#28. Мизология


Сибусава Тацухико
Повесть о лисьих чарах

Когда в доме младшего начальника Левой гвардии стало известно, что его жена, госпожа из Северных покоев, разродилась лисенком, никто и не знал, что сказать. Рождение ребенка — событие радостное, да только вот как отнестись к такому случаю, всем было совершенно непонятно. Служанки, потупив взоры, как можно бесшумнее ступали по коридорам, стараясь держаться подальше от покоев, где лежала роженица. Они совершенно не знали, стоит ли поздравлять госпожу с новорожденным. Старая нянька, которая принимала младенца, совсем растерялась, словно тут была и ее вина, и, сгорая от стыда, ночью сбежала из усадьбы через черный ход. Ей, видимо, не хватило храбрости предстать перед начальником Левой гвардии. Сама же госпожа из Северных покоев при виде рожденного ею маленького, покрытого густой шерстью, зверька лишь тихонько вскрикнула и упала в обморок.

Когда она, лежа ничком на постели, очнулась, то увидела прямо перед собой мужа, который, нахмурившись, пристально смотрел на нее. Вид у него был самый беспощадный. Вряд ли начальник Левой гвардии был настолько суров, как сейчас, даже когда скрещивал мечи с врагами в многочисленных битвах, и госпожа, не выдержав гневного блеска его глаз, невольно зажмурилась. Зажмурившись, она крепилась из последних сил, надеясь, что ее сознание снова провалится в темную пустоту. Молчание продлилось некоторое время. Наконец откуда-то сверху донесся голос мужа, который словно бил по ушам. Каждое злое слово впивалось ей в мозг.

— Жена! И отличилась же ты на славу! Ведь у нас, в роду Акамацу, который идет от самих Мураками Гэндзи, за много веков никто и никогда не рожал чудовищ! Какой позор! Не вселился ли в тебя длиннохвостый оборотень, когда ты в день лошади второй луны ходила поклониться лисе в храм Фусими Инари? И не согрешила ли ты с ним ненароком?

Затем он обернулся к стоящему рядом заклинателю по имени Кэннэмбо, который возник будто из ниоткуда.

— А вы что скажете? Не стесняйтесь, прошу вас.

Кэннэмбо будто ждал этого. Он пододвинулся поближе и, четко выговаривая каждое слово, чтобы слышала госпожа из Северных покоев, начал:

— Не могу вам сказать, что отродясь таких чудес не бывало. В Китае, знаю, есть старая легенда о Бао Сы, любимице короля Юй-вана. Говорят, она родилась от придворной дамы, которая совсем не была близка с мужчинами. Как-то раз в женские покои дворца пробралась черепаха, которая сочеталась с ней, и та понесла. А еще раньше, когда династия Ся уже была на исходе, в императорском саду появились два дракона и извергли пену из пастей. Пену эту сложили в шкатулку. Ее открыли уже во времена десятого императора Чжоу, Ли-вана. Она вылилась и стала черепахой, непростой, я вам скажу!

— Только на горе Инари черепах не водится. Да и Бао Сы явно не лисой родилась. Лучше скажите мне, как это женщина может разродиться лисенком?

Тон начальника был ехиден и неприятен, и Кэннэмбо, почесав в затылке, ответил:

— Насколько я знаю, и у нас, и в Китае лисицы чаще всего оборачиваются женщинами, а чтобы лис стал мужчиной да еще и женщин в грех вводил — редкость необычайная. Но и такое, я вам скажу, бывает. Вот, в “Продолжении записок о поисках духов” говорится о человеке из царства У по имени Гучжань, который как-то раз пошел на охоту. Он взобрался на холм и услышал человеческий голос, который говорил: “А в этом-то году, увы, добычи совсем мало!” Гучжань позвал товарищей. А голос был из пещеры на склоне холма. Там лежал, свернувшись калачиком, старый лис. Перед ним был развернут свиток, и он что-то подсчитывал на лапах. Гучжань выпустил собак, и они лиса-то и загрызли. А в свертке были имена всех женщин, которые жили по соседству. Рядом с именами тех, кто согрешил с лисом, были красные кресты, а имен там было несколько сотен. И дочь Гучжаня тоже была в списке. Другими словами, не обрати он внимания вовремя — его дочь согрешила бы с лисом, а Гучжань ничего и не понял бы.

