|
|
Мальчик и Смерть Николенька очень любил ходить с бабушкой на похороны. У бабушки было много старых подруг, умирали они часто, и недостатка в похоронах Николенька не испытывал. На кладбище его, правда, не брали — трясущаяся санитарка с гробом во чреве, скрытом от внешнего мира пыльными занавесками, красный автобус и несколько легковушек уезжали без них. Бабушка брала его за руку, и они шли домой. Так что правильнее сказать, что Николенька ходил на прощание, а не на похороны. Но прощание было непонятным словом. Прощаться можно только со знакомыми. Большинство бабушкиных подруг Николенька видел в первый и последний раз. — Вот и схоронили Лизавету. Шебутная баба была. Учётчицей в колхозе у нас работала. Бывало, придут с подружками в избу, и давай семечки грызть. Так до полночи грызём и лясы точим. Раньше-то плевали прямо на пол. Пока шелуху всю выгребешь, уже и корову в стадо выгонять надо, — говорила на обратном пути домой бабушка. Николеньке не хотелось домой. Николеньке хотелось на кладбище. Много раз он просил бабушку рассказать, что там происходит. И как по горсти земли в могилу кидают, и как жёлтый восковой лоб покойника целуют. И как гроб в яму кладут. Николенька уверял, будто видел по телевизору, как деревянный саркофаг спускали с горки по специальным рельсам. Чтобы он не грохнулся и не разбился. И труп не вывалился из него на сырую землю. Без гроба ведь мёртвый человек, что живой без одежды. Нагишом. — Ни в жизни такого не видала. Мож, за границей где? Они там любят всякое эдакое. У нас на полотенцах спущают. Давеча когда Пану хоронили, гробом по земле стукнули. Ашедно хрустнуло там что-то. Страх такой был, — припоминала бабушка. — Вдруг она живая была и выбраться хотела? — Ну, ещё. Скажешь тоже. Невезучая она была. И муж у ней непутёвый попался. К замужней одной шастал всё. Через это и погиб. Убили его братья? женщины той и у железной дороги бросили. Но тебе не надо этого знать, мал ещё. Николенька и не слушал бабушку. Стоило покинуть интересующую его тему, как внимание мальчика становилось привычно рассеянным. У покойных бабушек на окнах занавески белые висят. Столы покрыты кружевной скатертью. Чистота и порядок. А кухонные столы покрыты клеёнкой. Всегда разной. Можно фрукты с овощами разглядывать в белых квадратах. Можно птиц со сказочным оперением искать в зелёных геометрических узорах. Они делят с бабушкой одну комнату на двоих. С самого его рождения так было. Дубовый комод, похожий на голову Черномора, венчала огромная ваза с ещё более огромным букетом сухих цветов. Словно шишак на шлеме богатыря. По ночам сухой букет превращался в страшную хищную птицу. Николенька видел, как она махала крыльями, но почему-то не решалась подлететь к нему поближе. Если бы подлетела, то съела бы его. И к стенке нельзя отвернуться, чтобы спрятать глаза от птицы. Узоры на ковре изображали раскрывших в немом крике грешников. Кричали они от боли и страшных мук. Они даже днём страшными были. — После смерти Бог собирает всех на великий суд и решает, кому куда отправиться. Праведные на небо идут. Оттудова на родных смотрят и жить им вспомогают. Грешники, кто плохо вёл себя, будут вечно мучиться в геенне огненной, — рассказывала бабушкина подруга из соседнего подъезда. Но мучились они не в геенне огненной, а на ковре, висящем на стене у Николенькиной кровати. У бабушкиных подруг много расставлено старых фотокарточек на полках. Люди с серыми лицами изучающе смотрели на Николеньку. Взгляды говорили: «Только попробуй к нам прикоснуться — будешь сразу же испепелён нашей силой». У Валентины Захаровны много фотокарточек людей в военной форме. Строгие тела стянуты ремнями, вольные волосы спрятаны под фуражками с лакированными козырьками. Бабушка из всех умерших знакомых только