#32. Математика


Альберт Карако
Молитвенник хаоса
Фрагменты

###

Мы устремлены к смерти, как стрела устремлена в цель, нам некогда скучать, достоверность смерти избавляет нас от сомнений: мы знаем, что умрем в любом случае, в любое время и при любых обстоятельствах. Ибо вечная жизнь — чушь, вечность несовместима с жизнью, а смерть — тот покой, который нам так нужен; жизнь и смерть связаны в один узел, и те, кто хотят увидеть в этом глубокий смысл, блуждают в тумане собственных грез.

Не играя словами впустую, мы согласны бесследно исчезнуть и уверены, что приняли правильное решение. Никто нас не спрашивал перед рождением, хотим ли мы бытия, наша радость — зачахнуть преждевременно в жизни, которую нам не подарили, а навязали со всеми ее заботами, страданиями, неудачами и несчастьями. Но если человек и скажет, что он счастлив, то что это доказывает? Счастье — личное дело индивида, оно не предусмотрено законом, о котором мы постоянно думаем, ссылаясь на него и вникая в его суть; мы презираем жаждущих чуда и не нуждаемся в блаженстве, нам достаточно нашей правды, пусть она и не для всех приемлема.


###

Каждый из нас умирает в одиночестве и умирает полностью, вот две истины, непризнанные большинством людей, которые живут во сне; пребывая под гнетом страха они никогда не проснутся, ибо пробуждение для них равнозначно погибели.

Одиночество — одна из школ смерти, закрытая для масс. Внутреннее единство недостижимо при иных условиях, это главное преимущество одиночества. Если бы можно было разделить мужчин на расы, мы составили бы следующую классификацию: лунатики, которых легион; разумные и чувствительные, живущие в неразрешимом противоречии крайностей, ради какой-то цели, и в осознании невозможности ее достижения; и дважды рожденные анахореты духа, идущие к смерти ровным шагом, чтобы погибнуть в одиночестве и целиком, не выбирая ни времени, ни места, ни стиля предстоящей смерти, и показывая тем самым свое презрение к непредсказуемости судьбы.

Лунатики поклоняются идолам, разумные и чувствительные верят в невесть что, но рожденные во второй раз пустотой духа имеют то, о чем сомнамбулы не догадываются, и что верующие упускают, они — мужчины настоящие, поскольку ничего не ищут и никому не поклоняются, являясь сами для себя идолами и высшим смыслом.

###

Города, в которых мы обитаем, учат нас смерти, ибо в них нет ничего человеческого. Каждый мегаполис — обитель сплетен и вони, каждый город состоит из хаоса домов, где мы скапливаемся миллионами, теряя волю к жизни.

Нас не берут никакие лекарства, но мы чувствуем себя прекрасно; волей-неволей мы блуждаем в лабиринте абсурда, из которого выйдем только мертвыми, ведь наша судьба движется вперед с единственной целью — привести нас к гибели и горам трупов. В каждом закоулке города, где мы живем, все равнодушны ко всем, но повязаны между собой и слиты в одну массу — скопище абсолютного хаоса в сплетнях и вони. На каждом закоулке цена земли растет, чем дальше уходишь в дебри абсурдного лабиринта, который поглощает доходы от инвестиций и назначает новые цены. Города нуждаются в деньгах и работе, всучивая нам долги на законной основе; с очередной сменой поколений небоскребы растут все выше, а вода с каждым днем убывает. Лишь строители городов это понимают, удаляясь отшельниками на окраины.

###

Юность чувствует себя проклятой, и она не нужна университетам. Молодежь наделена разумом, а у нас его нет, мы всегда ожидаем новых войн. Война и порядок связаны, но наша мораль умалчивает об этом, что не мешает нам обращаться к выдающимся моралистам за утешением, в ложной самоуверенности. Однако в мирном государстве порядок невозможен. Молодежь поняла, на чем держится наш комфорт, они вникли в причинно-следственную цепочку наших ценностей и поражений, и мир для них перевернулся.

Но парадокс в том, что являясь правыми они действуют так, будто согласны с нашим враньем, поскольку во вселенной, где главенствует единообразие, народы не понимают друг друга, и остается еще много наций, ради которых юность принесет себя в жертву. Молодые верят, что их настойчивости хватит, дабы мир принял их условия. Но мы в аду, и выбираем только между двумя возможностями: стать проклятым и согласиться на мучения или перейти на сторону чертей и вместе с ними причинять мучения проклятым.


###

Мир вернулся к своей начальной точке развития, каким он был до великих открытий, можно сказать, что он закрылся. Новые войны, пришествие второго средневековья — все свидетельствует о правоте гностиков, видевших в мире тюрьму, тесную и ограниченную вселенную, из которой мы никогда не выйдем. Оптимизм, казавшийся неисчерпаемым, закончился. На протяжении последних четырех веков европейцы вращали историю к ее началу, и нам вдруг становится интересно: почему это происходит с нами, почему вера наших отцов в беспредельный прогресс и непрерывный рост жизни привела лишь к потере сознания; мы движемся по замкнутому кругу и не способны ни на что, кроме обыденного труда, не приносящего никаких результатов.