— Но как эта лиса вводила в грех женщин? Да и знали ли они, что это лис?

— Ну, таких деталей в книге нет, поэтому сразу ответить не могу, однако есть еще такая история…

Они вдвоем словно забыли о госпоже, которая, еле дыша, лежала рядом, и горячо вели бессмысленный схоластический спор о том, как лисы совращали женщин.

Следует сказать, что пять лет назад госпожа из Северных покоев родила прекрасного, словно жемчужину, мальчика. Ее звали Цукико, и она была из аристократического рода. Во времена поспокойней она могла бы стать и придворной дамой, и императорской наложницей, а может быть, даже самой императрицей. Но из–за того, что она родилась в кровавую эпоху войн, ее семья была в стесненных обстоятельствах, поэтому только благодаря своей красоте она смогла выйти замуж за младшего начальника Левой гвардии из влиятельной семьи сюго-даймё, люди из которой могли многого добиться в те годы. Да и сам муж не уступал ей ни в чем — герой, который смог прославиться в смутные времена. Хоть тогда и считалось, что столичные военные подпадают под влияние изнеженной аристократии — мужественности ему было не занимать. И сын этой пары был на редкость милым. Звали его Хосимару.

Пятилетнего Хосимару, наследника, отец берег, как зеницу ока. Конечно, если бы первенец госпожи из Северных покоев оказался лисенком, разочарование военачальника и его злость были бы куда сильнее. Когда Хосимару только родился, начальник гвардии сразу же появился у постели роженицы и, широко улыбаясь, повторял, что это “хорошее дело”. А сейчас он, глядя на изнуренную после родов жену, не мог не вспомнить события пятилетней давности, и поэтому саркастично заметил, что та “отличилась на славу”. И в то же время его злоба стала еще сильней. Теперь она обратилась на жену и на новорожденного.

Повернувшись к прислужнику, начальник гвардии сурово приказал:

— Что же… Раздробите меж двумя камнями голову этому чудовищу, а труп заройте в землю. Ему не жить!

О столь суровом приговоре сообщили жене начальника гвардии. Она выслушала это известие с отсутствующим выражением лица. Да, впрочем, и сил в измученной душе госпожи из Северных покоев совсем не оставалось. Ее ребенка хотели убить, но она и слезинки не проронила, и не опечалилась. Хоть умом она понимала, что этот покрытый мехом клубочек — ее дитя, но такого чувства у нее не было. Вдобавок, она знала, что муж ей не верит и подозревает в том, что она зачала от лисы, или что в нее вселился длиннохвостый оборотень. Госпоже было горько от того, что муж сомневается в ее невинности, и бессознательно она понимала, что хуже всего будет, если кто-нибудь подумает, что она забавлялась с чудовищем. Одна мысль об этом ранила гордость. Поэтому ее душа была совершенно истерзана.

Настала ночь.

Госпожа из Северных покоев долгое время ворочалась и только ближе к рассвету забылась в дреме. Но вдруг ей послышалось, что в соседней комнате плачет младенец. Прислушавшись, она разобрала бормотание старой няньки, которая мурлыкала под нос колыбельную. Неясное предчувствие сдавило грудь, и госпожа, несмотря на слабость, все же поднялась с постели и вышла в коридор.

Отодвинув дверь, она увидела, что в соседней комнате, несмотря на ночь, горит свет, и несколько служанок, распустив волосы, сидят в кругу и клюют носами. В центре седовласая нянька аккуратно держала младенца в новой одежде. Кто-то ведь сшил их, такие роскошные одеяния из белого атласа, украшенные серебром, с алым воротником. Из них выглядывала лисичка. Она надувала губки и моргала круглыми глазками. Из–за подола свисал толстенький, словно венчик для чая, золотистый хвост.

Держа дитя, нянька покачивалась туда-сюда и пела неслыханную колыбельную на странный мотив:

— Баю-бай, баю-бай
лисонька-лиса с горы Фунаока,
коль заплачешь — съест собака,
а не заплачешь и уснешь,
что же станется с тобой,
с маслом лисоньку зажарят,
баю-бай!