Валентину Захаровну называла по имени и отчеству. Валентина Захаровна была женой бабушкиного брата. У обоих это был второй брак — взрослый и ответственный, как партийная работа, без совместных детей. Познакомились они на фронте. Он лётчиком был, она — санинструктором. Позвякивали медали на красной бархатной подушечке. Оркестр резко грянул похоронный марш — Николенька и испугаться как следует не успел. На двух табуретках стоял гроб, в гробу лежала Валентина Захаровна. Она и после смерти оставшаяся прямая и строгая, как штык или чёрное платье, к ней подходили люди с красными гвоздиками в руках. Николеньку не подпустили. Головы всех бабушкиных подруг были укутаны в платочки. Голову Валентины Захаровны обмотали чёрной косынкой. Нинка, дочка усопшей, вздыхала и жаловалась Николенькиной бабушке: — Она ведь неверующая была, сама просила, чтобы безо всякой поповщины. Насилу уговорили её на отпевание, косынку она сама просила надеть. — Идейные они, партейные. От Виктора Семёновича-то нашего одна подшивка газеты «Правда» осталась в сарае. Другие машины покупали и мешки добра всякого хранили, а наш… — и бабушка махнула рукой. — Земля на небо натолкнётся, и настанет гибель всему живому. Мёртвые восстанут из могил, и Господь всех призовёт на суд, где каждому воздастся по заслугам, — пророчествовала бабушкина подруга из соседнего подъезда. Она сидела на бабушкиной кровати и оставляла после себя неприличный запах на покрывале. Николенька нюхал его после ухода старухи. Морщился от отвращения, но продолжал наслаждаться зловонными миазмами. Мертвецы обычно жёлтые в гробах лежат. Валентина Захаровна и тут отличилась. Николенька с бабушкой однажды приходили к ней, когда она ещё была жива. Валентина Захаровна потчевала подгорелой яблочной шарлоткой и угостила Николеньку несъедобными конфетками, похожими на недоваренное пельменное тесто. И в гробу она лежала белая как эти конфеты. Бабушка рассказывала, что новорожденного Николеньку застал Виктор Семёнович, но Николенька решительно этого не помнил. Умрешь, думал Николенька, и совсем ничего не будешь помнить. Не помнил Николенька, как жил у мамы в животике, как ползать учился и ходить, как с бабушкой познакомился и даже, что ему сегодня снилось, не помнил. И Виктора Семёновича не помнил. Может, когда рождается человек, он тоже умирает в прежнем виде? Валентина Захаровна жила в большом белом и старом доме с колоннами. Колонны — прямые и строгие, как Валентина Захаровна. Квартира Валентина Захаровны была большой, до потолков не дотянуться даже со стула, поставленного на стол. Маленькому Николеньке было неуютно в её доме, и оттого он чувствовал какой-то смутный восторг. Подъезд с витражами, похожий на дворец или двери в их садике, широкие ступеньки, на которых Николенька чуть не упал. Был только один изъян в правильной внешности Валентины Захаровны — чёрное пятно над губой. Бабушка сказала, что это родинка и что нехорошо такие вопросы задавать. Над колоннадой дома Валентины Захаровной была такая же родинка, открывающая на всеобщее обозрение кирпичную кладку. Возле дома с колоннами и по всей улице росли старые тополя. — Пуху-то тополиного, пуху. Земля будто саваном укрыта. Тебя, Валентина Захаровна, укрывает. — Бабуль, а что такое саван? — Саван? Это такое белое покрывало. Им покойников во гробу укутывают. — А почему Валентину Захаровну в саване не укутывали? — Не знаю. Сейчас не принято стало. Забыли все традиции. Николеньке очень хотелось поджечь тополиный пух, саван Валентины Захаровны. Вместо спичек бабушка ему предложила мороженое. Николенька откусывал от мороженого большие куски. Зубы сводило от холода. Но самое страшное было случайно оторвать кусок бумаги, в которую заворачивалось мороженое. Отвращение проходило по всему