|
|
(интервью с Вадимом Климовым) — Помните же его бессмертное «Опьяняться»? Всегда нужно быть пьяным. В этом все: это единственная задача. Чтобы не ощущать ужасный груз Времени, который давит нам на плечи и пригибает нас к земле, нужно опьяняться беспрестанно… Заслуженный артист Российской Федерации Михаил Ефремов идет рядом со мной с пластиковым стаканчиком в руке. Наше интервью он попросил провести на ходу, чтобы не выпадать из делового ритма, оставаться в рабочем тонусе. — Не смотрите на мой стаканчик, — объясняет Михаил, — это то, что осталось с вечера: по утрам я больше не пью. Так вот, Бодлер… Поэт в России больше, чем поэт. И за стихотворную максиму великого француза приходится оправдываться не перед литературоведами, а в безжалостном расейском суде. Восемь лет за стихотворение, прочитанное за рулем авто! Вдумайтесь в это: восемь лет жизни за глоток вдохновения! Актер залпом допивает коньяк и бросает стаканчик в мусорку. Но не успеваем мы отойти и на пять метров, как Ефремов возвращается и лезет в контейнер, упираясь подбородком в несвежий край. Стаканчик отыскивается рядом, он так и не попал в бак и катается по асфальту, сдуваемый ветром. Михаил выуживает из внутренностей пиджака початую бутылку и наполняет стаканчик коньяком. — А ведь даже в Древней Греции преступление, совершенное в винном возбуждении, следовало отбывать в том же возбуждении: трезвый не в ответе за пьяного. Я уж не говорю о подоплеке правонарушения. В чем конкретно я виноват? В злоупотреблении Бодлером? Полноте, господа! Я — творческий человек и сам в состоянии определить, когда мне остановиться. Треск скомканного стаканчика раздражает артиста, и он швыряет его в сторону. Остаток интервью Ефремов прикладывается непосредственно к бутылке. — Меня возмущает даже не сам факт судилища над поэтом… точнее, над артистом, а неуклюжий дуализм, в который меня против воли погружает правосудие. Человека судят за преступление, которое он не помнит. Законами, которые он не понимает. Это чистой воды Кафка. Его роман «Процесс» начинается с появления судебных исполнителей. Вот и для меня история начинается с голого обвинения: один Ефремов сел пьяный за руль, но судят другого — трезвого Ефремова, который не только не совершил ничего противоправного, но элементарно не понимает, как угодил в этот кафкианский лабиринт. Там за углом — чудесный магазин. Зайдем! Михаил бодро проходит между полок с крупами и консервами, оказывается в алкогольном отделе и почти не глядя хватает бутылку. Первые глотки актер делает по дороге к кассам. Он расплачивается, галантно отказываясь от пакета. — Большое спасибо. Приятного дня. И все же… Формула Достоевского переворачивается, ее актуальное прочтение такового: «Наказание и преступление». Сначала вам зачитывают приговор, затем вы конвульсивно копаетесь в своем прошлом в поисках прегрешения. Что вы сделали не так? И все это в компании с каким-нибудь олухом вроде Пашаева, который получит гонорар и вернется к привычной жизни, а мне мотать срок!.. Прежняя бутылка выскальзывает из-под пиджака и разбивается у Михаила под ногами. Он останавливается и мутно смотрит на осколки, пытаясь понять, что произошло, вспомнить, о чем он говорил. — Ах да… Нас всегда окружают пашаевы. Паразиты гениальности, живущие в зазорах между реальностью и нашими о ней представлениями. Это Кафка вывел адвоката Пашаева, чтобы тот провел меня по кругам ада. Еще и Бодлер так предательски убедительно призывал опьяняться. Но я не могу без допинга отбывать наказание. Оно для меня чужое, словно постороннее прошлое. Я грезил, а теперь сам очутился в чьих-то грезах. Это невыносимо. Давайте зайдем в магазин, у нас снова все закончилось. Ефремов уже не так бодр, он едва удерживается на ногах. Оказавшись в магазине, он достает из пиджака бутылку — еще больше половины. Михаил пьет. Коньяк течет по его дрожащему подбородку, рубашке, капает на пол. Актер переминается с ноги на ногу. Он смотрит сквозь меня, взвешивает в руке бутылку. Потом переводит взгляд на лужу, в которой стоит. — О чем вы хотели меня спросить? — едва ворочает языком «гражданин поэт». В его глазах столько грусти, столько изнеможения. — Разве я еще не все вам рассказал? Кажется, артист принимает меня за кого-то другого. А может быть, и себя… за кого-то другого. Мы все здесь — не совсем то, чем кажемся. Дубли собственных представлений. — И все же?.. И мы, наконец, приступаем к интервью. 20.09.2020 |
