|
|
Одноклассницы 1. Настя Я учился в одном классе с Настей, у которой был совершенно замечательный отец. Он постоянно писал записки учителям, объясняя, из-за чего Настя не может посетить физкультуру, или почему она не попала на первый урок или вообще пропустила целый день. Это были объемные тексты на несколько страниц, в которых Настин отец путано и косноязычно расписывал ситуацию со всеми нужными и ненужными подробностями, имеющими отношение к делу и не имеющими тоже. Часто в записках он отвлекался на что-то совсем уж постороннее — обрывки собственных воспоминаний, какие-то неочевидные аллюзии и анекдотические фокусы. Мужчина считал себя писателем, но был абсолютно невостребованным издательской системой. Эти пространные записки, написанные чудовищным языком, стали его единственной возможностью обрести хоть каких-то читателей. Я знаком с их содержанием, потому что на уроках русского языка учительница диктовала их в качестве диктантов. До сих пор в голове гудят рассогласованные предложения, обрывающиеся на полуслове, тяжеловесная лексика с обилием специальных терминов… Словом, черт знает что. Со временем записки становились все более длинными. Они превратились в кипы бумаги, которые приносила Настя и стыдливо вынимала из рюкзака. Отец предварял свои заявления преамбулами, снабжал сносками на научную литературу. Терпение классной руководительницы лопнуло, когда Настин отец передал с ней полностью исписанную тетрадь на 48 листов, в которой объяснял, почему дочь опоздала на первый урок. Настю выгнали из школы, и это было прискорбно. Я знал, что ее отец уже пишет многотомный труд, в котором объясняет Настино отсутствие на выпускных экзаменах. Эпистолярная монография на несколько тысяч страниц — итог всей его графоманской жизни. Настю переводили из школы в школу. Никто не хотел читать бесконечные и бестолковые объяснения ее отца. Через пару лет Настин след затерялся в веренице московских школ, поэтому я не смог познакомиться с финальным трактатом о прогулах. Как сложилась жизнь одноклассницы и ее родителя, мне, увы, неизвестно. 2. Вика После того как Настю выгнали из школы, за мою парту посадили Вику. Она раздражала меня тем, что постоянно грызла кончик авторучки. Как-то у меня закончились чернила, я попросил ручку у Вики и оторопел, обнаружив ее у себя во рту. Обгрызание происходило чисто автоматически. Но запомнилась мне Вика не своими письменными принадлежностями, а совсем другим. К концу девятого класса мы окончательно с ней сдружились и много времени проводили после школы. Как-то на последнем уроке одноклассница шепнула, что хочет кое-что показать. Я невозмутимо кивнул. Однако то, что я увидел спустя пару часов, ввергло меня в изумление. После школы мы отправились в торговый центр. Вика долго ходила по бутикам. Наконец она купила какую-то запредельно дорогую кофточку с черепом, проступающим поверх нотного стана, и мы отправились к однокласснице домой. Вика расположилась в кресле у зеркала, меня попросила сесть на дальнем диване, чтобы не попадать в ее поле зрения. Девушка надела новую кофту, сняла джинсы, запустила руку под трусики и стала там что-то теребить. Все это было мне в новинку, я даже не сразу понял, что происходит. Догадался лишь тогда, когда Вика начала тяжело дышать, а потом и вовсе, издав вопль облегчения, повалилась набок. — Что это было? — спросил я. — Зачем? Она взглянула на меня, как объевшийся человек, и сказала, что это и есть секрет, который она собиралась открыть. Вика покупала дорогие шмотки и мастурбировала в них перед зеркалом. Всегда по одному разу в каждой вещи — не больше. Дальнейшая судьба покупки ее не интересовала: свое предназначение она уже выполнила. Вика пристрастилась отправлять свой ритуал в моем присутствии. Я стал необходим ей, как зеркало напротив. Она смотрела на свое отражение, которое смотрело на нее, вдобавок я наблюдал за ней из глубины комнаты, и Вика замечала по выражению лица отражения, что оно догадывается о соглядатае. Такие эксгибиционизм