телу от одной даже мысли. — Вот и меня скоро не будет. Совсем ничего осталось. Три татарские песни и буду на кладбище. Всё-таки лучше бы ему дали спички, чтобы поджечь пух. Сколько себя помнил Николенька, столько бабушка собиралась помереть. По ночам она тяжело дышала, охала и ахала. Наутро жаловалась: «Всю ноченьку не спала». Отведя Николеньку в садик, прикладывалась на кровать подремать немного. Немного растягивалось до вечера с перерывами на обед, поход за Николенькой в садик и в магазин. Но теперь бабушка всерьёз собралась покинуть их общую с Николенькой комнату. Она совсем перестала вставать с кровати. Даже чтобы посидеть вечером у двора на лавочке и обсудить все важные события с другими бабушками. Охала и ахала не только ночью, а целыми днями напролёт. В школу отводила мама. Она почему-то всегда злилась и почти не разговаривала с ним. — Чем бабушка заболела? — У бабушки рак. — Но рак — это же животное. Как им можно болеть? — Есть и болезнь такая. Слова просто одинаковые. — Бабушка выздоровеет? — Ты можешь хоть немного помолчать? Или тебе обязательно всю дорогу рот раскрывать? Ты уже школьником стал, тебе об уроках нужно думать. Николеньке представлялось, что в бабушке сидит рак и клешнями хватает её за сердце, желудок и другие органы. Его мысли подтверждали бабушкины слова. — Всё в нутре так тянет и тянет. Спасу нет. Может, поставите мне ведерко у койки? — Это зачем ещё? — На двор мочи нет бегать. А так бы тут все свои дела делала. — Мама, ну вы издеваетесь? У меня тут с вами ребёнок, между прочим, живёт. И он что всем этим будет дышать? — Это вы надо мной издеваетесь. Не даёте дожить до смерти. И бабушка ползком добиралась до туалета. А у бабушкиной подруги из соседнего подъезда была своя версия того, что происходит с бабушкой. — Время её пришло. У Бога есть книжка, где записано, кому и сколько жить отмерено. У бабушкиной подруги выпирала нижняя челюсть. Николеньке казалось, что у бабушкиной подруги два ряда зубов внизу. Или она хлебные крошки про запас хранит за челюстью. — Когда бабушка умрёт, она на третий день к тебе в окошко прилетит постучаться. Ты не бойся её. Открой форточку, покорми хлебушком и дай воды напиться. Она потом за тебя у Господа нашего будет счастья и хорошей жизни просить. Николенька не боялся. Ему хотелось, чтобы бабушка быстрее умерла. У Николеньки как раз был день рождения, и он загадал желание. Когда он откроет с утра глаза, бабушка будет мертва. Его возьмут на кладбище, потому что не с кем оставить дома, и потом он покормит прилетевшую бабушку куском белого хлеба. Размечтавшись, Николенька не заметил, что на соседней кровати прекратились оханья и аханья. В комнате повисла такая тишина, что слышно стало, как похрапывает мама. Гробовая тишина. Страшная птица перестала крыльями махать. И грешники на ковре замолчали. — Мамочка, — что есть духу крикнул Николенька. — Бабушка, кажется, наверное, совсем немного умерла. — Батюшки мои, Никольенька, ты что такое говоришь? Жива я, жива, — отозвалась бабушка. Она умерла только под утро. Мама плакала и постоянно куда-то звонила. Даже проследить, умылся и почистил ли Николенька зубы, забыла. Сына, чтобы не мешался, отправила на улицу. Николеньку обычно не выпускали одного, но тут такое дело. — А я бабушку убил! Я бабушку убил! — весело повторял Николенька, раскачиваясь на качелях. — Что ты несешь, дурачок? — возмутилась взрослая девочка Жанна с причёской каре. — У меня бабушка умерла сегодня, — ответил Николенька. — Люди плачут в такие моменты жизни, — продолжала возмущаться Жанна. — Она ко мне скоро придёт, и я её покормлю. И снежок из земли слеплю, и кину в могилу. — Дурак малолетний. Бабушку не возили в морг, слишком старая была. Приходил высокий мужчина в маске из похоронного