пытается его обезвредить, не слишком умело разрядить напряженность (Вайнингер), кто-то горько, почти покорно фиксирует происходящее (Руфи Руф), кто-то ищет выход, подмешивая щадящую порцию мизогинии к философствованию об удручающем состоянии человеческого рода вообще (Берроуз). Самое неприятное, что эти тексты отбрасывают тень на другие, рассмотренные нами выше. Закрадывается подозрение, что мы недостаточно пристально изучили их, поспешили с выводом. Могло ли случиться, что слово-оскомина заявлено в качестве темы со всею ответственностью? Задавшись этим вопросом, мы будем обречены на поиски: вот крысиные головы отвращения торчат, что кочаны из грядки, а вот – как будто неясно мерцают. «Опустошитель» решает пресловутую сюрреалистическую задачку о совмещении несовместимого по-своему: присутствующее отсутствует, смысл равен его ускользанию. «Тема номера» играет роль, не играя никакой роли. В лучшем случае, она, как говорят долихоцефалы, не исчерпывает содержимого, а только назначает вектор читательского внимания. В худшем – сталкивается сама с собой, а потребителя ударяет лбом о его собственное недоумение. Дочитав, мы будем измотаны упомянутой разнородностью материалов, упомянутыми столкновениями и упомянутым читательским (нашим собственным) непониманием. Проанализировать пользу и вред от опыта, в который нас деспотично вовлекли, будет очень и очень непросто. На физиологическом уровне состоянию интеллектуального ступора, в которое вводит «Опустошитель», соответствует состояние изжоги, возможно – колик в животе. В древности для такого тупого, одурманенного, инертного состояния, похожего на состояние объевшегося человека, существовало название «тамас». Прийти к желанной чистоте и ясности «саттвы» можно, очистив наши интеллектуальные желудки. Не будь «Опустошителя», когда бы еще мы такое сделали? Так что назовем его для удобства альманахом опустошения. |
