#33. Хаос


Александр Проханов
Ельцинское Завтра прошлого тысячелетия

Шесть дыр в сердце Ельцина

16.12.1996

Его ввезли в операционную в предрассветный час черного утра, когда в тюрьмах казнят преступников. Охрана, жена, глава администрации — все остались за стеклянной перегородкой, и несколько телекамер транслировали операцию в круглый зал, где собрались врачи и ученые, и также через океан, где за операцией следил президент Америки.

Он лежал на операционном столе после усыпляющего укола и вяло шевелил полураскрытыми губами. Желтые веки его дрожали, а рука свешивалась из-под простыни, была худой, перевитой синими венами.

С него сняли простыню, и голый — он был костляв, с морщинистым впалым животом, выпуклыми мослами колен, с седой редкой шерстью на груди и в паху.

Хирург, окунув вату в йод, провел по его груди желтую полосу, там, где предполагался надрез, и по бедру — откуда надлежало вырезать вену.

Ему вставили в рот серебристый шланг, проталкивая поглубже к легким, и машина, похожая на кузнечные мехи, заменила ему легкие. Его сиплое, с перебоями, дыхание, в котором слышались его обычные простудные трески, его злые, похожие на клекот, интонации — с ними он обращался к народу с танка или с трибуны — стали частью машины.

Скальпель прочертил на груди надрез. За лезвием выступила необильная черно-красная роса. Отсасывающая трубка, похожая на клюв кроншнепа, с хлюпаньем выпила капельки крови.

Ему вскрывали мышцы, подбираясь к грудине, раздвигая бледные розоватые ткани с комочками нечистого жира. Кровь из перерезанных сосудов сочилась, мешала хирургам. Ее прижигали коагулятором. Трещали электрические разряды, вился дымок и пахло его жареной плотью.

Добравшись до грудины, в нее вставили длинный зубчатый шнур. Хирург резко дернул, как дергают стартер лодочного мотора, и грудина распахнулась, словно расстегнулась молния на спальном мешке. И хирург убирал влажные опилки костей.

В распил грудины вставили хромированный блестящий распор. Хирург поворачивал винт, грудь раскрывалась, как двери лифта, и там, в глубине, что-то дергалось, билось — лиловое, красное, черное. И пахнуло парным мясом.

Вскрыли слизистый перламутровый перикард, под которым открылась глянцевитое, похожее на скользкий гриб-валуй, сердце.

Сильным грубым движением хирург вогнал в сердечные сосуды канюли, и они приняли в себя дурную кровь. Машина, похожая на хрустальный шкаф, в котором кипело и стекало по стенкам варенье, перехватила функцию сердца, и теперь его кровь качала и перегоняла машина, а сердце, обмякнув, остановилось и было похоже на глубоководную рыбу, выброшенную на берег.

Хирург погрузил свою голую по локоть руку в глубину его рассеченной груди. Вынул сердце и держал на весу. Маслянистое, вздрагивающее, оно лежало на ладони у хирурга, а тело, лишенное сердца, пустое, как долбленая лодка, лежало отдельно.

В сердце, которое держал хирург, зияли дыры. Они были похожи на пробоины, которые оставляет лом в глыбе льда и на кратере остывающей Луны. И на вскрытые, отекающие сукровью нарывы. Хирург их считал, и насчитал шесть дыр.

Первая дыра образовалась, когда в Беловежье он совершил преступление и разрушил Советский Союз, растоптал с веселым бражным хохотом Конституцию Великого государства.

Вторая дыра образовалась, когда он обобрал до нитки трудолюбивый народ, превратил в изгоев и побирушек рабочих, академиков и полководцев, а учителей и библиотекарей послал копаться в мусорных кучах.

Третья дыра образовалась, когда он разрушил вторую Конституцию, натравил танки стрелять по парламенту. Пулеметы секли невинный народ, намолотив тысячу трупов, и раненую девушку насиловали в темном углу Дома Советов.