и вуайеризм в одном лице. В какой-то момент родители Вики что-то заподозрили и перестали давать ей деньги на дорогие покупки. Но одноклассница нашла элегантный выход. Теперь мы просто заходили с вещами в примерочную бутиков и совершали все там. Миниатюрность пространства; зеркало, почти упирающееся в лобок; я, держащий Вику за руку, — все это лишь усиливало ее возбуждение. После финального вопля мы выскакивали из кабинки и стремглав бежали к выходу. Работницы ничего не понимали, охранники пытались задержать нас у рамок, но редко когда успевали хотя бы подняться со стульев. Так мы пробе?гали весь девятый класс. 3. Марина С Мариной я подружился в шестом классе перед самым Новым годом. Классная руководительница распределила учеников по парам и каждой паре дала задание. Нам с Мариной выпало приготовить торт для праздничного чаепития. Я предложил купить торт в магазине и переложить в коробку без опознавательных знаков, но Марина сказала, что мы должны приготовить торт сами: это и честнее, и интереснее, за что и поплатилась впоследствии. Остановились на рецепте торта, который я назвал «Роялем», а Марина — «Зеброй». В нем чередовались два вида теста, светлый и темный, создавая контрастную полосатую картинку. Для темного теста мы хотели использовать какао, которое хранилось в жестяной банке, никак не подписанной. Я попросил Марину принести ее, но выяснилось, что банки с какао две. Я смутно припомнил, что в одной из них какао с ванилью, а в другой — без ванили. Какая с ванилью, конечно же, подходило для торта больше. Но никаких пометок на банках не было, и одноклассница решила определить ваниль по запаху. Марина поднесла банку к лицу, вдохнула… Мелкий порошок немедленно устремился в ее ноздри, забив всю носоглотку. Причем так щедро, что девочка утратила способность дышать. Она все еще стояла на табуретке перед навесным шкафчиком и не могла понять, что с ней произошло. Я засмеялся, увидев ее коричневое от какао лицо, но уже в следующее мгновение заметил, что с одноклассницей что-то не так. Она спрыгнула с табуретки и жестами, кое-как показала, что не может дышать. Какая экстравагантная смерть ее ожидала — задохнуться в какао с ванилью!.. Погибнуть за приготовлением торта… Мертвенно-сладкие образы проносились в сознании один за другим. Я уже видел одноклассницу в гробу из стаканов и подстаканников, холодную и безмятежную, словно коробку из-под съеденного торта. Пара тычков Марины вырвали меня из фантазий. Одноклассница показывала на чайник. Я схватил его за ручку — к счастью, внутри был не кипяток, — Марина запрокинула голову, и я аккуратно влил воду ей в ноздри. Какао медленно заструилось по носоглотке в легкие девочки. Она была спасена. Минут сорок Марина не могла прокашляться. Я же продолжил приготовление торта. В самом конце, когда осталось только нанести цветочки кремом, Марина вырвала у меня кондитерский мешок и написала на торте: «Горите в аду, мрази!» Вечером мы отнесли с ней торт в школу. 4. Марчелла В одиннадцатом классе, когда нужно было определяться, где учиться дальше, когда даже самые отчаянные разгильдяи брались за ум и превращались в дисциплинированных абитуриентов, я увлекся современным искусством. Точнее, увлекся перешедшей к нам из другой школы девушкой, имени которой я называть не буду, только сценический псевдоним — Марчелла. Мы как-то мгновенно сблизились, очаровавшись друг другом. Марчелла приобщалась к тому, что увлекало меня в то время, я же знакомился с ее кругом интересов, группировавшихся вокруг современного искусства. Не будем подробно на этом останавливаться — сразу перейдем к первому и единственному перформансу, подготовленному нашей арт-группой Kind Doctor. Мы назвали его «Благодатный огонь» с подзаголовком «Художник не должен сидеть в тюрьме». Незадолго до этого Олег Мавроматти провел свою акцию у Храма Христа Спасителя: его прибили к кресту, а на спине художника красовалась надпись «Я не сын бога». На Мавроматти завели уголовное дело, и он спешно покинул Россию. Мы