|
|
Примитив завтра Примитив как проектУ большинства народов есть миф о Золотом веке — прекрасной, свободной и счастливой жизни, оставшейся где-то в прошлом. В сознании человека Современности этот миф вытеснен мифом о социальном прогрессе. Но в сердцевине любого политического и религиозного учения миф о Золотом веке продолжает жить — тайно, подспудно, урывками, формируя политическую жизнь народа и цивилизации в целом. Идеальное общество правых отстоит от настоящего на 100–200 лет. В современной России правые почитают идеалом «викторианскую Россию» и викторианскую Англию; правые XIX века почитали своим идеалом Францию периода абсолютизма, а правые тех времен вдохновлялись средневековой благочестивостью и славой крестовых походов. По контрасту, левые видят свой идеал в будущем; но этот идеал двоится — под тройным слоем прогрессистской фразеологии зачастую обнаруживается культ блаженной простоты, «благородного дикаря» и первобытного коммунизма. Мифологическое по своей природе, учение о Золотом веке не подвергается рациональному истолкованию и интерпретации. Методология примитивного сознания — отказ от рационализма (а зачастую отказ от любых речевых и символических структур). Примитивизм как проект нарочито, подчеркнуто парадоксален — попытка подведения научной, рациональной аргументативной базы под миф, отрицающий науку, рацио и аргументы. Примитивизм есть проект политический и научный, но в первую очередь — реконструкторский. Образ жизни и сознание охотников и собирателей (собирателей и охотников, предпочитают говорить примитивисты) конструируется, собирается из мозаики — политической утопии, алхимических трактатов, лингвистики, антропологии, археологии и структурной теории. Примитивная АмерикаВозвращение к корням — тенденция, свойственная любой культуре, но особенно — культуре американской, культуре, отстоящей от своих корней без малого на 300 лет. В турбулентные моменты американской истории американцы обращаются к образу пионеров-первопроходцев и авторов Декларации независимости, вкладывая в их опыт политическое сообщение текущего момента. К 1920-м годам левое движение в Америке лишилось своего радикального фланга — анархистов и других непримиримых выслали либо посадили. И так вышло, что пока в Европе коммунисты, анархисты и троцкисты воевали за Испанию и устраивали теракты в Югославии, самыми радикальными левыми в Америке 1930-х были тред-юнионисты и социалисты фабианского толка. Следующая волна репрессий постигла американское левое движение в 1950-х — и умеренным разожравшимся голливудским деятелям и журналистам (растерявшим за эти годы и без того хилые запасы радикализма) пришлось всем по очереди унизительно объясняться перед Комиссией по антиамериканской деятельности, доказывая, что они все ненавидят коммунистов, коммунизм и все, что относится к коммунизму. Трудно сказать, что вынесли из этого опыта разожравшиеся, но американские довоенные левые были дискредитированы всерьез и навсегда. Именно из этих сред выкристаллизовалось движение неоконсерваторов (неоконов), чьим политическим кредо (с легкой руки Лео Штрауса) стало конструирование заговоров с целью сбережения святых политических идей от грязных рук кровавой толпы. Помимо заповедников фабианства и беззубого старомодного анархо-синдикализма в академиях, левая теория в Америке к концу 1950-х годов была изжита и целиком табуирована. Ее место заняло либертарианство — странный ублюдок «разумного эгоизма» Н.