|
|
"Смерть автора" и "демократия объектов"? Может ли существовать творчество без субъекта? Такой вопрос не мог по-настоящему серьёзно стоять ни во времена «Фонтана» Марселя Дюшана, ни даже «Супа Кэмпбелл» Энди Уорхола. Конечно, в теории рассуждать на эту тему было можно, но в реальности становилось ясно, что за любым произведением стоит личность. Даже в казалось бы самых обычных бытовых предметах, провокационно выставлявшихся в качестве произведения искусства, чувствовалась концепция. Это могла быть пощёчина общественному вкусу, протест против превращения искусства в товар или, наоборот, утверждение идеи о том, что каждая вещь может быть произведением искусства. Со временем появилось множество подделок под радикальный авангард, бездарной халтуры, но человеческий фактор всё же не терялся. Разумеется, тут нельзя не вспомнить программный текст Ролана Барта «Смерть автора», касавшийся больше всего литературы. В нем Барт заявляет, что произведение и его автор не имеют отношения друг к другу. То есть, личный жизненный опыт писателя, с его идеями и переживаниями, не является определяющим. Произведение возникает не из индивидуального опыта, а во взаимодействии со многими центрами культуры. Поэтому писатель есть только производитель слов , а не субъект, обладающий собственным бытием вне книги. Согласно Барту, главными в итоге оказываются впечатления читателей. Личность же автора вне текста не играет роли. Барт отчасти прав, когда выступает против слишком прямолинейной «биографичности» в оценках книг. Узость восприятия, ангажированность критиков... — всё это очевидные вещи. Ясно, что автор и книга не тождественны друг другу и их взаимоотношения намного сложнее. Но радикальный отрыв индивидуального опыта автора от его книги выглядит совершенно надуманной операцией, интеллектуальной эквилибристикой. И это при том, что именно двадцатый век породил много очень личной литературы. Несмотря на свою крайнюю спорность, концепция «смерти автора» (после Барта она развивалась) оказала огромное влияние на постмодернистскую культуру. Изменилось само отношение к месту литературы и вообще искусства в обществе. Произошло это и по объективным историческим причинам, связанным с появлением постиндустриального социума, но мы сейчас не будем в них углубляться. Вопрос об отсутствии субъекта, стоящего за произведением, стал по-настоящему актуальным в эпоху технологической революции. Да, разговоры о том, что написанием книг, картин, музыки могут заниматься и машины, велись ещё в прошлом веке. Ставились и соответствующие эксперименты, но до превращения этих рассуждений и опытов в мейнстрим было ещё очень далеко. Философской концепцией, возникшей на границе между постмодерном и постгуманизмом, стала «демократия объектов». Появилась одноимённая книга Леви Брайанта, на взглядах которого я чуть позже остановлюсь. Как визуальное воплощение «демократии объектов» очень показательны фильмы Хайнца Эмигхольца. В короткометражном «Банки Салливана» люди, здания, машины, деревья , предметы, выступают как равноправные объекты, попавшие в кадр. Никакой дифференциации между ними нет, хотя акцент и делается на зданиях. Камера оказывается нейтральной ко всем. Это нельзя назвать документальным кино. Творческое осмысление в привычном смысле отсутствует. Тем не менее, это сделано специально. Субъект просто удалён из процесса съёмок. Человек выполняет техническую роль, становится придатком к камере. Фильмы Эмигхольца можно рассматривать уже как примеры новой постгуманистической онтологии. Они вполне могли быть сняты искусственным интеллектом. Обратимся теперь к философскому обоснованию демократии объектов. Какие же принципы излагает главный представитель этого направления Леви Брайант? Прежде всего, он объявляет себя защитником онтологического, а не эпистемологического реализма. Это два совершенно разных подхода к миру. Эпистемологический реализм утверждает, что человеческие представления о мире являются его верным отражением. Мир представляется нам таким, какой он есть в действительности, вне зависимости от нашего существования. Онтологический реализм, наоборот, концентрируется не на человеческом познании объектов, а на бытии самих объектов безотносительно к существованию людей. Такой подход означает отказ рассматривать объекты как конструкции человеческого восприятия. Леви Брайант подчёркивает, что онтологический реализм не просто иной взгляд на вещи, а подход, полностью отвергающий эпистемологический