Непонятно, подумала госпожа из Северных покоев, ведь лису уже наверняка убили и закопали в землю, как и приказал ее муж. Все, что происходило перед ней, казалось дурным сном. Она увидела, что маленькие, точно зернышки, глаза лисички были наполнены слезами. Вдруг госпожа встретилась взглядом со зверьком, и страх, словно удар тока, поразил ее. Вскрикнув, госпожа упала на пол.

К ней подбежали служанки, но зрелище уже исчезло. Ведь приказ военачальника исполнили, и лисенка уже не было на свете. И госпоже из Северных покоев стало ясно, что это было видение.

Прошла неделя, потом еще одна, но госпожа из Северных покоев все не могла оправиться после родов и оставалась прикованной к постели. Целый день она лежала в сумрачной комнате, словно больная, то просыпалась, то засыпала — вела, в общем, совершенно непонятный образ жизни. Ей постоянно казалось, что вокруг бродят какие-то невидимые тени, и она не могла оставаться одна. Ночью госпожа не гасила свет, и служанки поочередно дежурили у ее постели. Они, служанки, хоть и малейшего понятия не имели о кошмарах, которые преследовали госпожу, но что-то такое чувствовали и боялись оставаться в комнате.

Например, часто — днем ли, ночью, неважно — на висках госпожи выступал пот, и она, вдруг перепугавшись чего-то, громко кричала. За ней одна за другой вскрикивали служанки, будто курицы в курятнике. Казалось, что невидимые существа преследуют всех женщин в комнате.

Из–за затворничества у госпожи началась меланхолия, поэтому родственники посоветовали ей чаще бывать на улице. Весной, в третью луну следующего года, она надела шляпу-цубо и, взяв шестилетнего Хосимару за руку, отправилась в Арасияма вместе с несколькими спутниками. Ранее эта местность славилась своими осенними видами, но, когда бывший император Камэяма перевез туда вишни из Есино, оно стало известно и ее цветами. Вишня только еще зацвела, но небо было ясным, и весенние поля и реки блестели на солнце. Хосимару, который давно не гулял с матерью, крайне обрадовался. В тени деревьев он отпустил руку госпожи и со смехом начал бегать за служанками.

Теперь госпожа из Северных покоев осталась одна под цветущими вишнями. Ее радовало, что Хосимару резвился неподалеку, и она заулыбалась. Но все же в глубине души таилось какое-то неясное, будто навеянное цветами, предчувствие. Куда же делись Хосимару и служанки?

Беспокойство охватило ее. Вдруг она увидела старика-аристократа в шляпе эбоси и придворном костюме. Он, столь странно выглядевший в таком месте, направлялся к ней слегка запинавшейся походкой. Госпожа из Северных покоев удивилась, узнав в нем отца.

— Отец, вы хотели со мной встретиться?

— Да.

Он грозно посмотрел на дочь из–под шляпы:

— Цукико! Я здесь, потому что должен тебе кое-что сказать.

— Что же?

— Не понимаю я. Ты недавно родила лисенка. Это такой позор на семью, что и словами не опишешь. Мне самому трудно и говорить об этом. Господин военачальник в ярости и даже сказал, что хочет разорвать с тобой супружеские клятвы. Не ждали мы от тебя такого, как я его понимаю! И никаких оправданий слышать не хочу. Тебе бы следовало понимать, что твоя ошибка куда хуже простой супружеской неверности!

— Но отец, это все ко мне не относится.

— Что это ты говоришь? Не стыдно ли врать, что ты родила чудовище, а от кого — не помнишь? Откуда тогда взялся лисенок?

— Но это не так, отец. Я совершенно ничего не помню.

— Помнишь ли ты или нет, Цукико, но доказательство есть доказательство. Не будь столь упрямой! Ты мало того, что запятнала честь семьи, так еще не помнишь, как это произошло?

— Да.

Она внезапно обессилела, и ее душу охватила тоска, словно расхотелось жить, и только смерть была единственным выходом. Она будто проваливалась в темноту. Цветы вишни блестели на весеннем солнце. На него набежала тучка, и пейзаж вмиг стал холодным и чуждым. Госпожа из Северных покоев увидела под деревом маленьких лисичек, которые пристально смотрели на нее.