Г. Чернышевского, пропущенный через опыт пионеров и первопроходцев — понятых либертарианцами (преимущественно евреями-иммигрантами из Восточной Европы) как оригинальные собственники и антикоммунисты. Либертарианцы учили, что основное благо есть собственность, а основное зло — государственное вмешательство; и если государственное вмешательство минимизировать (в оригинале, то есть у Эйн Рэнд — свести к защите частной собственности), в обществе сам собой устроится такой порядок, который лучше всех обеспечит население благами цивилизации. По сути, речь шла об упразднении государства (кроме силовых структур) — подобный порядок пытались построить после 1990-го года и в России. Советник президента Путина Андрей Илларионов утверждал, что Путин сам читал Эйн Рэнд и чуть ли не является ее поклонником; на этом основании Илларионов настаивал на включении оной в школьную программу. Когда в 1940-х в Америку эмигрировали представители австрийской школы политической философии, либертарианская теория приобрела черты академической респектабельности и мало-помалу стала мейнстримом американской политической философии. Пресловутый «вашингтонский консенсус», лежащий в основе деятельности МВФ, Мирового Банка и других глобалистских структур, есть целиком и полностью продукт либертарианских представлений. Интеллектуальная жизнь Америки начиная с 1970-х сводится к борьбе с либертарианством либо к утверждению либертарианских ценностей вместо поверженных и разлагающихся интеллектуальных структур из прошлой жизни. Но табу на левую философию, привитое американцам во время 1950-х, никуда не ушло — основным аргументом либертарианства было и остается «так-то и так-то нельзя делать, потому что это будет коммунизм и как в СССР». Это «так-то и так-то», постепенно расширяясь, распространилось на все сферы общественной жизни, вплоть до (прежде столь респектабельного) кейнсианства и тезисов о «государстве всеобщего благополучия». Табуироваными оказались даже обсуждения полезности бесплатной медицины и общественного транспорта; известны случаи, когда таксисты подавали в суд на предприятия муниципального транспорта, якобы создающие им нечестную конкуренцию, и добивались отмены рейсов. Идеи социального государства были табуированы и при жизни СССР (соглашательство с русскими воспринималось как предательство), а после падения СССР эта стигма только усугубилась — левые идеи, «порочные и вредные» изначально, доказали свою «вредность и порочность» на практике. Результатом этого стало нечто достаточно неожиданное. Пространство маневра нонконформной мысли было сужено сверх всякой меры: дискурс «личных свобод» очутился в монопольном пользовании либертариев, а на масштабные социальные проекты было наложено табу. Импотентные, неумные, одержимые сухим догматизмом остатки «старой левой», все еще обретавшиеся в академии, делали саму идею социальных преобразований (социализма, коммунизма, анархо-синдикализма) чрезвычайно неэстетичной. Движение хиппи было разгромлено и дискредитировано событиями 1968 года, Вудстоком, террором спецслужб и предательством основных участников. К концу 1970-х американский нонконформизм свел себя к двум направлениям, в равной мере нигилистическим: радикальному социал-дарвинизму (смыкавшемуся с расизмом, движением в защиту оружия, скинхедством и жестким национализмом) и тотально отрицательным формам анархизма, в первую очередь движению панков и ситуационизму. И то, и другое течение манипулировало радикальной фетишистской эстетикой, смешивая де Сада, американскую трэш-культуру 1950-х, образы маргинальных христианских и псевдохристианских культов из глубинки и образы гей-культуры — от У.С. Берроуза и Tom of Finland до байкерских банд и любителей пирсинга (изначально распространенного исключительно среди гомосексуалистов). Обе тенденции, социал-дарвинистская и анархическая, апеллировали к ядру американской культуры — мифу о Золотом веке одиноких героев-первопроходцев, справедливости, под дулами кольта выправлявшейся самозванными служителями порядка, и тотальной войне за выживание против примитивной расы дикарей-полуживотных. В конце 1980-х спектр тенденций нонконформизма — от анархизма до фашизма до проектов полного уничтожения человеческой расы — нашел воплощение в выпусках серии «Re/Search» и антологии «Apocalypse culture» (1987), составленной Адамом Парфри. Одним из центральных материалов «Apocalypse culture» была статья «Против агрикультуры» Джона Зерзана, положившего