Это означает, что труд не отражает нашу сущность, и мир, преображенный человеком, как и прежде не подвластен интеллекту. Сегодня, очевиднее, чем когда-либо, мы работаем в тени смерти; смерть, как последний наследник нашего великолепия, срывает с нас покровы традиций, оголяя нас для последнего суда, обнажает нас снаружи и расширяет пустоту внутри, разверзает бездну под нашими ногами и наполняет головы хаосом.

###

Люди свободны и ограниченны, — более свободны, чем хотят, и более скованы, чем думают о себе. Толпы лунатиков, никогда не имевших ни равновесия ни стабильности, желают лишь выспаться, чтобы не уйти во тьму беззакония. Тот, кто их контролирует, делает это не ради их блага, он управляет ими, изредка используя полицию, реже — идею гуманности. Поскольку идеального порядка не существует, наше обычное состояние — скрытая или явная война. Совершенствуя порядок, занимаясь самовоспитанием, мы готовим почву для очередной войны, которая ожидает нас в будущем. Это и есть наша смерть, — наша забота и наш долг, человек был и остается мертвым...

Поток времени несет нас к смерти, мы порабощены смертью, у нас достаточно средств, чтобы уничтожить каждого человека на Земле много раз подряд, и мы уже не знаем, как еще применить оружие. Мы строим дома, выкачиваем мертвые ресурсы из недр Земли, мир кажется громадной конструкцией из сотен тысяч людей, которая продолжает расти. И война все это ломает, игнорируя мораль и пакты о ненападении.

Наша молодежь завтра заплатит за этот парадокс огромную цену, поэтому они восстают, а мы нет. Мы можем рассказывать им басни о светлом будущем, но учить морали не решаемся, они приговорены к худшему, и никакая революция ничего не изменит. Слишком поздно, история перемалывает нас, и ее не остановить, нельзя надеяться на ее замедление; мы идем к глобальной катастрофе, и в мире полно людей, которые ее хотят, спешат броситься в нее, — так ненавистны им упорядоченность и последовательный абсурд, невыносима идея человечности человека.

###

Мы обречены, но многие из нас не хотят об этом ничего слышать. Те же, кто знают, предпочитают молчать. Какой смысл проповедовать глухим и пытаться открыть глаза незрячим от рождения? Неужели кто-то думает, что ему удастся остановить их, движущихся по инерции? Мы идем к самому страшному будущему, но и оно — прелюдия к еще более ужасному, погрузившись в которое мы мало что успеем сообразить, понять, что происходит, кроме того, что мы гибнем во вселенной, не предназначенной для жизни.

Недавно мы вели войны за право обладания землей, но скоро у нас появится новая цель — водные ресурсы. И когда нам начнет не хватать воздуха, мы будем убивать друг друга, чтобы дышать среди руин. Мы ждем чудес от науки, мы требуем от нее невозможного, но никогда она не удовлетворит всех наших потребностей, никогда не сделает достаточно для нас, — миллиардов людей, которые надеялись на небо, но теперь смирились с землей, и ад, в который мы сошли — результат вырождения науки, растленной жадностью наших изолгавшихся правителей. В будущем станет ясно, что единственными настоящими ясновидящими были анархисты и нигилисты.

###

Когда вранье становится нестерпимым, мы впадаем в истерику, но едва краткий миг аффекта проходит, мы снова возвращаемся к привычному пережевыванию лжи и забываем об открывшейся нам правде, мало того, повторное приближение к ней повергает нас в отчаянье и шок; мы говорим об истине для того, чтобы признавать за собой ложь.

Мы застряли в противоречии и делаем вид, что не замечаем его, убеждая себя, будто объективная истина нам известна; мы говорим о диалектике противоположностей при смене точек зрения и находим повод для смеха над своей глупостью, что вгоняет нас в приятный ступор и дает шанс избежать конфронтации с нежелательной правдой; это удобный выверт для ухода от неудобных истин. Так мы варимся в собственном соку, устраивая шоу и упиваясь скандалами: мы неспособны понять, что История с ее беспощадным фатумом сметет этот балаган, и вихрь, который подхватит нашу культуру вместе с нашими амбициями и изобретениями — обесценит нас для будущего.

Мы перестали творить себя и больше не чувствуем ни перед кем ответственности, нам приятно состояние летаргического сна, идеально соответствующее нашей экзистенции, и ничто не заставит нас очнуться, кроме очередной катастрофы; мы не имеем мужественности, чтобы выдержать истину, мы — самки, безвольно принадлежащие фатуму-самцу.

###

В действительности у человека нет «внутреннего мира», его гуманизм — всегда нечто большее, чем упражнение в сострадании, ведь нельзя диктовать порядок без насилия, а идея гуманности насильственна по своей природе и содержит в себе план убийства.