Словно зачарованная, она сделала несколько шагов и вдруг схватила себя руками за шею. Ей показалось, что это самый простой способ убить себя.

Лисички будто смеялись над ней:

— Души сильней!

— Души еще сильней!

Постепенно лицо наливалось кровью, но госпожа не ослабляла хватку. Чем больше госпожа давила, тем больше алело лицо, и на висках и лбу выступили капельки пота. Ее шляпа свалилась на землю. Госпожа из Северных покоев высунула язык и как волчок закружилась на месте. Дай, дай мне умереть, думала она.

Неожиданно к ней подбежал Хосимару и изумленно спросил:

— Мама, что ты делаешь?

И лисята под деревом, и фигура отца в шляпе, все исчезло. Серебристые цветы вишни вновь заблестели на солнце, и покрытый мраком пейзаж снова стал нормальным. Вместе с Хосимару вернулись служанки и спутники, они выглядели так, будто еще не окончательно проснулись.

Видение. День за днем госпожу из Северных покоев преследовали видения. Не всегда они были такие страшные, как те, что напугали ее во время прогулки в Арасияма. Но ни разу ни в одном из них не было лисы. Впрочем, у нее этот зверь не вызывал ни страха, ни ненависти. На их место заступило чувство привязанности, чему сама госпожа удивилась. Она верила, что родила девочку, то есть самку, лисичку.

— Что ж, пора идти на паломничество в святилище.

Как-то раз госпожа из Северных покоев взяла лисенка и направилась в святилище Имамия к северу от горы Фунаока. Праздник Ясураи давно закончился, думала она, людей в Мурасакино немного, и на ее паломничество со зверем никто и внимания не обратит. Святилище Имамия она выбрала, видимо, потому, что вспомнила, как нянька в колыбельной упомянула лисичку из Фунаока. Взяв лисенка, она вдруг испытала столь сильный восторг, что это даже показалось ей подозрительным.

Когда госпожа переступила порог святилища, ее восторг сразу пропал. То ли отмечался какой-то праздник, то ли еще что, да только храм был полон жен городских купцов с дочерьми. Все девочки были с цветами в волосах и белой пудрой на кончике носа. Они носили роскошные храмовые одеяния и держались за руки матерей, а если матери не было, то бабушки. При одном взгляде на этих людей радость госпожи из Северных покоев пропала. По сравнению с ними, ее паломничество с лисенком выглядело комично и глупо. От стыда ей хотелось провалиться под землю. Спрятав лисичку в плаще, госпожа собралась пройти мимо этих людей. С каменным видом она завернула мягкого лисенка в шелк и крепко-накрепко привязала к себе. Еще крепче. Но перестаралась. Когда госпожа проходила мимо людей, лисичка, выглядывающая из плаща, уже не дышала.

— О господи, какой ужас! Да сколько же раз мне придется тебя убить!.. — запричитала госпожа из Северных покоев. На полах плаща виднелась свежая кровь.

Конечно, читатель волен подумать, что и этот эпизод всего лишь видение госпожи. Но автор будет крайне благодарен, если читатель поверит, что кровь на плаще была настоящей.

У подножья горы Сёся в Бансю, где лениво катит воды река Юмэсаки, стоял особняк, в котором затворился начальник Левой гвардии. Госпожу из Северных покоев туда даже и не пускали. Несколько лет он, не заботясь ни о чьем мнении, провел медитируя и занимаясь магией “самадхи”. Эта таинственная магия была связана с использованием “лисьих трубок” и поклонением духам-дакини. Падкий на все новое начальник гвардии сначала отнесся к этому как к эксцентричному хобби. У него уже была коллекция китайских чайных принадлежностей, но вскоре этот “мир вещей” ему наскучил, и под руководством Кэннэмбо, разделявшего схожие интересы, он увлекся метафизикой.

Я выше упомянул мир вещей и метафизику, но эти выражения, строго говоря, не совсем верные. Вкратце говоря, магия дакини, она же магия Идзуна, основывается на действиях лис с паранормальными способностями. Практикующие ее люди используют лис вместо волшебных предметов. Лисы в данном случае имеют такую же ценность, как и китайские чайные принадлежности. Что же касается “лисьих трубок”, то они представляют собой небольшие фигурки лис с раздвоенными хвостами-трубами. По одной из версий, заклинатель разводит таких лис внутри бамбуковой трубки, вроде той, что используют для раздувания огня, поэтому их так назвали. Их, как и чайные принадлежности, можно коллекционировать.