начало современному примитивизму; а двенадцатый выпуск «Re/Search», вышедший в 1989 году, назывался «Modern primitives». Американские радикалы пришли к отрицанию цивилизации, и хронотоп американского Золотого века сместился в эпоху, которая предшествовала ее зарождению. Тотальная война за выживание против примитивной расы опять оказалась в центре культурной битвы; но в этот раз радикалы приняли сторону примитивной расы. Modern primitivesПоп-культура пропитана примитивизмом. Мало кто помнит, но еще 30 лет назад пирсинг был субкультурой гомосексуального андеграунда, а тату — экзотическим обычаем матросов и заключенных. За распространение этих обычаев несет ответственность движение «современных дикарей», подробно описанное альманахом «Re/Search». «Современные дикари» занимались радикальными модификациями тела, желая трансформативного опыта, но смыслом этого движения был сексуальный фетишизм. Америка — страна чрезвычайно пуританская; большинство американцев не имело доступа к любым изображениям голых женщин вплоть до середины 1960-х. За исключением дикарей: в 1950-е и раньше, суррогатом «Плейбоя» был неимоверно популярный журнал «National Geographic». В каждом номере «National Geographic» изображались голые дикари и дикарки; для большинства американцев первым (и определяющим) сексуальным опытом стало разглядывание татуированных лиц и коричневых женских сисек. Американская контркультура 1960-х была в большой степени продуктом этого увлечения. Антропология приобрела в культуре хиппи особый статус. Антропологи считались людьми, посвященными в запретное и стыдное, раскрепощенными, освободившимися от американского тяжелого религиозного пуританства и других сексуальных комплексов. Лейтмотивом 1960-х было учение Вильгельма Райха об освобождении от сексуальных запретов как основном условии социальной революции. Поэтому антропология приобрела статус сродни марксистской экономике в начале XX века — стала онтологической базой всей совокупности революционных учений. Появились люди, выдававшие себя за антропологов. Так, Карлос Кастанеда (пока его не разоблачили) выдавал свои софткор-оккультные труды за работы по антропологии американских индейцев. Независимо от этого (и раньше) антропология легла в основу французской философии структурализма. Клод Леви-Стросс, основываясь на работах де Соссюра по знаковым системам и Проппа по структурной теории мифа, построил методологию структурного анализа цивилизационных механизмов — от семьи и экономики до языка. Сама по себе не бесконечно революционная, теория Леви-Стросса заложила фундамент для семиологической атаки на основы цивилизации и быта, которую вели постструктуралисты (Фуко, Делёз, Лакан и другие) в 1960-е и позже. Идеи культурного релятивизма либо превосходства примитивных культур над «цивилизацией» получили в этих работах строгое научное обоснование. Индастриал, киберпанк и рейв-культура 1990-х были рефлексией о 1960-х, пропущенной через призму учения постструктуралистов; неудивительно, что идея «современного дикаря», пирсинг, магия и ритуал стали для 1990-х центральными. Дело было так. В Лондоне жил гомосексуалист Мистер Себастиан, которого назвали в честь святого Себастьяна, пронзенного стрелами, и поэтому популярного среди гомосексуалистов. А жил Мистер Себастиан с того, что делал пирсинг другим лондонским садомазохистам гомосексуальной ориентации. Было этих гомосексуалистов (вплоть до самого конца 1980-х) считанные десятки, в том числе Питер Кристофферсон (Слизи) и Джон Бэлэнс, составлявшие группу «Койл». Слизи и Бэлэнс сочинили музыку к фильму «Хеллрайзер», а заодно показали автору фильма (живописателю ужасов Клайву Баркеру) свою коллекцию садистских фотографий; тот страшно обрадовался и изобразил всех монстров фильма «Хеллрайзер» покрытыми многослойным пирсингом, и даже с гвоздями в голове. Близкий друг Слизи Дженезис Пи-Орридж в то время занимался конструированием нового вида поп-культуры — рейва; познакомившись