агентства. Выгнал всех из зала, где на мамином диване лежала бабушка, сказав, что соглядатаи ему не нужны. — Вечером маску поменяете, потом ещё с утра. Подставьте тазик, чтобы было, куда стекать. Форточку не открывайте. И да, благодарить меня не нужно. До свидания тоже не надо говорить. Прощайте. Надеюсь, больше не увидимся, — быстро взял деньги и ушёл. Бабушку похоронили уже на следующий день — боялись, что в жаре она долго не протянет. Николенька радовался, что бабушку не повезли на вскрытие. Вдруг врачи бы тогда догадались, что это он её убил. Врачи умные, говорила бабушка, знают все болезни и лекарства, поэтому никогда не болеют и, скорее всего, не умирают. Николенькина радость длилась недолго. Первое разочарование постигло его с утра. На кладбище его снова не возьмут. С ним посидит бабушкина сестра. Оставаться с ней Николеньке не хотелось: она постоянно причитала, спрашивала, нравиться ли Николеньке ходить в садик и удивлялась, что он уже первоклассник. Пахло от неё рыбой. И угощения, что она приносила с собой, пропахли рыбой. От бабушки хорошо пахло всегда. Даже когда она в гробу лежала. Сладким от неё пахло. Она объясняла это тем, что ела только белый хлеб. Николенька понимал, что душа из неё с таким запахом выходит. И в рай полетит, потому что души грешников плохо пахнут. Но перед раем она залетит через три дня к нему. И тут Николенька задумался. С какого времени ему отсчитывать три дня — с той ночи, как он умертвил бабушку, или со дня похорон? — Ой, беда-то какая, беда-то какая! Померла наша Машенька, пожить бы могла ищщо немножко! Если со дня смерти, то третья ночь наступит уже этой ночью. Но это, если считать, что бабушка умерла ночью и учитывать первую ночь. А что если она умерла уже с утра? Тогда третья ночь будет завтра. По математике у него было всё отлично, но задача выходила сложная. С отсчётом от похорон выходило ещё сложнее. Три ночи подряд выдержать бы не получилось. — Николенька, скучаешь без бабушки, наверное? — Не скучаю. — Нравится тебе в садике? — Я уже в школу хожу! — Да?! И в каком классе учишься? — Во второй перешёл. — Ты смотри, как быстро время летит. Машенька радовалась, небось. Жалко, не увидит выпускного, жены твоей и детишек. Могла бы пожить. Потом бабушкина сестра помыла полы, помыла посуду, улеглась смотреть телевизор и уснула. Чуть не проспала поминки в столовой «Весна», куда она должна была приехать с Николенькой. Николенька решил не спать всю ночь и ждать бабушку. — Машенька горох очень любила. И лук варёный любила. Выловит цельну луковицу из щей и съест. Ашедно причмокивала, — не унималась на поминках бабушкина сестра. Никто не любит варёный лук, думалось Николеньке. И каша гороховая похожа на результат несварения желудка. Он на поминках похлебал чуть-чуть лапшички постной. От каши гороховой отказался и к рыбе костлявой не притронулся. Блины пресные он ел без мёда, а кутья ему казалась похожей на глазастое внеземное существо и напрочь отбивала аппетит. В сладком пирожке с курагой попалась косточка, лишившая Николеньку шатающегося молочного зуба, в стакане с компотом плавал волос. — Вот и схоронили бабушку. Прости нас, если провинились перед тобой, — сказала мама по возвращении домой. Николенька думал о другом. И не мог сдержаться, чтобы не сообщить: — Мама, я сегодня всю ночь спать не буду. — Почему? — Не хочу. Я перед сном умоюсь, чтобы взбодриться и не уснуть. — Если ребёнка умыть, то он ещё быстрее уснёт. — А вот и неправда. Тогда с утра бы не умывались. — Тоже верно, — мама щёлкнула зажигалкой и закурила. — Если тебе страшно спать, то переночуй со мной в комнате. — Я не боюсь. Я просто не хочу спать сегодня. Странно, но обычно мама не отличалась благосклонностью к Николенькиным затеям. Почему-то в этот раз решила не