|
|
Просто ты - Рэй: дьявол. секс. музыка Рэй Рассуждая о неврологических болезнях избытка, Оливер Сакс приводит в пример клинический случай Рэя. У Рэя синдром Туретта. Это расстройство центральной нервной системы, связанное с избытком нервной энергии, оно проявляется в форме тиков, гримас и непроизвольных ругательств. Синдром назван в честь Жиля де ла Туретта — после того как в 1885 году он опубликовал отчет о пациентах с Туреттом. В религиозно-мистической перспективе турретики наиболее оптимально вписываются в категорию одержимых дьяволом. Сам Туретт считал синдром одержимостью примитивными побуждениями. Синдром Туретта может затрагивать все уровни жизни разума — мышление, эмоции, но чаще сводится к импульсивности и странным движениям. Турретиков довольно много, их несложно встретить на улице — это, к примеру, та неизвестная вам женщина, которая публично сообщила вам, что ваша мама сосет хуи. Жизнь Рэя с четырехлетнего возраста сопровождалась ежесекундными острыми тиками, из–за чего он всегда был объектом беспощадного внимания окружающих. Вопреки его странности и сопутствующим проблемам с социализацией, Рэй сформировал острый ум, успешно закончил колледж и женился. Из–за тиков Рэй испытывал сложности с поиском работы, его много раз увольняли. По словам Сакса, несмотря на относительный социальный успех и образ по-клоунски веселого человека, Рэй был в разладе с самим собой, в особенности плохо уживаясь со своей “ агрессивностью и довольно жёсткой, яркой и взрывчатой дерзостью ”. В частности, Сакс обращает внимание, что брак Рэя “ был под угрозой из–за непроизвольных выкриков и ругательств (‘ Fuck!’, ‘Shit!’ и других), вырывавшихся у него в состоянии сексуального возбуждения ”. Описав в общих чертах жизнь Рэя, Сакс только в последнюю очередь переходит к объяснению роли музыки в его жизни: “В трудные минуты на помощь Рэю приходила музыка. Как и многие туреттики, он был необыкновенно музыкален и едва ли выжил бы — как духовно, так и материально, — если бы не джаз. Он был известным барабанщиком-любителем, настоящим виртуозом, славившимся среди коллег и слушателей внезапными бурными экспромтами. Тики и навязчивые удары по барабану перерастали у него в изумительные импровизации, в ходе которых неожиданные, грубые вторжения болезни превращались в музыку“. Сакс предложил Рэю принимать галоперидол — антипсихотик, на время избавляющий от тиков. Поначалу Рэй воодушевился, но решение о том, стоит ли все–таки избавляться от тиков, далось ему с трудом. Вся его жизнь сопровождалась тиками, он сформировался в борьбе с ними и научился использовать их как свою сильную сторону: “— Допустим, вы избавите меня от тиков, но что останется? Я же весь состою из тиков — ничего больше во мне нет”. Рэй был в отчаянии, и не понимал точно, его тики — это дар или проклятье. У Сакса ушло три месяца еженедельных разговоров с Рэем, чтобы убедить его попробовать жить без тиков. По заключению Сакса, общение с Рэем “часто вопреки серьёзному сопротивлению Рэя, его озлобленности и недостатку веры в себя, обнаружило здоровый потенциал, сохранившийся в ядре его личности”. Сакс казался себе благодетелем, предлагающим Рэю восстановить “ устойчивость и равновесие полноценного существования” взамен “тяжёлому физиологическому дисбалансу“. Рэй стал принимать галоперидол, освободился от тиков и оставался свободным от них на протяжении последующих девяти лет. Сакс гордился собой и считал исход их общения и новую жизнь Рэя небывалым терапевтическим успехом: “В целом, последние девять лет были для Рэя счастливыми — произошло настоящее, сверх всяких надежд, освобождение. На протяжении двух десятилетий оставаясь узником Туретта, рабом, понукаемым грубой физиологией синдрома, на сегодняшний день он пользуется свободой, которой не в силах был даже представить… Его брак прочен и полон любви; он стал отцом… Он играет заметную роль в жизни района и занимает ответственную позицию на работе”. Тем не менее сам Рэй так и не смог смириться с тем, что променял прежнюю сумасшедшую жизнь на жизнь здравомыслящего благопристойного гражданина. Вместе с тиками, грубой дерзостью и вспыльчивостью, Рэй утратил порывистость мышления, остроумность, способность к бурной импровизаций и блестящим идеям. Но, главное, Рэй изменился как музыкант: “Сильнее же всего выбивает его из колеи (это относится и к заработку, и к самовыражению) то, что из–за галоперидола он потускнел как музыкант. Он превратился в среднего — умелого, но лишенного энергии, энтузиазма, краски и радости — барабанщика. Исчезли тики и навязчивые удары, но вместе с ними ушли и бурные творческие порывы”. В поисках компромисса, Рэй принял решение принимать галоперидол только в рабочие дни. После этого решения “появилось два Рэя — на галоперидоле и без него”. Тем не менее жизнь Рэя не превратилась в идеал, он не начал ощущать баланс и свободу — в рабочие дни он чувствовал несвободу размерности, а без галоперидола несвободу неконтролируемости. Жизнь каждого из Рэев была по-своему не сбалансирована. Отклонения избытка