реализм. Основной упрёк, который предъявляется к эпистемологии — это её антропологическая ориентация. Демократия объектов настаивает на том, что «мы» должны любой ценой избегать представлений об объекте через наш доступ к ним. Иными словами — через наше сознание. Согласно онтологическому реализму, необходимо стремиться помыслить бессубъектный объект, или объект для-себя, вне взгляда субъекта. Подобная демократия предполагает не исключение человека, а его «децентрацию». Нельзя исходить из допущения, что люди — это какая-то особая категория, иная, чем объекты. Леви Брайант называет развиваемое им понимание бытия — онтикологией. В этой парадигме есть только один вид сущего — объекты. Люди являются лишь одним из существующих в мире объектов, хотя и наделены своими специфическими способностями. Объекты играют разную роль, но ни один из них не может быть понят как сконструированный другим. Демократия объектов атакует модернистское разделение общества и природы, настаивает на переходе от этих двух в модернистском понимании «несоизмеримых миров» к разнообразным коллективам объектов. Тут сразу возникает вопрос: насколько правомерно говорить о «несоизмеримости миров»? Ведь человеческая культура всегда строилась на взаимодействии с природой, даже когда входила с ней в конфронтацию. Но продолжим разбираться в демократии объектов. Преодолев «природно-культурный раскол», объектно-ориентированная философия выстраивает весь мир на одной онтологической плоскости. Вместо субъектно-объектного разделения возникает единый план бытия, состоящий из множества объектов различных типов. Эти объекты переплетаются между собой в различного рода коллективы, включающие как людей, так и не-людей. Онтикология уравнивает в правах людей и независимые от них объекты. Всё это не какая-то абстрактная философская теория, а мировоззрение, напрямую связанное с мейнстримными проектами будущего. Именно такой плоский одномерный мир «демократии объектов» и выстраивается на наших глазах. Политическое устройство общества в первую очередь зависит от понимания человека и его места в бытии. Эпистемологический реализм, против которого направлена онтикология, предполагает, что люди, благодаря сознанию, способны познавать мир таким, какой он есть на самом деле. А если это так, то люди обладают правом самостоятельно определять свою судьбу и создавать формы общественной жизни. Отказ от эпистемологического реализма автоматически ведёт к потере этого права. Человек, понимаемый как объект среди других объектов («не-людей»), не уравнивается с ними в правах, а становится совершенно бесправным существом, поскольку право — это категория исключительно субъектно-объектных отношений. Вне этих отношений право теряет всякий смысл. Очевидно, что «демократия объектов» — это философская база для управления обществом или, точнее, уже постобществом, через искусственный интеллект. Перед нами проектная философия, предполагающая глобальную онтологическую перезагрузку на всех уровнях. Ясно, что для такой перезагрузки нужны огромные ресурсы и проектировщики, считающие, что находятся вне остальной человеческой массы. Логика эпистемологического реализма, основанная на сознании, ведёт к революции против власти, которая лишает людей права самостоятельно выбирать свою судьбу. Отрицание эпистемологического реализма означает подавление сознания, а следовательно, и полное исключение свободы. Преодоление так называемого природно-культурного раскола не имеет ничего общего с установлением гармонии между человеком и природой. Проекты экосистем, наоборот, поражают своей отчуждённостью от реального живого мира. Плоский мир не может быть гармоничным. Ведь гармония предполагает сложность взаимодействий. Безусловно, человек не в состоянии познавать мир, абстрагируясь от свой сути. Изучение любого объекта будет иметь отпечаток чисто человеческого восприятия. Однако познание невозможно без самосознания, а оно включает дар воспринимать идеи, существующие вне личного пространства. Этот дар и делает невозможным онтологическое приравнивание людей к объектам среди прочих. Попытка осуществить это приравнивание — есть абсолютно античеловеческая идея. В заключении вернёмся к нашему первому вопросу: возможно ли творчество без субъекта? Концепция «смерти автора» всего лишь перемещает субъектность от творца к воспринимающему творение. В любом случае, необходим воспринимающий и осознающий послание. А у послания всегда должен быть автор — Субъект. |
