#37. Агония


Нелли Цымбаленко
Икотка

На человека наводили порчу. Из него доносился несвойственный ему голос. Человек говорил, смеялся, кричал с закрытым ртом. Особенно бесновался в церкви или при чтении молитв. Голоса крикунами называли. Больших подробностей не знаю.

Но эти Головы могли кричать, кто это сделал человеку и за что, когда и каким образом. Но утверждать, слава богу, не могу. Все со слов. Страшная сила.

из местных поверий

Но один Икотка, как называли тех же крикунов, перестал вселяться в людей буквально. Он решил сам пожить человеком, не изменяя при этом своему естеству.

У Икотки была мать, с которой они и жили вместе. Мать услышала зов Икотки еще из своей утробы, когда носила его. Он тогда наговорил ей много страшных слов. Однажды она даже что-то выпила, чтобы избавиться от своего Икотки, но он был живуч и все же появился на свет.

Движения его чресел были нервными и раздраженными, свой рот он постоянно кривлял, это всегда была его первая реакция — на еду, питье, которые никогда не приходились Икотке по вкусу. Он ел, пил и весь искажался, обнажая ряды кривых зубов, плотно набивающих его рот.

Такие движения Икотки, резкие и уродливые, были вполне объяснимы — ведь однажды ему пришлось выбраться из утробы своей матери, а такой путь не мог пройти бесследно.

Мать Икотки работала по ночам уборщицей в музее, Икотка всегда был рядом с ней, для какой-либо работы он был совсем непригоден. Утром мать с Икоткой уходили из музея. Но мать не потакала Икотке во всем совершенно.

Икотка шлялся среди картин, утром мать, как правило, избивала его деревянной скалкой, когда видела на животе Венеры пятна от спермы (вожделений) Икотки. Наш Говорун был очень сластолюбив, и каждую ночь втихаря нарушал материнские запреты.

Мать Икотки избивала его с настоящей материнской страстью. И тогда Икотка прикрывал свою плешивую голову худыми руками, он жалел в этот момент свою мать, ведь она не умела по-другому любить.

В такие моменты Икотка и вещал миру страшные проклятия.

Какие-то из них люди повторяли добровольно и передавали другим.

Так не стало одного их охранников музея, который ненароком подслушал проклятия Икотки.

— Поганый! Все погонь! Поганая! — нужный род слова каждый слушатель подбирал себе сам. Самым поразительным было то, что люди шли на поводу этих слов, они знали только одно — Икотка прав, а его слова — истинны.

— Я умнее и красивее тебя! — это была любимая сила Икотки, с таким настроем многим казалось, что быть рядом с Икоткой — это особая честь.

Некоторые женщины отдавались ему, вырождая затем детей Икотки, он уверял, что в глазах таких отпрысков видны боги.

Вот так тяжко бывает содержателен этот мир.

Постичь магическую силу проклятий Икотки никто не мог. Материнские трансы, в которые погружали ненависть и отчаяние, не выносили в итоге никуда и не проливали света на происходящее.

Икотка любил бродить среди пустошей с заброшенными церквями, сломанные кресты которых скакали по ветру.

— Я собираю цветы для своей матери, — рассказывал он ветрам, которые успевали и молиться, и смеяться, наблюдая за ним. Ветрам Икотка нашептывал свои песни, которые придут к людям утром, когда те распахнут свои окна.

Кресты бесновались над верхушками гнувшихся от ветра деревьев, которые, нагибаясь все ниже, превращались в сутулые спины людей. Своей длинной одеждой они путали странников, заметая все тропы.

Икотка видел, с каким недоумением все смотрят на засохшие растения в его руках, полусгнившие цветы, которые, кстати, найти было не так-то легко.

— Это ее любимые цветы, — зря оправдывался Икотка.

В конечном счете, право быть цветком не может быть отнято ни у кого.

Икотка долго бродил по пустошам, наблюдая, как его братья ложились под утро спать. Они ложились вдоль погоста, каждый — под своим крестом, заботливые матери укрывали их землей, чтобы сон сыновий был спокойнее.

Икотка любил смотреть на Души по утрам.

Так, сегодня он наблюдал, как одна Душа распахивала свое окно.

Икотка был недалеко и смотрел, какой Душа станет, когда уставший за ночь ветер спокойно принесет ей новые мысли.

Его голос звучал комично-едко, тем самым он усиливал неприятные ощущения от осознания его необъяснимой правоты.

— Посмотри на себя, — шептал Икотка, — ты — никто. Тебе стоит это признать, и вот увидишь, как все изменится к лучшему в твоей жизни.

Жаль одного — реализация второй части его фразы была невозможна.

Смотря на солнце, Душа понимала себя, испытывала отвращение и металась.

— С вами разговаривает голос с неба, — услышала она, но это уже было неважно.

Икотка тоже не слышал своих братьев. Он понимал, что задержался и пора возвращаться домой — ревнивые Венеры могли начать беспокоиться.