Сакс упрекает классическую неврологию за статический подход, который не способен схватить жизнь разума — принципиально динамичный процесс: “С точки зрения механистической неврологии, система жизнедеятельности организма подобна устройству типа конденсатора или предохранителя: либо она работает нормально, либо повреждена и неисправна — третьего не дано”. В поисках третьего, Сакс критикует неврологию за то, что она, будучи сосредоточена на расстройствах недостатка, не распознает болезни избытка (такие как синдром Туретта). Дефицит — ключевое слово неврологии для описания отклонений. Она не видит возможности противоположного — избытка функции. Это значит, что она не распознает продуктивную и формообразующую силу расстройств, а способна лишь воспринимать их как феномены противоположные формообразованию. Формообразующая продуктивность отклонений, которая не вписывается в концептуальные рамки классической неврологии, соответствует тому, что в патологической анатомии называют гипертрофиями и эксцессами — избыточными болезненными формообразованиями, тератомами (от греч. ????? — монстр, уродство). Классическая неврология не способна концептуализировать монструозный рост церебральных функций: мышления, памяти, воображения, восприятия — “своего рода тератом разума”. Сакс считает необходимым заменить ограниченные модели неврологии “более живыми и динамичными моделями” , способными постигнуть формообразующую силу расстройств избытка. Для этого в дополнение к любому сугубо лечебному и медицинскому подходу должен существовать также “экзистенциальный” подход, который Сакс понимает как более чуткое осознание диалектики здоровых и болезненных процессов. Более чуткое понимание работы разума, предложенное Саксом, схватывает, что опасность отклонения коренится в нормальном здоровом процессе, а не противоположно ему и, по сути, не отменяет его. Расстройства избытка — “ это не просто чрезмерность, а органическое разрастание, не просто функциональное расстройство, а нарушение порождающих, генеративных процессов”. Нормальный процессе жизнедеятельности чреват угрозой избытка. Всегда существует опасность, что нормальный рост станет чрезмерным — “гипер-ростом”, жизнь “гипер-жизнью”, “монструозными, извращенными аберрациями” нормальности. В “живой” модели вдобавок к термину “дефицит” должен быть введен новый термин, который бы схватывал монструозность динамики, передавал бы тревожно-угрожающий характер избытка жизни. Сакс говорит о парадоксальной, ироничной природе опасности избытка, уже заложенного в нормальности. На субъективном уровне этот парадокс чувствуется пациентами как обманчивая эйфория, угрожающе хорошее самочувствие, одновременно манящее состояние, но при этом нездоровое — “одновременно дар и несчастье, наслаждение и мука”. Пациенты с синдромом Туретта особенно остро чувствуют эту иронию “У меня слишком много энергии, всё чересчур ярко и сильно, бьет через край. Это лихорадочная энергия, нездоровый блеск”. Такое понимание болезни как манящего чувства эйфории ниспровергает традиционное отношение к болезни как злу и страданию. По Саксу, основная опасность иронии (желанности нежелательного) в угрозе полного поглощения здорового основания личности пациента: “В условиях неврологического избытка часто возникает своего рода заговор, в котором «Я» становится сообщником недуга, всё больше подстраивается под него, сливается с ним, пока наконец не теряет независимого существования и не превращается в простой продукт болезни”. Именно эту угрозу поглощения болезнью Сакс пытался устранить в случае с Рэем, который утверждал, что весь состоит из тиков. К счастью для Сакса, “ здоровый потенциал, сохранившийся в ядре его личности” был достаточно сильным, чтобы препятствовать поглощению монстром болезни.
