Антон Семикин
Санитары культуры
Контрчтение: Журнал "Опустошитель" рассказывает о том, как сходят с ума
"Опустошитель" (журнал), №1 ("Сумасшествие"), 2010
Традиции отечественного самиздата живы. Журнал легко и непринужденно
обходится без выходных данных и названия издательства, указано только, что
издание осуществлено при поддержке Александра Донова.
Общее впечатление по прочтении текстов,
собранных в нетвердом, но крепком переплете под неброской глянцевой
обложкой книжного формата таково: речь идет, да, о безумии, точнее о
художественном исследовании сумасшествия в его разнообразных формах, но в
довольно специфической манере. "Опустошитель" не бьет "со всей
дури" читателя в лоб, задачи шокировать-эпатировать у составителей,
очевидно, нет. Не возникает параллелей с разгульным
нарко-первертно-оккультным либертинажем "Митина журнала". "Опустошитель"
гораздо более сух, отстранен, не столь темперирован. Не близок он и
каким-нибудь "Шатунам" Юрия Мамлеева или галлюцинаторным фантазмам раннего
Дугина, этой похабно подмигивающей и мерзко хихикающей бездне русского
Ничто... "Опустошитель" тоже интригующе "неконкретен", после прочтения
многих художественных текстов так и тянет спросить: "О чем это?", но
метафизики нет. И по разряду постмодерна новый журнал пустить
затруднительно — иронии в нем также не заметно.
Авторы в основном словно пробуют сумасшествие на вкус, касаются его,
рассматривают под холодным беспристрастным микроскопом, но сами никогда
не погружаются в него с головой.
Важно, что тема номера именно "Сумасшествие", а не "Безумие" — процесс,
но не состояние. Вот так сходят с ума, как бы говорят читателю.
Начинается журнал с коротеньких текстов,
названных "микро" (вспомнились солженицыновские "крохотки"), разных
авторов. Первый текстик про атетоз — болезнь опорно-двигательного
аппарата, возникающую при поражении головного мозга, которая выражается в
"непроизвольных стереотипных движениях"... Если стало интересно, можете
найти в Интернете описание другой болезни — кататонии и узнать, чем она
отличается от атетоза. Следом — описание страшного сна с расчлененкой,
потом — история убийства Китти
Дженовезе, реального случая, имевшего место в Нью-Йорке в 1964 году.
Женщину убили на глазах десятков свидетелей, никто из них не вмешался, и
только один — когда Китти уже была мертва — позвонил в полицию. Эта
история в свое время шокировала массовое сознание, заставила социологов
ввести специальное понятие "синдром Дженовезе", а философов, особенно
склонных к мизантропии, должно быть, подвигла на дополнительные
размышления о человеческой природе в пессимистическом ключе.
Если пытаться нащупать сквозные темы художественных текстов
"Опустошителя", то таковой можно назвать не столько обрушение в черную
пасть безумия, сколько — более мягкий вариант — дезориентацию,
раскоординированность субъекта, утрату им контроля над
собой.
Один текст называется "По-моему, я был влюблен". Разве человек (если он
не сходит с ума) может о столь ярком чувстве, как влюбленность, говорить
так неуверенно — "по-моему"?..
Или, к примеру, рассказ язвительного Вадима Климова, завсегдатая Клуба
политического кино, который так и называется: "Дискуссионный клуб".
Описывается пьяный дебош на одном из заседаний, после которого протагонист
приходит в такой ужас, что перед ним начинает угрожающе мерцать что-то
вроде раздвоения личности: "Что это было? Кто в этом участвовал? Уж точно
не я! Мой двойник, вторая субличность. Дремавшая все время. Вернее,
притворявшаяся, что полностью со мной солидарна... И внезапно такой
поворот. Все вдребезги. Меня отшвырнули. На сцену вылез убогий дублер, до
сих пор безоговорочно копировавший каждое мое движение. Вышел из
подчинения. Отбросил нормы поведения, приличия. Я перестал его узнавать.