с Мистером Себастианом, Пи-Орридж сделал себе тату и пирсинг по всему телу и распространил этот обычай среди любителей рейва и киберпанка. В то время в Британии тату и пирсинг был чрезвычайно редки: британского обывателя начала 1980-х можно было до глубины души шокировать сережками, вдетыми в уши. На протяжении 1990-х британские законодатели неоднократно обсуждали законы, полностью запрещающие пирсинг. Культура, построенная на образах примитивизма, шла вразрез с британским почти тысячелетним опытом цивилизаторства и несения «бремени белого человека». Но тщетно. Стараниями Пи-Орриджа, мистера Себастиана и его друзей-гомосексуалистов «благородный дикарь» стал центральный фигурой поп-культуры: девочки-припевочки с пирсингом бегают стайками по любому западноевропейскому либо американскому универмагу, а пропирсенные техно-шаманы осуществляют ритуальные инвокации посредством лэптопа. «Бремя белых» обсуждать сейчас нельзя: и некрасиво, и политически некорректно. Примитивизм как концептФилософия примитивизма, детище Джона Зерзана, имеет весьма отдаленное отношение к «техно-шаманизму», пирсингу и прочим эксцессам модных попстеров. При всем его неоспоримом влиянии на киберпанк, рейв и другие конструкции поп-культуры примитивизм — явление серьезное и почти академическое. Речь идет о синтезе «альтернативной антропологии» (полагающей быт и хозяйство собирателей и охотников идеальным обществом, вершиной благополучия и комфорта), политической философии, восходящей к ситуационистам, и своего рода «структурной метафизики», рассматривающей мифологические и метафизические построения традиционалистов сквозь призму структурной философии. Изначальный толчок движению был дан философией ситуационизма. Ситуационисты (предшественники постструктуралистов, наведших академического лоску на те же самые заключения) полагали, что современное общество (общество спектакля) превратило традиционные общественные институты (школу, работу, семью, религию) в инструменты скуки, террора и отчуждения. Самое же главное, спектакль (тоталитарный общественный институт, подменивший опыт репрезентацией опыта (масс-медиа, школы и другие инструменты промывания мозгов)) экспроприировал в пользу тирании все то, на что другие тираны посягнуть не могли, — язык, опыт и саму жизнь. Раньше люди жили сами, теперь за них это делает телевизор, а люди пялятся в ящик. Жизненные ситуации в восприятии человека, чье существование сформировано ящиком, превращаются в продолжение симулированной реальности, в еще один кубик в бесконечной череде мыльных опер, новостей и сериалов. Даже оторванная от телевизора, жертва спектакля не живет, а переживает спектакль. Ситуационисты требовали тотального упразднения всех общественных институтов. Их журнал назывался «Потлач», в честь «экономики дара», антропологического учения, разработанного в 1920-е Марселем Моссом. Мосс полагал, что экономика примитивных племен была основана не на обмене, а на даре; в доказательство этого он описывал обычай дарения — потлач, бытовавший у американских индейцев. Одно племя дарило что-либо другому, второе племя отвечало превосходным подарком, и это продолжалось, пока одно из племен не могло ответить на дар подходящим даром; тогда индейцы сжигали свои жилища, символически отдавая их другому племени. Поставив антропологию на службу анархизму, ситуационисты довольно подробно останавливались на преимуществах примитивной жизни в сравнении с обществом Современности. Программа примитивизма развивает эту тенденцию до логического завершения. Пропаганда ценностей крестьянской жизни — общее место в политической теории, как правой, так и левой. Но ситуационистская и постструктуралистская критика общественных институций не оставляет от «крестьянской жизни» камня на камне. Все эти институции, с присущим им духом террора, неравенства и скуки, появились в результате перехода от собирательства и охоты к земледелию. Если воспользоваться марксистским