Конститутивное отклонение Заслуженно критикуя классическую неврологию за неспособность распознать третье (вдобавок к нормальной работе функции и ее поломке), Сакс все еще размышляет в рамках ограниченной перспективы. Он вводит понятие избытка с целью концептуализировать его как отклонение и противопоставить норме. Таким образом, перспектива Сакса предполагает бинарное разделение — на норму и патологию, хотя он и классифицирует патологию на два типа: система либо повреждена со знаком минус (дефицит), либо повреждена со знаком плюс (гиперактивность). Третьего все ещё не дано. Сакс находится в поисках линии, которая отделяет здоровье от патологии — грубость нездоровых процессов от свободы здоровых. Он проводит эту линию между дефицитом и избытком — где-то в этом пространстве находится состояние здорового баланса, противоположное отклонению. Причем здоровое состояние или его потенциал он считает предзаданными, находящимися в основании личности, в то время как патологии (избытка или недостатка) — вторичными состояниями, которые могут прийти на смену изначальному состоянию здоровья. Сакс часто подводит к мысли, что болезнь и патология — не противоположности, но все же не идёт дальше и не признает относительности разграничительной линии между ними. Основная проблема в том, что Сакс, будучи врачом-неврологом, хотя и с замашками экзистенциалиста, все же размышляет внутри дискурса лечения, цель которого, по определению — вылечить, то есть привести к норме. Этот дискурс — не место для релятивизации нормы, так как он базируется на понятии нормы и нацелен на нормализацию. Действительно экзистенциально чуткий подход, который схватил бы динамизм жизни, не может быть лишь дополнением к лечебному подходу, ведь он, по сути, его отменяет, нивелируя понятия нормы и болезни. К тому же, понятие нормальности предполагает статику и отменяет динамизм. Норма — это установленные неизменные и статичные параметры или, как максимум, их спектр — все динамичное выходит за его рамки. Сакс не совершает ошибки, рассуждая о формообразующей силе определенных типов отклонений, его погрешность в том, что он не понимает насколько он прав, то есть универсальности указанного им принципа. Экзистенциальный подход, не сведенный к лечебной функции, схватывает конститутивную роль отклонения. По Саксу, лишь некоторые отклонения бывают формообразующими, но, с экзистенциальной точки зрения, формирование как таковое — это, по существу, отклонение, монструозная аберрация. Монструозность — субстанция любого формообразования, а не формообразования в котором что-то пошло не так. Эволюции как движению жизни, одним из продуктов которой является человек, чуждо понятие нормальности, в ней нет статичного “здорового” состояния баланса и гармонии. Бытующее телеологическое предубеждение вменяет природе, в том числе человеческой природе, некое изначальное состояние первозданной естественной гармонии, отклонение от которой мы называем болезнью или патологией. Но такого изначального состояния нет — никогда не было в прошлом и никогда не будет в будущем. Терапевтический дискурс, согласно Фуко, пришёл на смену религиозному, он все ещё сохраняет в своём основании мечту о райской идиллии — состоянии первозданной гармонии, к которому необходимо вернуть человека, очистив/излечив его от отклонений. Идея первозданной безгрешности совпадает здесь с понятием здоровья. Мышление в категориях эволюции упраздняет телеологию. Все эволюционные метаморфозы видов (мутации) — это отклонения по отношению к предыдущим состояниям, которые тоже отклонение по отношению к предыдущим и так до бесконечности, до отсутствия в основании состояния нормы и здоровья. Если быть ещё более чутким к динамике жизни, в ее