с Марчеллой решили продолжить его творческий путь с того места, на котором остановился Олег. Суть акции заключалась в том, что мы носились по дворам у метро Университет и бросали в детские коляски бутылки с зажигательной смесью. Коляски вместе с верещащим содержимым мгновенно вспыхивали — такие факелы с суетящимися молодыми мамашами. Красивое зрелище. Нас сопровождали два видеооператора, документирующих перформанс, и дюжина репортеров новостных изданий. Хлесткая и эффектная художественная акция, настоящий «Благодатный огонь», за который нас едва не исключили из школы. В последний момент вмешалось Министерство культуры (еще ельцинского правительства) и московский филиал Goethe-Institut. Повеселились мы с Марчеллой на славу. Конечно, не все остались нами довольны, но ведь в этом и заключается ценность искусства — вызывать амбивалентную реакцию, беспощадно бороться с равнодушием и равнодушными. В любом случае, федеральные СМИ приняли нашу сторону. Один лишь безликий «Гагаринский вестник», муниципальная газета для пенсионеров, вышла с разоблачительной статьей «За что страдают наши дети?» Всего-то. Ныне за подобную акцию нас бы нещадно клевали. И заклевали бы до смерти: времена изменились, причем не в лучшую сторону. Художественный акт закрепостился, стал скучным и безжизненным, как картины Никаса Сафронова. Но это еще не конец. The future is invisible… Когда мы снова встретимся с великолепной Марчеллой, то обязательно сделаем второй перформанс. 5. Инна До десятого класса я вообще не употреблял бранных слов, считая экспрессивную лексику дурновкусием. Все изменилось, когда я познакомился с Инной. В ходе очередного педагогического эксперимента наша классная руководительница решила объединить в пары для уборки класса девочек с мальчиками, а не, как это было раньше, девочек с девочками, а мальчиков с мальчиками. Добровольно никто своих симпатий обнажать не стал, поэтому учительница положилась на лотерею. Так случай свел меня с Инной, которую, вероятно, я вообще бы не заметил, не окажись мы в такой ситуации. Собственно, класс мы не убирали вообще. Мы сразу начинали препираться, спор переходил в ругань, мы швырялись друг в друга тряпками, стульями и как-то даже разбили аквариум. Содержимое устремилось наружу. Все эти водоросли, ракушки, галька, дергающиеся на полу рыбки… Неприглядное зрелище, которое мы оставили нетронутым и ушли домой. После такого нас с Инной освободили от дежурств, но узелок дружбы успел завязаться, и мы продолжили общаться. Наши разговоры состояли исключительно из словесных оплеух, во флюидах сквернословия застревали топоры и арбалеты, мы ругались так, что хоть святых выноси. Помню сумасшедшее, непреодолимое желание крушить и ломать, которое охватывало нас с Инной. Мы вечно рыскали в поисках того, что можно безнаказанно испортить, осквернить или спрятать. Сами не заметили, как закружились в сатанинском танго, не разбирая ничего на своем пути. Все это нам жутко нравилось, и мы подумывали даже пожениться после школы. Вернее, нас интересовала не беготня по официальным учреждениям, а совместное потомство. Чем мог разродиться союз двух таких чертенят? Само собой, мы не испытывали никаких теплых чувств к детям. Ухаживать за грудным ребенком — занятия более пошлого не представить. Однако удача благоволила нам: мы случайно оказались на презентации CloudMinds, которая представила программу, моделирующую потомство. Для дальнейшего усовершенствования разработчики CloudMinds искали добровольцев в фокус-группу. Мы с Инной немедленно записались и две недели возились со своим виртуальным ребенком, даже в школу перестали ходить. Программа получила доступ к нашим организмам, ментальным реакциям и сновидениям, после чего выдала младенца. Это был уродливый кусок мяса, бессмысленно вопящий и хлопающий глазами. Нам от него не было никакого проку. Самое интересное в программе CloudMinds заключалось в настройках. Они позволяли задать возраст ребенка, чем мы и воспользовались. Грудничковую фазу промотали