анализом, общественные институты (семья, организованная религия, государство) есть продукт имущественного неравенства, обусловленного возникновением излишков, а излишки появились в результате перехода к агрикультуре. Поэтому необходимо опровергнуть агрикультуру. Критика земледелия со всех возможных позиций (от экологии до метафизики и марксистского анализа) — ключевая догма примитивизма. Примитивисты, пользуясь заключениями современной антропологии, доказывают, что собиратели и охотники жили свободно, комфортно и отличались завидным здоровьем, а агрикультура превратила их жизнь в кошмар рабства, бедности и болезней. Не все антропологи согласны с этим, но эта точка зрения более распространена, чем полагают люди, далекие от науки. По мере развития философия примитивизма включила в себя широкие пласты архаической и архаизированной мысли — от алхимии и магии до традиционализма по Эволе и Генону. Традиционалисты, следуя за Геноном, полагали, что общество развивается от традиционного (снабженного божественной иерархией и божественным порядком) к дегенеративному, иерархией и порядком не снабженному, и реконструировали Традицию исходя из архаических культов, алхимических трактатов и сохранившихся магических ритуалов. Примитивистам совершенно не близко геноновское стремление восстановить божественную иерархию (и иерархию вообще: иерархия — анафема для анархиста). Но реконструкционистский пафос традиционализма они восприняли целиком — вплоть до публикации на сайте primitivism.com алхимических трактатов и трудов по териоантропии (технике перевоплощения в животных). Позитивная программа примитивизма (добровольное сокращение человечества в две тысячи раз, полное уничтожение технических устройств и расселение оставшихся 30 миллионов в тропических областях в попытке восстановить собирательски-охотничий образ жизни) находит понимание разве что у радикальных экологистов, настаивающих на добровольном уничтожении человечества в целях охраны окружающей среды (Зерзана в этой программе предвосхитил другой великий утопист, традиционалист, биолог и консервативный революционер Константин Мережковский, изобразивший подобное общество в романе «Рай земной, или Сон в зимнюю ночь. Сказка-утопия XXVII века»). Но критическая составляющая примитивизма — обличение ужасов технологии, отчуждения, спектакля, лицемерных лжепримитивистов, любителей «счастливых пейзан» и «безмятежной Аркадии», пастухов и земледельцев — никакому сомнению не подлежит. Миф о земледельческом рае, восходящий к Гесиоду, подобен современным чаяниям «Викторианской России» и возвращения к блаженным временам «свободной торговли», пуританизма, работорговли и огораживаний — нечестный, некрасивый и фундаментально нечистоплотный, этот миф был тотально лжив и тогда, когда его изобрели. А сейчас, когда земледелие превратилось в одно из самых неблагодарных, трудоемких и низкооплачиваемых занятий, когда земледельцам больше платят за то, чтобы они не выращивали зерна и не производили молока, а произведенное молоко тоннами выливают в море, пропаганду крестьянских ценностей следует квалифицировать как опасное головотяпство. Пагубность технологической цивилизации, бессмыслица и абсурд современного существования, идиотизм «прогресса», порабощения масс у станка и компьютера с целью развития ненужных производств с целью безграничного повышения потребностей, порабощение масс у телеящика для того, чтобы стимулировать повышение производства никакому оправданию не подлежат. Общество абсолютной несвободы и абсолютного потребления должно быть уничтожено; уничтожено любой ценой. Наследие короля ЛуддаНа заре Нового времени миф о Золотом веке незаметно преобразовался в миф о свободе, равенстве, братстве. Вооруженные «свободой, равенством, братством», войска Наполеона прокатились по Европе, сметая все на своем пути; это существенно дискредитировало как «свободу, равенство, братство», так и руссоистское представление о примитивном человеке как