основании не гармония равновесия и естественный баланс, а дисбаланс, расстройство, пульсация монструозного разнообразия — бесконечное отклонение. Жизнь в своем основании — аберрация, извращение себя, конституирующее монструозное отклонение. Эволюционное мышление отменяет предрассудок телеологии об изначальной нормальности, за которой следует аберрация и превращение в монстра, нуждающегося в коррекции. Монструозность повсеместна и неистребима. Концепт патологии экзистенциально применим, только если считать саму жизнь во всех её проявлениях — комбинацией патологических отклонений. В лечебном дискурсе нормой назначен определенный спектр отклонений, а не нечто противоположное отклонению. Если бы нормальность действительно существовала в эволюции, она бы отменила ее динамику. Любая статика, нормальность, здоровое состояние — условны, присвоены эволюционному процессу или его фрагменту нашим восприятием. В рамках экзистенциально-эволюционистского подхода формообразующую динамику скорее стоит концептуализировать как динамику отклонения от нормы, которой не существует. Феномен отклонения от нормы, которой нет — парадоксален, но именно в форме конститутивного парадокса динамика жизни постигается наиболее аутентичным образом. Обозначенная Саксом ирония и парадокс формообразующей силы болезней избытка, совпадают с самой иронией жизни. Сакс не может смириться с тем, что между “здоровой полнотой и изобилием здоровья” и “зловещей экстравагантностью, аберрацией, чудовищностью” нет объективной границы. Он приближается к этой мысли, когда сравнивает формообразующую избыточность с одичавшей природой, то есть с ее первобытным состоянием. Но даже эта формулировка предполагает, что на смену первобытности приходит нормализация, которая отменяет изначальную аберрацию. Но этого не происходит, сама патология конститутивна, в то время как нормальность условна, она никогда не заменяет конститутивную монструозность и не отменяет ее. Если излечить жизнь от патологии, исчезнет и сама жизнь. Сопоставление синдрома Туретта с одержимостью дьяволом и примитивными грубыми силами природы — подходящий образ для иллюстрации формообразующей динамики жизни, если мы согласны слегка задержаться в религиозном дискурсе. Охваченность дьяволом, то есть состояние отклонения от первоначальной гармонии — это то, что конституирует не только патологическую личность (например, личность турретика), но лежит в основании формирования любой личности. При этом состояния божественной гармонии в основании того, кто одержим дьяволом — нет. Дьявол реален, бог — иллюзия. Свое бинарное видение нормы и патологии Сакс на практике воплотил в случае с Рэем — исцелил его от одержимости дьяволом, то есть произвел операцию по приведению Рэя к норме, полагая, что в глубине его личности сохранилось здоровое ядро. В результате этой операции должна была исчезнуть “патологическая” личность, но в действительности вне ее никого не оказалось — вместе с ней исчез и сам Рэй. Появился добропорядочный гражданин и прилежный семьянин — безликий образец нормальности (точнее, появилась патология, которая не режет глаз, потому что считается в нашем обществе нормой). Личность Рэя, то, что отличало его от условно нормальных других — исчезла, она действительно всецело состояла из тиков. Прежнего Рэя не стало, потому что его не было вне оперирующего в нем дьявола. Заразная музыка Сакс занял удобную позицию, произвольно назначив роль музыки в жизни Рэя второстепенной, поставив на первое место его семейную жизнь и карьеру. Удобную, потому что именно музыку излечившийся Рэй потерял. Если бы Сакс представил Рэя как гениального музыканта, то ему пришлось бы винить себя в попытке его убийства. Музыка связана с