спорить. Николенька до красна растёр себе лицо полотенцем. Чтобы не уснуть, он решил легонько щипать левую руку между большим и указательным пальцем. Нужно было дождаться, когда выключится телевизор и уснёт мама, чтобы пробраться к холодильнику за хлебом и молоком. Николенька лежал с открытыми глазами. Хищная птица махала крыльями и с каждой секундой подлетала всё ближе. Николеньке показалось, что она уже готовится схватить его своими острыми когтями. От страха он зажмурился. «Нет, так дело не пойдёт, — по-взрослому рассудил Николенька. — Так я точно усну». «На другой бок без толку переворачиваться. Там эти с открытыми пастями орут. Лучше я буду с закрытыми глазами думать. В школе никто не спит, потому что там все думают». Николенька стал представлять встречу с бабушкой. Бабушка прилетела верхом на своей клюке, которую она называла клюшечкой. Она совсем не изменилась, только прозрачной стала. Сквозь неё было видно стену, кровать, календарь с иконой Казанской Божьей матери на следующий год. Только птица улетела, видимо, испугавшись бабушки. — Бабушка, тебе не страшно по небу лететь? — Страшно было, когда от тела отлетела. Будто Фантомаса встретила, — на этих словах Николенька улыбнулся. — Но потом привыкла. Я, чай, не из робкого десятка. — А где ты всё время это, бабушка, жила? — Да тут по соседству. Подружка меня приютила. Помнишь, заходила ко мне? Ты ещё после неё койку нюхал. — Я так не делал, бабушка! — Делал. Я — мёртвая, меня не обманешь. Я, рай, не вижу, что ты — срамник. В трусишках вечно ходишь, и болтается у тебя там. — Бабушка, я больше так не буду. — Не делал, не буду. Заладил. Разумеется, не будешь. Она ко мне ходила, а к тебе, бесстыднику такому, не придёт. Ты мне лучше скажи, зачем ты бабушку свою укокошил? — Я не укака… не укоко… — Кака-коко, тьфу! Э-хе-хе-хе, я же тебя любила, не обижала никогда, с пенсии лимонад покупала. Что я тебе, паразиту окаянному, плохого сделала? Внучок, называется. — Я не хотел. Я просто хотел посмотреть… Николенька чувствовал, как на глазах выступили слёзы. Глаза щипало, и он ещё туже зажмурился, чтобы солёная вода стекла. — Посмотреть он хотел. Посмотрите на него, на наблюдателя эдакого, люди добрые. Николенька увидел, как кричащие грешники на ковре закрыли рты и стали осуждающе покачивать головами, глядя на него. — Ну, посмотрел? — Бабушка, я тебе покушать принёс. Хлебушка, как ты любишь. — Несладко мне его сейчас кушать. А луковичку варёную я бы охотно съела. — Нету у меня луковички варёной. Я тебе хлеб и молоко припас. Луковочку обязательно тебе добуду, если завтра прилетишь. — Насмешил. Завтра. Хлеб и молоко. Ещё бы кашу гороховую мне поставил. Сразу видно, как ты бабушку ценишь, воспитавшую тебя и мать твою неблагодарную. Я вот сейчас возьму и голову твою съём. Она такая же сладкая и мерзкая, как луковица варёная. И тут Николенька догадался, куда исчезла страшная хищная птица. Бабушка в неё превратилась, чтобы вцепиться когтями острыми в голову внучку. Николенька закричал, что есть мочи, и проснулся от собственного крика. За окном светило солнце, в дверях стояла перепуганная мама. — Что случилось, сынок? Ты кричал во сне. — Ой, мамочка… Николенька начал рассказывать всё, перемежая своё сумбурное повествование всхлипами и растиранием соплей. И про то, как бабушку убил, рассказал. И про то, как она стала хищной птицей из вазы и хотела откусить ему голову. И как его голова в варёную луковицу превратилась. И как ему стыдно, стыдно, стыдно, и он больше так не будет. Лишь бы его в тюрьму теперь не посадили. И даже не так страшно в тюрьму, как муки вечные потом в геенне огненной на ковре. Мама ласково обняла Николеньку и улыбнулась. — Глупенький мой малыш. Мы помогли бабушке избавиться от мучений. Каждый по-своему. |