источнике этих качеств. Современная критика примитивизма ярче всего выражена Фрейдом. В антропологических работах 1930-х годов (в первую очередь «Das Unbehagen in der Kultur» — «Civilization and its discontents») Фрейд утверждает, что примитивные, антисоциальные, первобытные импульсы суть источник конфликта (как внутреннего, так и общественного), и механизм подавления всего примитивного, сексуального и некультурного жизненно необходим во имя блага цивилизации и человечества в целом. Ученик и оппонент Фрейда Вильгельм Райх утверждал, напротив, что источник всех проблем в общественной жизни (несвободы, неравенства, фашизма) — не примитивные импульсы, но их подавление, а утопия достижима в обществе тотально свободном от ограничений в половой сфере и других ограничений. Для 1960-х эта точка зрения стала определяющей. В постструктуралистской критике 50–60-х (Батай, Фуко, Делёз) роль культуры и цивилизации прочитывается однозначно по Фрейду/Райху — как механизмов власти и репрессий. Левая политика, питаемая подспудно мифом о Золотом веке, обрела в постструктурализме чрезвычайно эффективный язык для апологетики примитива. В свете примитива тенденции мейнстрима левой политики (мультикультурализм, экологизм, феминизм) обретают неожиданно новое, пугающее и радикальное звучание. Ситуационизм, политическое течение ультраанархического толка, питавшее постструктуралистскую философию (и питавшееся ею) превратило антицивилизаторскую парадигму постструктуралистской критики в полноценное политическое движение. Ситуационисты составляли подробные планы упразднения труда, экономики, медиа, сложившихся форм городской жизни во имя свободы личного случая, коллективного творчества, любви и террора. Своими предшественниками (среди целой серии безумных и красочных революционных движений прошлого) ситуационисты почитали луддитов, британских ремесленников 1810-х годов, разрушавших механизмы, поскольку механизмы угрожали традиционному способу производства. Впрочем, сами ситуационисты с технологией как таковой бороться не спешили — напротив, предпочитали заменить труд всеобщей механизацией. Антитехнологическое движение луддизм (или, правильнее, неолуддизм), напротив, предполагает уничтожить все механизмы как вредоносные либо (в менее радикальном варианте) запретить технический прогресс. Носителями неолуддизма оказываются в основном радикальные экологисты и защитники прав животных. На правом фланге луддитов, впрочем, тоже достаточно — Фрэнсис Фукуяма, изобретший «конец Истории», выступает за скорейшее запрещение фундаментальных научных исследований (без которых, естественно, никакого «конца Истории» не будет). И на левом, и на правом фланге неолуддизма немало террористов: активисты борьбы с абортами взрывают клиники за то, что там производятся аборты, а борцы за права животных взрывают те же самые клиники за то, что там на животных делаются эксперименты. Но самым известным террористом — сторонником луддизма был, без сомнения, Унабомбер. Самый страшный террористИстория Америки второй половины XX века знает десятки политических убийц, сотни массовых убийц-маньяков и тысячи преступных убийц-полицейских и секретных агентов. В сравнении с Европой одного не хватает Америке: терроризма. Со времен анархистов 1920-х (безжалостно уничтоженных в обход законов и судебной процедуры) терроризм был забыт вплоть до 1970-х. Именно поэтому математика и милитанта Теда Качински (Унабомбера) назвали «наиболее пугающим преступником Америки». На протяжении 17 лет Унабомбер (название принадлежит ФБР) терроризировал Америку: посылал бомбы по почте, минировал офисы фабрикантов и промышленников, взрывал лаборатории. За его голову была назначена награда — миллион долларов. Взрывы были маломощными: террор, а не убийство — цель Унабомбера. С мая 1978 и до 1995 года было произведено 16 взрывов; трое убитых, 23 раненых. Бомбы сделаны по примитивным и проверенным временем рецептам поколений анархистов Америки и