отклонениями не только в случае Рэя, но и как культурный феномен. Размышляя в рамках современного понимания культурной эволюции (как движимой бессмысленными отклонениями), Деннет предлагает гипотезу о появлении музыки. В его представлении музыка — одно из высших проявлений культуры, при этом, нисколько не умаляя ее значимости, он говорит о музыке как о бессмысленной заразной девиации: “Однажды один из наших далеких предков-гоминидов сидел на бревне и случайно стал настукивать палкой — бум-бум-бум. Без всякой уважительной на то причины. Это было просто бездельничаньем, побочным продуктом, возможно, слегка несбалансированной эндокринной системы… Мы бы могли сказать, что он просто выработал привычку, возможно, терапевтическую, так как она «снимает беспокойство», но точно также мы можем сказать, что это вредная привычка — привычка, которая вообще не принесла пользы ему и его генам… Теперь представьте некоторых других предков, которые случайно увидели и услышали этого барабанщика. Они могли не обращать на него внимания или раздражаться, заставить его остановиться или прогнать, или они могли, опять же без всякой причины… почувствовать желание барабанить вместе с музыкальным Адамом… Совершенно бессмысленная практика, не приносящая никакой пользы или пользы для улучшения физической формы”. Вместе с рождением музыки появился человек — такой, каким мы знаем его в настоящем, но не в будущем. С течением времени он превратится в нового монстра с другим набором не менее бессмысленных девиаций и, будем надеяться, без стигматизирующей нормализации. Секс и наивность Показательно замечание Сакса о патологической сексуальности Рэя (“ брак Рэя был под угрозой из–за непроизвольных выкриков и ругательств (‘ Fuck!’ ‘Shit!’ и других), вырывавшихся у него в состоянии сексуального возбуждения ”). Сакс по наивности принимает это за исключение из правил в сфере сексуальности (либо автор этого текста по наивности не считает это исключением). Опираясь на Фрейда, лакановский психоанализ рассматривает сексуальность как конституированную перверсиями. По словам Зупанчич, “ сексуальность — это основанное на парадоксе отклонение от нормы, которой не существует ”. Фрейд по наивности свел принцип конститутивного отклонения к сфере сексуальности, хотя при этом по еще большей наивности считал сферу сексуальности конститутивной для человека как вида. Не только сфера человеческой сексуальности, не только человек как вид, но и жизнь в любом ее проявлении — перверсия себя, не предполагающая норму. Не только Рэй, но и каждый человек — продукт отклонений от несуществующей нормы. Ничего, кроме “тиков” в нас нет. Это не значит, что сфера медицины и терапии должны быть упразднены. Эволюция человека срослась с технологиями и медициной, монстры превратились в киборг-монстров на химических веществах. Раз не существует естественного здорового человека и нет нормы, которой он должен соответствовать, мы вправе по своему усмотрению экспериментировать с собой и как угодно себя менять. Сакс по-своему прав, патология “добропорядочный семьянин” — все еще более совместима с жизнью в сегодняшнем обществе, но при этом она не является абсолютным требованием. Наш выбор ограничен набором патологий, а не является выбором между здоровьем и болезнью. В нас нет святости, нормы, здоровья; существуют лишь вычурные фантазии дьявола, некоторые из которых вообразили о себе слишком много и возвели себя в ранг святых.
Цитируемые источники:
Оливер Сакс. Человек, который принял жену за шляпу (и другие истории из врачебной практики). — М.: АСТ, 2015. Alenka Zupancic, “Sexual Difference and Ontology”. E-Flux 32, 2012. Daniel C. Dennett, “The Evolution of Culture,” in John Brockman (ed.), Culture, 2011. |