Однако младший начальник Левой гвардии в своем искусстве пользовался не “лисьими трубками”, а так называемыми “лисьими камнями”. Перед тем, как объяснить, что это такое, я расскажу, как ему довелось одним таким камнем завладеть.

Как-то летним вечером в особняк к начальнику гвардии заглянул странный мужчина в соломенной шляпе и плаще. Он представился плотником из Кицуки, что в Косю. Затем вытащил из мешка большой кошель из оленьей шкуры и грубо бросил к ногам начальника гвардии.

— Если тебе не по нраву придется вещица в кошеле, то завтра, ближе к вечеру, положи его у святилища Ототэндзя, что в храме Энгедзи. А если она тебе понравится, то оставь себе, а в кошель положи пятьдесят рё золотого песка, да и оставь в том же месте, в тот же час. Выбирай, как тебе угодно. А когда выберешь, действуй, как пожелаешь.

Когда плотник ушел, начальник гвардии быстро развязал кошель и увидел там лисий камень размером с кулак. На следующий день он приказал слуге положить кошель с пятьюдесятью ре золотого песка в храме Энгедзи на вершине горы Сёся. Он знал, что лисий камень ему пригодится.

Как написано у Киути Сэкитэя в “Истории корней и туч”, лисий камень “добывают из головы мертвой лисы”, но это не всегда так. Некоторые находили камни, забросив невод в реку, а другие — копая в горах. Однако считается, что этот камень обладает силой, которая позволяет лисам творить чудеса, и, скорее всего, он находится внутри зверя. Его можно сравнить с камнем навроде почечного, наполовину органической, наполовину минеральной субстанцией, которая образуется в теле животного. По одной версии, этот камень белый, как куриное яйцо, по другой — бледно-розовый. Говорят, что он твердый, но некоторые считают, что если его сжать, то на нем появляется вмятинка, которая исчезает, если убрать палец. Но чудеснее всего, что этот камень может светиться во тьме.

Начальник гвардии водрузил лисий камень на полку в своем кабинете, рядом с вазами и курильницами, и постоянно рассматривал. Днем это был обычный камень, но ночью он светился и привлекал своей красотой. Начальник гвардии был удивлен и не мог налюбоваться. Дней через пять к нему снова зашел плотник и дал совет иногда поливать лисий камень водой, а также ни в коем случае не выставлять его на солнечный свет, только под лунный. Камень вел себя словно живое существо, копившее в себе силы духов ночи.

Словно садовник, ревностно выращивающий дерево-бонсай, начальник гвардии ухаживал за лисьим камнем. Следуя совету, он выставлял камень под лунный свет и поливал водой, в общем, из кожи вон лез, чтобы его свет стал ярче. Когда начальник пел сутры или читал молитвы-дарани, то всегда ставил камень рядом, чтобы тот мог напитаться их энергией. Так прошло несколько лет, в течение которых начальник с камнем практически слились в одно целое. Никто и не знал, какие чудеса можно сотворить благодаря камню и какие желания исполнить. А лисий камень, жадно впитывая его стремления и желания, светился ярким светом, как будто полированный.

Да только как-то раз начальник гвардии допустил оплошность, и все его усилия пошли прахом. Вот как это случилось.

В особняке, который находился в Бансю, было запрещено появляться всем родственникам и членам семьи начальника, в особенности госпоже из Северных покоев, и только для сына, для любимого сына, он делал исключение, тайно приглашая его в гости. Может, начальник хотел вдохнуть в сына дух эксцентричности и гордости, пока тот не вырос. Хосимару уже минуло восемь, и никто сладить с ним не мог, настолько он был непослушен. В столичном особняке мальчик подкладывал лягушек в шаровары служанок и мазал их длинные волосы смолой, а еще с радостью воровал у взрослых нужные вещи. Ничего удивительного, что, как только Хосимару увидел у отца в кабинете лисий камень, который лежал на маленьком столике, он схватил его и выбежал наружу.