Древние архаические племена, не заставшие нашей истории, были проще и наивнее, чем цивилизованные народы, которые, придерживаясь морали и традиций, позволили женщинам управлять собой, и хоть мы осуждаем их за это, но обязаны им победой над варварством, вдохновляющей нас по сей день. Однако наступает, похоже, эпоха заката человека, его звериная похоть и возможности для ее осуществления накопились в избытке, приготовимся же к апофеозу нашего развития — к тотальному холокосту.

Ведь нам не покончить с историей, если мы не исчерпаем человека, и мы это сделаем, умножая количество жертв, нужно чтобы мир превратился в кладбище; отринув излишнюю чувствительность, мы не сдадимся — мы победим. Мы любим наши несчастья и не нуждаемся в реформах, которые бы их устранили; с оружием в руках мы докажем это, следуя за теми, кто ведет нас к смерти, и поклявшись им в верности.

###

Люди обожествляют своих палачей, не убивая себя по собственной инициативе, и не важно, как скоро они осознают это несоответствие, все равно ничего не изменится. Старые наши проблемы не подлежат решению, новые — добавляются к прежним, неразрешимым, нам нужна ярость, чтобы заставить себя жить в среде, которая высасывает нас, истощает, взамен предлагая злодейский оптимизм — позорище нашего времени.

Благополучие развитых стран не продлится долго в мире, погрязшем в абсолютной нищете, и настанет час, когда нам придется выбирать: уничтожить всех бедняков или самим стать бедными, отдавшись хаосу и смерти, — выход из чрезвычайного положения потребует крайних мер.

Что бы мы ни делали, будет только хуже, в ужасе и восторге от своих изобретений мы падем, подобно Икару или Фаэтону в бездну: я не верю в будущее науки и пользу мутаций человека, этой лицемерной химеры, наши потомки должны вернуться к хаосу и смерти, чтобы потеряться в них и исчезнуть.

###

Национализм как болезнь, распространенная в широких массах, лечится лишь одним методом: уничтожением всех бешеных. Мы не можем жить в мире, инфицированном этой деструктивной идеологией, мы обязательно от нее погибнем.

Историки будущего скажут, что природа мстит народам, прививая им дух, от которого у них, кроме головокружения, просыпается национальное безумие, — аффект, не чуждый стадным животным, когда их численность резко увеличивается. Мы так же бесконтрольно плодимся, но, чтобы удовлетворить свое желание умереть, нам нужен предлог, и вот он найден, — наши неизменные мании владеть и разделять, охваченные которыми мы лелеем национальное тщеславие, и по мере необходимости наступаем на чужака; этот рассадник подлости опьяняет нас гордыней, и толкает к жертвоприношениям, мы превращаемся в откровенных чудовищ; он наделяет нас достоинствами, венчающими наши пороки; он выбирает за нас то, чего мы должны хотеть, и от чего не смеем отказаться.

Заблудшие сыны, мы не выбираем отчизну, болезнь не щадит нас, как не щадит она ни одну нацию, и пусть мы похожи между собой, это не сдерживает нашу злость, — мы перережем друг друга.


###

Однажды люди пережили краткий миг счастья, на заре века вообразив будущее без болезней, голода, изнурительной работы и террора, но неизбежное настигло их, и темные силы прошлого вернулись, более могущественные, чем раньше, принятые с восторгом скопищем лишних людей.

Потребовалось два поколения, чтобы население Земли удвоилось, три — чтобы эта масса разбухла троекратно, и, размножаясь дальше, в четвертом поколении, она покроет планету полностью; располагая властью, наши религиозные и моральные авторитеты умели дурманить массы на краткий срок, выигрывая время и запутывая вариантами преодоления кризиса, но сейчас и они опешили; непростительная глупость делает их преступниками не только настоящего, но и будущего, поскольку в вопросах продления рода они предпочли количество качеству; они могли освободить массы, уничтожив идею национальности, но вместо этого одурманивали их на протяжении столетий. Сейчас никто не рискнет разоружать народы, ибо они и правда не равны. Теперь мы ничего не можем.

Именно поэтому анархисты и нигилисты имеют полное право подрывать действующий порядок, они правы, бросая вызов официальной морали во имя морали хаоса.

###

Юность больше не спасает мир, ему уже ничего не поможет. Идея спасения — самообман, нам не уйти от расплаты за наши многочисленные ошибки. Слишком поздно что-либо менять. Для раскаяния и отката назад не осталось времени, да и реформы не дали никаких результатов.

Те, кому повезет, умрут в героических битвах. Остальные же, кого везение не настигнет, уползут под землю, где будут спариваться в лихорадке, обманывая агонию избытком оргазмов. В криках боли и экстаза мир станет наконец-то един; сильнейшие из представителей рода людского придумают новые средства травли врагов, лишь бы не оказаться на месте побежденных. Мы будем выбирать для себя способ смерти, и это случится раньше, чем вы думаете.

Мы падем в бездну ночи, чтобы, проснувшись на последнем этапе агонии, обнаружить свое убожество. Таким мы увидим мир после нашествия покорителей новых вершин — в нем целые народы будут бросаться со скал, разбиваясь с единственной целью, — предотвратить неизбежный кошмар собственной смертью.

Перевод с французского Александра Панова.