Европы. На бомбах нацарапаны буквы: FC (Freedom Club, «Клуб Свободных»). Унабомбер присылал некоторым из жертв письма, где от имени своей организации объяснял, зачем взрывы. ФБР выпустило скетч — портрет Унабомбера, выполненный по данным психологов и по отрывочным сведениям об его внешности. Летом 1995 года Унабомбер посылает письмо в «Нью-Йорк таймс», где предлагает прекратить террор в обмен на публикацию в газете его манифеста. Боб Гучионе, мультимиллионер и редактор порнографического «Пентхауза», умоляет Унабомбера опубликовать его работу в журнале и предлагает ему ежемесячную колонку. Довольно скоро манифест выходит отдельной книгой объемом больше двухсот страниц и очень бойко продается. «Клуб Свободных» находит горячих сторонников — в основном среди той самой технической интеллигенции, против которой направлен унабобмерский терроризм и риторика. Бостонская культур-террористическая группа «Церковь эвтаназии» ведет президентскую кампанию Унабомбера, с полным набором плакатов и агитационного материала. Продажа наклеек на бамперы машин принесла «Церкви» 25 тысяч долларов. Лозунги: «Улыбайтесь! Вы под наблюдением» и «Альтернативы нет — голосуйте за Унабомбера!» Книга Унабомбера написана сухим ученым языком, четко и продуманно. Критика левой мысли, политической корректности и гуманизма перемежается с апокалиптическими (хотя, несомненно, верными) предсказаниями о будущем технологической революции. Научно доказывается, что развитие технологии, особенно компьютерных сетей и генной инженерии, несовместимо с сохранением индивидуальной свободы. Из этого делается сомнительный вывод о необходимости возвращения к каменному веку. Через несколько месяцев после публикации брат Теда Качински Дэвид обратился в ФБР с доносом, цитируя письма Теда и указывая на их сходство с публикацией. Унабомбер был арестован. Оказалось, что Качински жил в Монтане в домике посреди гор, без ванной и туалета (последнее особенно шокировало американцев) и добывал себе пропитание охотой. Два года он был профессором математики в Институте Калифорнии в Беркли, а перед тем учился в Гарварде и Анн-Арборе (Мичиган); преподаватели вспоминали Качинского как чрезвычайно одаренного, почти гениального, студента. Но в 1969 году он бросил Беркли — и с тех пор жил в лесной хижине, медитируя о пагубности цивилизации и рассылая бомбы инженерам и бизнесменам. Публикации и последующий арест Качинского сделали для победы примитивизма больше, чем все пропагандисты за историю движения. Когда газетчики пронюхали, что маргинальный орегонский философ, анархист и активист Джон Зерзан переписывается с Унабомбером, который почитает Зерзана своим авторитетом и чуть ли не учителем, — Зерзан, вслед за Унабомбером, стал всеамериканской знаменитостью. Современную историю примитивизма следует отсчитывать от публикации «Манифеста Унабомбера», но основным теоретиком и движущей силой этого течения был и остается Зерзан. Наследник короля ЛуддаДжон Зерзан родился в 1943 году в городе Сейлем на западе Америки и прожил почти всю жизнь в Орегоне; его родители были небогатыми эмигрантами из Чехословакии. 1960-е и 1970-е Зерзан провел в Калифорнии, обучаясь там политологии, истории и социологии. В конце 1960-х Зерзан стал организатором профсоюзного движения в Сан-Франциско и подвергся за это жестокой критике калифорнийских ситуационистов (враждебно относившихся к левым вообще и к рабочим и профсоюзным организаторам в частности). В скором времени и сам Зерзан разочаровался в левом движении. Рабочие организации, чьей целью, казалось бы, является сопротивление системам власти, оказываются в плену такой же жесткой иерархической организации, в сущности, точно такой же авторитарной пирамидки, как и большая пирамида корпоративной власти. Зерзан стал убежденным анархистом. Близкая родственница Джона Зерзана Кейтен Зерзан состояла в известном движении «Weather Underground». Участники «Weather Underground» взорвали немало бомб в различных