Начальник гвардии переменился в лице, а Хосимару, уже в саду, прижал камень к глазу и смотрел на солнце, пытаясь понять, что внутри камня. Отец завопил и, вырвав его из рук мальчика, разъяренно ударил сына по щеке. Такое случилось в первый раз. Хосимару заревел.

С тех пор лисий камень не светился даже по ночам. Он испускал тусклый желтый свет, как полумертвый светлячок, да и только. Как и предупреждал плотник, солнечный свет оказался для камня губителен. Обезумевший начальник гвардии поливал камень водой и выставлял его под свет луны, но, так и не сумев вернуть его силу, отчаялся.

Вместо этого с помутневшим камнем стали происходить необыкновенные вещи. Ночью, когда начальник гвардии закрыл глаза, он услышал шум в соседней комнате, поначалу тихий, будто что-то булькало в горшке. Он проснулся, открыл дверь кабинета и понял, что шум доносится из камня, стоящего на столике. С каждым днем шум становился все громче, и наконец, когда стали различимы похожие на человеческие слова, начальник перепугался. Варварские слова, какая-то непонятная тарабарщина, но, без сомнения, кто-то говорил. И речь становилась все яснее и яснее.

В европейской магии есть закон “обратного эффекта”. Когда один человек проклинает другого, то проклятие принимает форму флюида, направленного на кого-то. Однако, если защита у противника сильная, то проклятие не поражает цель, а витает в эфире, накапливая серьезную силу, и даже может поразить того, кто его наложил. Таков “обратный эффект”. Так и здесь, накопленная энергия лисьего камня из-за солнца “сбилась с пути” и поразила своего обладателя.

В соседней комнате будто храпели незнакомые люди. Иногда слышались какие-то бессвязные слова. Они мешали начальнику гвардии уснуть. Он не мог представить, что случится, если лисий камень вдруг пропадет. Выкинуть его просто так, эту вещь, накопившую столь значительные силы, начальник тоже не мог. Кто знает, какие несчастья это бы принесло? Неразумный поступок Хосимару привел к тому, что начальник гвардии стал ненавидеть сына.

Следующей ночью камень внезапно заговорил. Начальник гвардии слушал его слова и бледнел.

— Думаешь, что можешь спать спокойно? Твой грех велик! Три года назад ты из-за этого камня отторг свою супругу. Лиса с горы Идзуна совратила твою жену. Она успешно родила лисенка, но ты, мстительно радуясь, приказал его жестоко убить! Твоя глупая ревность привела к этому!

С точки зрения современной психологии, голос лисьего камня можно считать голосом подсознания. Скорее всего, начальник гвардии подумывал наказать жену за действия, которые, хоть и носили признаки измены, настоящей изменой не считались. И когда его необоснованные подозрения подтвердились, начальник нашел повод, чтобы наказать супругу. Такую логику понять сложно, но, скорее всего, начальник гвардии требовал от жены крайней верности. И только в нем зародилось малейшее подозрение в измене, своему желанию он противиться не смог.

Когда подозрения начальника стали реальностью, и госпожа из Северных покоев родила лисенка, он открыто смог наказать жену за измену и втайне этому обрадовался. Он считал жену плохой. Ведь сначала она дала повод для подозрений, которые затем полностью подтвердились. Вот и получила по заслугам. Даже если бы она раскаялась, было уже поздно. Прямо начальник этого не говорил, но мысли его были таковы. Вероятно, невидимая лиса, которая совратила госпожу из Северных покоев, действовала по его тайному велению. И поэтому лисий камень говорил правду.

...Нет, погодите. А что если я не только надеялся на измену жены, но, как сказал камень, ее в самом деле прокляли, и ее совратил лис? А вдруг жена родила лисенка не из-за моей ненависти, скорее, это было воздаяние? Такие путанные мысли крутились в голове начальника гвардии.

Только подумав об этом, он внезапно обрадовался, словно лисий дух его покинул. Всю ночь он читал молитву-дарани, а утром, с первыми лучами солнца, увидел, что камень, стоявший на столике, превратился в черный прах.

С тех пор, как в пятнадцать лет Хосимару прошел церемонию взросления, у него уже было и новое имя, и новая прическа, и новая одежда, но, для удобства, мы будем продолжать звать его по-старому. Автору не лень придумывать новое, взрослое имя для героя, просто старое ему стало дорого, и избавляться от него сложно.