сразу. Со сдержанным интересом наблюдали за сыном в пятилетнем возрасте, потом в восьмилетнем, десятилетнем, двенадцатилетнем… Подольше задержались, сделав его нашим ровесником. Сын отчаянно сквернословил, и с первого взгляда в нем угадывался безнадежный хулиган. В общем, именно то, что мы ожидали. В какой-то момент я даже начал слегка ревновать Инну — она прямо влюбилась в этого подростка, существующего лишь говорящим образом на экране компьютера. Мне было неловко в этом признаться даже самому себе. Я и не признавался. Две недели, запланированные на исследование, истекли, и мы вернулись к своей обычной жизни. Ходили в школу, били витрины, обливали чужие документы томатным соком, подкидывали дохлых кошек в тележки старушек… Инна иногда заговаривала о нашем сыне, но я уже не помню, что именно она говорила. Незадолго до окончания школы мы поссорились из-за какой-то ерунды и перестали общаться. У меня осталась только фотография нашего ребенка в пятнадцатилетнем возрасте, похожего на нас обоих. Однако через пару лет я потерял и ее. Не знаю даже, как это произошло. Вроде лежала всегда в моей комнате, а потом просто исчезла. 6. Юлия Юлия была девушкой холодной и высокомерной. Она сидела вблизи учительского стола, я же притаился за последней партой последнего ряда. Нас разделял весь класс по диагонали. Но я часто наблюдал за Юлей во время уроков, всегда с одного и того же ракурса — пялился на затылок и кусочек щеки. Кажется, за все десять лет мы не обмолвились ни словом. Даже никогда не приближались так близко, чтобы коснуться друг друга. Однако в девятом классе Юля неожиданно передала мне записку, точнее, бросила ее в мой рюкзак. Листочек розоватой бумаги в линейку (я тогда пользовался исключительно тетрадями в клетку, чем вызывал решительный протест учителей гуманитарных предметов), сложенный вчетверо. Аккуратный почерк, слова без исправлений — такое нечасто встретишь. Я уже не помню, о чем шла речь в послании, запомнил только подпись: «Юля со второй парты». Так началось наше общение — без каких-либо мотивов, вроде влюбленности или просто симпатии. Одноклассница ровным почерком выводила стерильные предложения, делилась абстрактными размышлениями. Иногда в ее микрограммах, как я их называл, проскакивали эмоции, но всегда завуалированные, скрытые сотней ничего не значащих ужимок. В мае мы сдали экзамены, занятия прекратились, и сама собой прервалась наша переписка. За лето я вообще о ней забыл. В сентябре, когда мы снова заполнили классы, я даже не смотрел в сторону второй парты. Появилось несколько новеньких девушек, и все мое внимание переключилось на них. Юлия написала первой, примерно через неделю, повергнув меня в недоумение. Отказавшись от свойственной ей отстраненной манеры, девушка рассказала, как в конце августа отправилась в торговый центр, где ее окликнул охранник на входе и попросил пройти через рамку металлодетектора. Ошибка секьюрити заключалась в том, что он назвал мою одноклассницу молодым человеком. Вспыхнувшая от негодования, та подошла к обескураженному работнику и, сверкая глазами, вывалила на него все накопившееся раздражение. Я читал записку на уроке истории. Проглотив последнее слово, я посмотрел на Юлию и не сразу ее узнал. Вначале мне показалось, что это еще один новенький… или новенькая. Присмотревшись, я все же распознал Юлю. За лето она безобразно поправилась, остригла волосы и теперь выглядела как пухлый подросток неопределенного пола. От былой грациозности не осталось и следа, очарование бесследно рассеялось. Не дожидаясь перемены, я написал ответ на той же бумажке. Заметил, что «настоящие девушки» не демонстрируют негодования, если их путают с юношами, и уж тем более не ведут себя, словно урла, которую случайно задели в толпе. Листочек я сунул в Юлин пенал, в котором обнаружил обсыпанный пудрой пончик. Он наверняка оставил на моем ответном послании жирное пятно. Этим пятном и завершилась наша переписка. Больше в сторону второй парты я не смотрел. 