Двойник окунул голову в дерьмо. И чью голову? Мою!" Вы, возможно, скажете,
что это просто про пьянку. Просто, да не просто, ведь алкоголь тут — всего
лишь один из инструментов, напоминающих человеку, что он до сих пор, по
сути, не знает, кто и что он такое на самом деле... Гейдар Джемаль называл
одной из главных проблем воплощенного существа (то есть смертного,
человека) "принципиальную неопределимость собственной природы".
А вот абстрактному "Ману", то есть, опять же, человеку, в тексте
Маргариты Кривченко "Яркий и непосредственный, как шизофрения",
закрывающем сборник, приходится еще хуже, чем нелирическому герою Климова:
он не только в состоянии алкогольного разноса, а вообще все время
раздвоен, разорван. "У Мана есть мозг и есть посредник, раб, тело". Эти
двое в непрекращающемся конфликте. "Ман ненавидит общество. Мозг Мана в
контакте с обществом не участвует, а посредник то и дело попадает
впросак". "Когда он устраивается на работу, то ощущает себя болванчиком
общественных нужд, когда увольняется с работы, то становится никем —
вещью, не нужной самой себе". Многие, ох, многие люди в современном
обществе (в отличие, кстати, от общества традиционного — там был нужен
каждый) могли бы подписаться под этими словами. Рассказ перемежается
отчаянными монологами самого Мана ("Я испытываю в основном болезненное
раздражение"), а написан он от лица медика или медиков, которые за ним
наблюдают и скрупулезно фиксируют метания издерганного естества объекта
исследования. Завершается рассказ (и журнал) историями, поведанными самим
Маном. Одна про то, как он мучительно выбирал ботинки, по-максимуму
использовав это нехитрое бытовое действие для душевных самоистязаний;
вторая — о его фантазиях про жестокую и изощренную месть одному отдельно
взятому менту... Вспоминается книга Бенджамина Вайсмана "Господин
мертвец", в которой тоже постоянная внутренняя разорванность, конфликт,
распад личности, снедаемой садистскими фантазиями, ненавистью к себе и
окружающим. Не становится ли тип "манов" преобладающим в XXI веке, в
условиях нарастающего отчуждения и атомизации?
Есть в журнале и более, так сказать, однозначные тексты. Это в первую
очередь знаменитое эссе Луи-Фердинанда Селина Mea Culpa — настоящий шедевр
мизантропии, — написанное им по впечатлениям от визита в СССР 1930-х.
Беспощадный приговор не только советскому проекту, но и человеку как
таковому, исполненный, как это обычно у Селина, в форме истеричного,
оскорбительного площадного "полива".
В рубрике Extremum приходит черед концептуальных текстов. Статья
Алексея Лапшина "Модернизм. Нигилизм" ставит вопрос ребром —
в современном обществе остается только одна оппозиция: прохладный,
циничный нигилизм постмодерна и яростный, все отрицающий нигилизм
радикалов. Но что дальше? Может ли быть что-то кроме (сверх) нигилизма?
И когда этот постмодерн наконец закончится и что будет (если будет)
после него?
Дальше замечательный текст яростного Миши Вербицкого "Психоделическая
революция и упразднение труда". И наконец текст Климова "Ситуационист
Денис Евсюков". Вроде бы эпатажно, но, по сути, предсказуемо. Остается
только присоединиться к удивлению автора насчет того, почему во всем
Интернете до Климова не нашлось никого, кто рискнул бы трактовать
преступление милиционера как акт спонтанного бунта etc.
Журнал аттестован как культурологический и снабжен подзаголовком:
"Инверсия культуры". С культурой и в самом деле пришло время сделать
что-то радикальное. И не в смысле постмодернистских хиханек и хаханек, а
по-серьезному. Абсурд, распад смыслов, стирание границы между нормой и
отклонениями, любопытство естествоиспытателя, пинцетом и скальпелем
препарирующего этого странного и в то же время бессмысленного современного
атомизированного индивида —
все, что собрано в "Опустошителе", словно "вызывает огонь на себя",
приглашает что-нибудь с ним сделать.
Вывернуть культуру наизнанку, свести ее с ума — может быть, тогда
что-то прояснится и с "Маном", и даже, чем черт не шутит, с обществом?
Редакция благодарна Вадиму Климову, предоставившему "Опустошитель". Журнал можно приобрести в магазине "Фаланстер".
kasparov.ru
|