Четвертая дыра образовалась, когда он начал войну в Чечне. Засыпал, как маньяк, бомбами мирные города и села. В подбитых танках торчали кости сгоревших танкистов, и после смерти проклинавших пославшего их на верную смерть.

Пятая дыра образовалась, когда он закончил войну в Чечне, допустил ее выход из состава России, разрушив третью Конституцию, обрекая несчастную страну на распад и крушение.

Шестая дыра образовалась, когда он вдруг понял, что у него больше нет власти. Что властью завладели гангстеры, шпионы, еврейские банкиры и прожженые партийцы, когда-то служившие секретарями обкомов, а теперь гребущие в свои сусеки алмазы и золото.

Хирург осматривал дырявое сердце, похожее на изъеденный червями корнеплод. А потом терпеливо принялся латать его, действуя кривой блестящей иглой, продергивая дратву. Он накладывал заплаты и швы, и был похож на усталого, умудренного сапожника, латающего старый валенок.

Работа была закончена, хирург осмотрел залатанное сердце. Поднес его к красной раскрытой груди и кинул. И оно долго летело обратно в грудь, и гулко ударилось, как булыжник о дно колодца.

Тело медленно зашивали, замазывали, отключали от машин и приборов. И от здания кардиологического центра, как угорелая, сверкая мигалкой, помчалась черная машина. В ней сидел Чубайс. Он летел к своим друзьям-банкирам сообщить, что операция прошла успешно и они могут еще несколько лет грабить и мучить Россию.

Куриный след ноги Ельцина

23.12.1997

Огромный клоун в красном трико мечется по снежной России. Корчит рожи, взрывает шахты, говорит с народом голосом Ястржембского. Держит в руках полушария президентского мозга, бьет в них, как в медные тарелки.

Рыбкин готовит независимость Ичкерии в составе пленной России, а Радуев, недобитый по приказу Ельцина, готовит «стингеры», чтоб завалить самолет президента, жжет русские танки под Буйнакском.

Группа «Альфа», как говорит Ковалев, провела блестящую операцию по освобождению шведа-заложника, при этом израсходовала годовой боекомплект и потеряла лучшего своего офицера.

Все военные самолеты России рухнули в одночасье, словно по ним отстрелялась реформированная ПВО страны, а суетливый министр, ни разу не побывавший на поле боя, носит звание маршала, как Жуков.

Ельцин, как утверждают газеты, умер, лежит в жидком азоте, но радиообращения его, заготовленные Юмашевым на весь XXI век, продолжают звучать, словно голос на спиритическом сеансе.

Березовского «опустили», прогнали из Совета безопасности, но он нанял Доренко и Минкина и сделал из Чубайса котлету, показывает ее на пресс-конференциях, как деликатес для собак.

Кости царя возят по стране, словно выставку передвижников, и говорят, что в кабинете у Росселя стоит какой-то скелет.

ФСБ, эта пуговица от штанов КГБ, справляет свой юбилей, а в правительстве правая рука Черномырдина передает секретные тексты Америке, и Лившиц от возмущения покрывается патриотическим потом.

Селезнев носит на голом теле орден, взятый у Ельцина, и на вопрос, что у него под рубахой, отвечает: «Вериги!»

Черномырдин, похожий на директора крематория, в котором испек три десятка своих министров, гордится стабильностью кабинета и курса, регулярно, раз в неделю, высылает венки на могилы погибших от безденежья шахтеров и летчиков.

Центробанк чеканит копейки, и нищие недовольны весом и размером монет.

Ельцин отдал китайцам земли Приморья, пообещал японцам Курилы и убрал с границы блистательного генерала Николаева, заменив его мэром Черепковым, который в связи с этим прервал голодовку.

Правительство вещает об экономическом росте, напоминая при этом бюро ритуальных услуг, а Немцову овцеводы Чили подарили бигуди, которые распрямляют кудряшки, превращают барашков в козликов.