7. Алина Все тело Алины было покрыто красными точками, по которым она предсказывала судьбу и решала математические задачки. Успехи Алины простирались за пределы школы — она ездила на городские и всероссийские олимпиады, регулярно занимая призовые места. Утро Алины начиналось с внимательного осмотра тела: красные точки постоянно перемещались, некоторые исчезали, появлялись новые. По их расположению моя одноклассница понимала, что ждет ее в будущем, и могла подготовиться к событиям, которые всем остальным казались неожиданными. Я никогда близко не сходился с Алиной, ни разу не сидел с ней за одной партой, да и разговаривал-то за все время учебы от силы пару раз. Но каждая наша беседа открывала что-то неожиданное. Так, когда я спросил Алину об ее математической проницательности, она сказала, что приходит к ответу чисто интуитивно, как многие мгновенно видят четыре березы, не нуждаясь в их пересчитывании, а решение задачи определяет по конфигурации красных точек на теле. — Не помню, чтобы ты раздевалась на уроках, — заметил я. — Разумеется, — согласилась одноклассница, — я запоминаю расположение точек при утреннем осмотре. Поразительно, но даже такого скептика, как я, удовлетворило ее объяснение, насквозь пронизанное беспросветным суеверием. Однако, если существуют люди, видящие сразу, без пересчета, четыре березы, почему бы не найтись человеку, сразу видящему решение сложной математической задачи?.. Какая, в сущности, разница, как объяснить его интуицию — божьим чудом, распределением красных точек или научным озарением? Алине предрекали большое будущее, в школе у нее давно не осталось конкурентов. Но девушка никогда ни с кем об этом не говорила, игнорируя любые намеки о будущем. Однажды, в самом начале одиннадцатого класса, дурачась перед уроком физкультуры, мы решили запихнуть в женскую раздевалку нашего одноклассника. Мы уже подтащили его к двери, когда парень, отчаянно выгнувшись, оттолкнулся от стены и ударил меня ногой. Я влетел в раздевалку вместо него, дверь захлопнулась, оставив меня наедине с Алиной. Кажется, остальные девушки уже зашли в спортивный зал, а она сидела без футболки и рассматривала красные точки на животе, выступившие в каком-то немыслимом количестве. Алина нисколько не смутилась, по крайней мере, никак этого не продемонстрировала. Она спокойно надела футболку и молча ушла в зал. Прозвенел звонок. Я толкнул дверь в коридор, она послушно отворилась: появляться в зале из женской раздевалки казалось мне вульгарным. Когда я все же попал на урок, то быстро встретился взглядом с Алиной. Наше оптическое столкновение буквально вложило в меня загадочное, тревожное послание, смысла которого я, правда, не понял. Ночью мне приснился необычный сон. Меня снова заталкивали в женскую раздевалку с двумя девушками — Алиной и незнакомкой. Они целовались, не обращая на меня никакого внимания. Я заворожено наблюдал за ними, испытывая смесь сексуального желания и мистического трепета. Он многократно усилился, когда изо рта незнакомки показалась змея. Она поползла по телу одноклассницы, а потом неожиданно укусила ее. После чего я сразу проснулся. На следующий день Алина не пришла в школу. Она отсутствовала неделю, пропустила важную алгебраическую олимпиаду. А потом нам сообщили, что Алину положили в больницу, и, скорее всего, ей придется остаться на второй год. Кто-то из одноклассниц хотел навестить Алину, но они не успели. Девушка умерла, а вместе с ней умер и секрет красных точек. Наверняка моя талантливая одноклассница догадалась о своем финале задолго до того, как попала в больницу. 