Крепкий в отца и в то же время красивый в мать Хосимару прямо выказывал нелюбовь к отцу. Он действовал вопреки начальнику гвардии, будто ему только это и доставляло удовольствие — постоянно нагло во всем ему перечить. Лишь бы позлить отца он пару раз в год останавливался ночевать в особняке у матери, жившей отдельно.

Госпожа из Северных покоев, чьи отношения с мужем испортились после рождения лисенка, уже больше десятка лет вела затворническую жизнь на заброшенном заросшем травой севере столицы. Отдававшие неврозами видения исчезли. Хоть госпожа и считалась старой, ей было немногим больше тридцати, и даже когда до нее доносились слухи, что муж живет с молодой наложницей, ревности она и не чувствовала. Ее это даже не тревожило. Не то чтобы госпожа не радовалась, когда сын навещал ее, но его визиты вызывали у нее головную боль. Потому что каждый раз Хосимару обязательно исчезал с какой-нибудь из ее молоденьких служанок.

Ему с детства нравилось дразнить служанок, а когда сын вырос, то полюбил и забавляться с ними. Забавляться — верное слово, ведь отцовская заносчивость и любовь к вещам воплотились в сыне, и, скорее всего, поэтому они и не ладили. У Хосимару была странная склонность — пользуясь своей унаследованной от матери красотой, крушить без разбору все чистое, все невинное, все аккуратное, что было перед ним.

Когда отец явно продемонстрировал, что отдаляется от сына, действия Хосимару по отношению к служанкам в столичном особняке стали совсем неприглядными. Если бы дело ограничивалось только обольщением — такие дела легко скрыть от глаз людских. Нет, все стало совсем плохо, когда ожоги и рубцы на телах служанок стали заметны всем. Одетые — еще ничего, но стоило девушкам обнажиться, картина открывалась жуткая. Отец хмурился, однако поделать ничего не мог.

Как-то раз осенней ночью, когда дул сильный ветер и шел дождь, всадник в шляпе и с факелом постучался в ворота особняка госпожи из Северных покоев. Это был Хосимару. Как обычно, он попросился переночевать.

Только в этот раз с ним была девушка в красной юбке-мо. Придворная дама или проститутка? Нет, судя по цвету юбки и белому, даже во тьме сиявшему кимоно, это была мико, жрица богов. Похитил ли он ее или соблазнил? Все равно ей предстояло стать жертвой похоти Хосимару.

До этого дня Хосимару ни разу не приходил в дом матери с женщиной. Знавшая о грубом поведении сына госпожа из Северных покоев, побледнев, прикусила губу. Снаружи ржали лошади, слышались смех и шутки пьяных мужчин. Возможно, она не хотела пускать его в дом.

Однако за воротами послышался голос Хосимару.

— Матушка! Прошу вас, откройте ворота! Со мной женщина, но никаких дел я с ней творить не буду. Она ранена, и я хотел бы ей помочь.

Госпожа из Северных покоев открыла ворота. Мужчины, кроме одного прислужника, ушли. Хосимару неловко бросил женщину на циновки и, сняв промокшую шляпу, склонил голову перед матерью и указал на женщину:

— Ее руки и ноги были прибиты к кресту длинными гвоздями. Кто-то пытал ее, но мы спасли ей жизнь. Может быть, она умрет. Матушка, мы можем ей помочь или нет?

Лежавшая на татами женщина не шевелилась. Ее длинные промокшие насквозь черные волосы спутались, одна прядь прилипла к лицу. К красивому лицу. Хоть и красивому, в то же время абстрактной красотой, без индивидуальности — белое, как у куклы лицо, тоже ведь можно назвать красивым. Может, из–за закрытых глаз казалось, что красота женщины лишена человеческого. Кимоно было раскрыто, обнажая очертания ее груди. Юбка задралась, показав икры с красующимися ранами. На ладонях тоже были круглые отверстия, из которых сочилась кровь, как и на ранах. От кровопотери женщина казалось истощенной.

Госпожа из Северных покоев сначала не поверила словам сына, но, увидев все своими глазами, не могла не помочь.