Демпресса на виду у людей жрет из рук банкиров, «независимый» Третьяков стал заикаться и блеять, как Березовский, «пресс-клуб» все больше похож на кишечник, переваривающий объедки «Моста» и «Логовоза».

Застрелился от тоски и позора еще один академик, создававший мощь СССР, а Яковлев и Филатов собирают «Конгресс интеллигенции», напоминающий клопов под обоями публичного дома.

Упал, на этот раз, не самолет, а балкон, придавив несчастных детишек, а Наина Ельцина заходится в восторге от того, как хорошо живется в России.

В Париже судят «Шакала», наводящего ужас на Америку и Израиль, а в Шереметьеве поймали магаданского бомжа и хвастают, что захватили русского Че Гевару.

Подберезкин, «стратег компромисса», возглавил выборы патриотов в Московскую думу, но Лужков не пустил его даже в прихожую, оставил стоять на морозе.

Веселый черт в красных кальсонах скачет по зимней России. Морочит, корчит жуткие рожи, рвет в городах теплотрассы. Опаивает народ отравленной водкой, подкидывает в кастрюли говядину, зараженную бешенством. Ястржембский с легким акцентом переводит с мертвого на русский. Минелли с губами, как бампер у джипа «чероки», танцует на усладу мэра.

И где-то в глухой деревушке русский отрок разгрызает острыми зубками размоченный матушкой жмых. Мастерит кастетик. Примеряет на худой кулачок.

ЕЛЬЦИНА ПОХОРОНЯТ В ЛУННОМ КРАТЕРЕ

29.06.1999

Президентский лайнер “Россия” — летающий госпиталь с искусственным сердцем, синтетическим мозгом, пластмассовой почкой, стеклянной печенью. Направляясь на встречу “восьмерки”, пациент лежит в салоне, под колпаком, перевитый проводами, среди мигающих экранов и лампочек. Снимаемые поминутно анализы мочи передаются через спутник Акчурину и Дебейки.

Он сходит по трапу, вцепившись в руку жены, опасливо переставляя ходульные ноги, боясь, что его бросят, и он опять упадет на ковровую дорожку под ноги почетного караула. И куда подевался декабрист Якушкин, и где бумажка с крупными буквами, на которой написано название страны и имя ее президента?

Внезапный прилив энергии, властного гнева и нетерпения — подействовали, наконец, стимуляторы. Ударом в грудь отталкивает начальника личной охраны, сходит с дорожки в сторону. Все пугаются: не увидел ли он знакомое шасси самолета, не желает ли по привычке пометить его струей. Но нет, он идет к журналистам. “Четвертая власть” — его любимцы. Они разнесут по свету его добродушную грубоватую шутку, его сенсационное заявление об уничтожении русских ракет или о рязанских десантниках, идущих в Мадрид, или об очередном преемнике, или об отставке кабинета Степашина. Журналисты суют ему в нос, как медведю в клетке, гуттаперчевые набалдашники, косматые банники, целлулоидные кубики микрофонов. Жуют резинку, хлопают перед его носом клейкие пузыри. Охрана с трудом прогоняет журналистов, показывает им из-под полы пистолеты.

В машине ему становится плохо. Не видят глаза, гудит голова, он глотает таблетку, просит телохранителя, называя его по старинке Коржаковым, снять с него ботинки. Босой прибывает в резиденцию. Принимает швейцара за президента страны, хлопает его по плечу, обнимает. Намекает, что при известных обстоятельствах может отдать ему Курилы. Дарит икону. Справляется о здоровье красавицы-жены.

На первой встрече “восьмерки”, которая проходит без галстуков, не желает сидеть на месте. Ходит по столам, всех называет по имени: кого Билл, кого Жак. Шредера называет Гельмутом. Блеера называет Маргарет. Японца называет Хоккайдо. Итальянца в шутку называет Муссолини. Весел, дружелюбен, среди своих, глава могучей державы. Как Сталин, может привести свои дивизии в Кельн. Как Хрущев, может настучать по столу башмаком. В шутку, конечно, над преодоленным имперским прошлым.