государственных учреждениях (в Пентагоне, Капитолии и калифорнийском управлении тюрем). В 1975 году Зерзан поселился в университетском городке Юджин (Орегон), населенном немалым количеством анархистов, и вскоре оказался одним из столпов радикальной политики города. Зерзан основал коллектив «Зеленая Анархия» (Green Anarchy), и стал одним из редакторов-корреспондентов журнала «Анархия» («Anarchy: a Journal of Desire Armed»). В журнале «Анархия» Зерзан предлагал (вслед за ситуационистами) новое видение анархизма, очищенное от всех пережитков левого движения: организации, ориентации на рабочий класс, морализма, восхваления труда как ценности. Подобной позиции придерживался Джейсон Маккуин (основатель журнала «Анархия») и Боб Блэк, написавший в 1990-е программные книги «Анархия после лефтизма» и «Увядший анархизм» (обе книги наполовину состоят из замечательно едкой полемики с морально обанкротившимися академическими лжеанархистами, такими как Мюррей Букчин). Зерзан, историк по образованию, привнес в эту критику особо душистый цветок в виде статьи «Радикализм в низовых структурах Ку-клукс-клана в 1920-х» (1993), где он, с большой симпатией к Ку-клукс-клану, проводит параллели между последним и рабочим движением, разоблачая лефтистский миф о реакционности Ку-клукс-клана (за что был немедленно записан в фашисты и подвергнут обструкции со стороны особо нервных английских защитников политкорректности). Согласно Зерзану, Ку-клукс-клан 1920-х был движением не национальным и тем более не расовым, а в первую очередь социальным; в подтверждение он приводит случаи совместных акций ку-клукс-кланоцев и левых тред-юнионистов, рассказы очевидцев (среди прочих — Маргарет Сенжер, одна из наиболее влиятельных феминисток того времени). Цитирует он и свидетельство историка Кэтлин Бли об организации «цветных ячеек» для негров в составе Клана. В 1984 году в Англии начал издаваться журнал «Green Anarchist» («Зеленый анархист») аналогичной (антилефтистской, экологической и примитивистской) ориентации. В отличие от американских левых, встретивших новые веяния в анархии довольно вяло, английские активисты подвергли «Зеленый анархист» массированной кампании доносов по инстанциям; доходило до издания брошюр, где гражданину начальнику разъясняли, почему «зеленые анархисты» на самом деле не анархисты, а опасные леваки, террористы и любители фашизма. Все это кончилось довольно печально — в 1997 году, после долгого судебного процесса, издателей «Зеленого анархиста» пересажали. В кампании оповещения властей об их опасной сущности особенно отличился известный «прозаик» Стюарт Хоум (автор книги «Минет» и других таких же книжек). Все это, видимо, связано с тем, что в Англии и Европе левые ужасно грызутся из-за грантов. Начав критиковать Современность примерно с той же точки, где остановился «Коммунистический манифест» (отчуждение и разделение труда), Зерзан мало-помалу перешел к критике вещей более фундаментальных. Ситуационисты, исходя из той же самой концепции отчуждения, отвергли труд как инструмент реакции и террора. Зерзан продолжил их критику опровержением земледелия и скотоводства, а в скором времени перешел к фундаменту всех репрессий и террора — языку, культуре, числу и знаку — и написал об этом несколько прекрасных книг. Став после истории с Унабомбером чем-то вроде знаменитости, Зерзан нисколько не изменил свой образ жизни — он не использует (и не имеет) автомобиля, живет на пособие, зарабатывает на жизнь, сдавая кровь, и подрабатывает санитаром. Его идеи оказались чрезвычайно влиятельны после начала антиглобалистских выступлений — колоссальный успех антиглобалистов и разрушения, причиненные ими на известном ралли в Сиэтле, приписывали влиянию идей Зерзана. Сам Зерзан, впрочем, в Сиэтл не поехал. Не подобает анархисту быть лидером, считает Джон Зерзан. Анархия — это когда никаких лидеров нет. Опубликовано в книге Джона Зерзана "Первобытный человек будущего" (Гилея, 2007). |