Женщину перенесли в постель, и всю ночь госпожа из Северных покоев сидела рядом. Она промыла и перевязала раны, кровь остановилась. Затем, из–за холода, госпожа приказала внести в комнату очаг. Вскоре женщина раскрыла свои круглые и черные, похожие на зернышки, глаза, но не сказала ни единого слова госпоже, даже не поблагодарила. По ее телу пробегала какая-то неловкая и странная дрожь, женщина пыталась свернуться клубочком в подушках. Совсем крохотная, она и не плакала, и не стонала, а всю ночь молчала, как немая, и госпожа из Северных покоев, глядя на нее, почувствовала что-то странное.

В соседних покоях было слышно, как спящий Хосимару ворочается в постели и иногда покашливает.

В спальне госпожи из Северных покоев стояла самая обычная ширма тонкой работы, в японском стиле. На ней был изображен какой-то праздник — танцующие и хлопающие в ладоши маленькие мужчины и женщины в конических шляпах. Госпожа из Северных покоев привыкла к ней, да только когда она сонно на нее посмотрела, увидела, что вместо лиц мужчин и женщин на ней вдруг появились лисьи мордочки. Она удивилась. Может, старая привычка. А может, очередное видение. С этой мыслью госпожа вскоре заснула.

Наступило утро.

Лучи солнца озарили даже отдаленную спальню. Госпожа из Северных покоев вспомнила события прошлой ночи и снова взглянула на молодую женщину, которая лежала рядом с ней.

Но женщины не было. Нет, вместо нее лежала лиса. С круглыми глазами, острой мордой, рыжим хвостом — настоящая лиса, которая, без сомнений, и была вчерашней гостьей. С четырьмя лапами, перевязанными белой тканью. И выражение на ее мордочке было таким же лишенным человечности, как у ночной гостьи.

Госпожа из Северных покоев всматривалась в лисью мордочку, и ей вспомнилось другое видение, которое случилось больше десяти лет назад. Не ее ли это дочь? Догадка казалась все убедительней и убедительней.

Нельзя ее отдавать в руки Хосимару. Ни в коем случае. Если отдать, то может случиться нечто страшное, думала госпожа из Северных покоев, но ее мысли были вызваны не только материнским страхом невольного кровосмешения. Скорее в сознании внезапно воскресли видения лис, случавшиеся много лет назад.

Совершенно неосознанно госпожа из Северных покоев выпустила лису в осенние поля. Хосимару, который случайно зашел не туда, с расстроенным видом спросил:

— Матушка, что вы наделали?

— Я ее освободила.

— Вот как. Но зачем вы ее выпустили?

Не дождавшись ответа, Хосимару бросился наружу с видом безумного, уже “захваченного лисой”.

На следующий день дождь закончился, и среди полей севера столицы с осенними покрытыми росой цветами, Хосимару и женщина обменивались бесконечными ласками. Эта женщина казалась лисой госпоже из Северных покоев, но у Хосимару таких видений не было. Она сидела на траве, примяв худыми, как у девочки, ягодицами цветы хаги и оминаэси.

Хосимару, положив голову на ее красную юбку, вытянулся на земле. Женщина, смеясь, наклонялась к нему с поцелуем. Немного времени спустя в ее рту появился небольшой бледно-зеленый камешек, и она переправила его в рот Хосимару. Затем языком вернула камень в свой рот. А потом снова переправила Хосимару. Затем вернула обратно. Так продолжалось очень долго, и эти действия доставляли неописуемое удовольствие. Каждый раз, когда камень оказывался во рту Хосимару, он чувствовал, как по его телу волной распространяется трепет. Ему, почти обезумевшему, уже казалось, что было бы неплохо и умереть.

Их рты то сближались, то отдалялись, и губы Хосимару все бледнели и бледнели, а его дыхание стало прерывистым. Губы женщины же становились все ярче и ярче, а ее щеки приятно порозовели. Наконец, женщина проглотила камень, и бледный Хосимару умер. У опьяненной женщины из-за подола юбки мелькнул золотистый хвост.

Некоторое время спустя по полям севера столицы в направлении Китаяма бежала с веселым лаем лисица. С маленьким лисьим камнем внутри.

Перевод с японского Анны Слащевой.