Обед, чудесное время. Конец изнурительным переговорным речам, нашептыванию референтов.

“Пьем за здоровье Билла!.. Только до дна, до дна!.. До дна, тебе говорю, не то силой волью!.. Знашь, как у нас на Урале!..”

После обеда становится тошно. Быстрая, в десять рук, промывка желудка. Немного рвотного. Массаж предстательной железы. Логопед возвращает речь. Окулист возвращает зрение. Психиатр двумя легкими ударами мокрого полотенца добивается полной вменяемости.

Шагает бодро, пританцовывая, как ухарь-купец, как косарь в заливных лугах. Напевает “Калинку-малинку”. Загадочно ухмыляется, отыскивая и не находя лысину Оскара Акаева, куда так звонко и ловко можно вогнать перебор деревянных ложек. Или Костикова, которого — бросить в Рейн, и вся “восьмерка” хохочет, кидает ему в реку устриц, омаров, и Костиков плывет по-собачьи, благодарно съедает дары.

В самолете, по дороге домой, у него отнимаются ноги, язык с трудом выталкивает неразборчивый звук: “Утя!”. Наина Иосифовна догадывается, что президент зовет Путина. Их соединяют через спутник, и президент узнает у председателя Совбеза точное время.
Под крылом огромного крылатого госпиталя — Россия, угрюмая, ненавидящая. Затягивает самолет своей гравитацией, неотвратимая, как Страшный Суд.

“Анафема!” — раздается из русских церквей. “Анафема!” — вторят русские леса и болота. “Анафема”! — летит из каждого русского города, из каждого дома, из каждой семьи. И нету сил помолиться, и не у кого просить прощения, и кто-то чернорожий, хохочущий, с серебряными витыми рогами, с алмазной шестиконечной звездой, склонился к его неудобному, застланному клеенками ложу.


Ельцин погрузился в лету как гнилой топляк

04.01.2000

Ельцин ушел жалко и отвратительно. Сбежал из власти. Ненавидимый, сгнивший, был отторгнут страной, которая всеми своими сословиями молила о его скорейшей смерти, всеми слезами и проклятиями приближала его крах. Страшась расплаты, он просил не прощения, а умолял о пощаде. Как наваждение ада, он захватил великое государство. Самодур, невежда, бражник, бессмысленный и злой истукан оживлялся на мгновение лишь тогда, когда уничтожался очередной ломоть жизни, — погибал Советский Союз или истреблялся Черноморский флот, или горел под пушками Парламент, или погибал под бомбами Грозный.

Он — уродство истории, ее вывих и опухоль. Он — извращение человечества, погубил свою Родину-мать, казнил свой народ, который в каждый год ельцинского ига уменьшался на миллион человек. Пишется Черная Книга его преступлений, куда занесут каждую пядь земли, отторгнутую им от России, каждый военный секрет, переданный ЦРУ, каждый алмаз или рубль, отданные бандиту и вору.

Самый худший из всех, кого породила гнилая верхушка партии, он окружал себя негодяями, плутами, придурками, которые чавкали у золотой кормушки, безобразничали у святынь, дергали его за фалды, парили в бане, учили играть на деревянных ложках, наливали стакан. А в это время по всей России катился стон, взрывались дома, падали самолеты, ловкие израильтяне скупали за грош русский алюминий, и голая блудница показывала свой срам у алтарей и усыпальниц героев.

Когда он зачитывал жалкий текст своего отречения, он выглядел, как огрызок заплесневелого сыра, проклеванный насквозь пороками и болезнями, и в дырки проглядывали лица его напуганной, нечестной родни. Страна оттолкнула его, как пушкинский рыбак отталкивает веслом утопленника, и он, разбухший, без глаз, с языком, в который впились раки, пиявки и улитки, поплыл в безвременье, напоминая кусок гнилой мешковины.

Публикации газеты "Завтра".
Подборка подготовлена Андреем Смирновым.