8. Полина — Представляешь, где-то в Скандинавии хоронят трупы вместе с сотовыми телефонами, — шепнула мне Полина. — Что вы там все перешептываетесь? — заскрипела учительница. — Ну-ка тихо! — …на случай, если труп окажется не трупом и захочет выбраться из гроба. Он тогда позвонит по телефону и сообщит о своих намерениях. — Я вас сейчас выгоню из класса, — не унималась училка. — Обоих! — И что, многим трупам удалось спастись с помощью этих телефонов? — спросил я. Полина пожала плечами. — Варварство, — продолжил я. — Сегодня этих шведосиков с телефонами хоронят, завтра будут со всем имуществом отсылать в мир иной, как фараонов в Древнем Египте, а послезавтра — с женами, детьми и прислугой. Хоть одному мертвяку помог телефон? — Да не знаю я! — воскликнула Полина. — Так, мне это надоело, — заверещала географичка. — Встали и вышли из класса! Сейчас же! Иначе… К счастью, мы захлопнули дверь раньше, чем наша истеричка успела закончить фразу. — Этот идиотизм напоминает меры безопасности в метро — с рамками, ищущими неизвестно что, службой безопасности, камерами сканирования. Хоть одного террориста обезвредили у турникетов? Я уставился на Полину, но одноклассница, похоже, потеряла интерес к теме. — Пойдем ко мне? — предложила она. — А биология? — Что тебе эта биология? Нас и с нее выгонят. Зачем испытывать судьбу… Мы спустились в раздевалку, накинули куртки и спустя двадцать минут уже сидели в комнате Полины с розовыми обоями и крохотной, почти игрушечной мебелью. Девочка собирала карточки с динозаврами. Если собрать всю коллекцию из 133 карточек и отправить ее по нужному адресу, можно выиграть поездку в Бельгию на экскурсию по последнему заповеднику динозавров. Она показывала мне новые карточки, которые я еще не видел. Без всякого интереса я вертел их в руках и клал на стол. — Любопытно, — сказал я, расправившись с последним мезозойским пресмыкающимся. Полина схватила меня за руку и буквально пригвоздила взглядом. — Сегодня по телеку показывают «Парк юрского периода», — выпалила она, даже покраснела от натуги. — Ну и хорошо, посмотришь, — я осторожно высвободил руку. — А вот и не посмотрю, — Полина едва не заплакала. — Меня уже спать положат в это время. Фильм почти в одиннадцать часов начнется. — Попросишь сделать исключение. — Да просила я, целую неделю умоляла. Уперлись как бараны. Говорят, я и так на тройки скатилась. Идиоты какие-то, а не родители. И тут мне в голову пришла блестящая идея. Я останусь на ночь у Полины, а перед началом фильма мы тихо спрячемся в прихожей и посмотрим его вместе с родителями девочки. Телевизор в гостиной стоит как раз так, что его прекрасно видно из прихожей. Ознакомившись с моим планом, одноклассница запрыгала от восторга. Так мы и поступили. Перед приходом ее родителей я залез под кровать и оставался там до девяти часов, когда Полину укладывали спать. Родители пожелали девочке спокойной ночи (я заткнул рот руками, чтобы не расхохотаться), погасили свет и ушли. У нас оставалось почти два часа, которые мы провели за пустой трепотней. — Пора, — Полина прервала мой рассказ, как мы с братом едва не провалились под лед. Мы аккуратно открыли дверь и на четвереньках выползли в прихожую. Казалось, что так нас сложнее заметить. Я спрятался за шторой, прикрывающей книжный стеллаж у самого входа в гостиную, а Полина, несколько поодаль, — за огромный чемодан, который, сколько я помню, стоял у них перед входной дверью. Но посмотреть фильм целиком нам не довелось. Минут через пятнадцать мама Полины отправилась на кухню. Я вжался в полки, одноклассница слилась с полом — вроде пронесло. Однако спустя еще пятнадцать минут на кухню двинулся отец. Он заметил меня еще в гостиной. Да я и сам понял, что разоблачен. Правда, этот стеснительный молчаливый мужчина совсем не ожидал обнаружить за шторой меня. Когда он ее отдернул, один его глаз метнулся вверх и вправо, а другой — по диагонали — вниз и влево. — Добрый вечер, — произнес я. Оцепеневший родитель, глупо улыбаясь, кивнул. — А где Полина? — наконец поинтересовался он. — Полина в чемодане. Одноклассница вскочила на ноги. — Я не в чемодане, что ты придумываешь! Рядом с ее отцом теперь стояла еще и мать, как будто не придававшая инциденту никакого значения. Признаться, я надеялся, что нам разрешат досмотреть фильм до конца, но женщина просто выставила меня из квартиры, а дочь отправила в постель. На следующий день на Полину наложили епитимью в форме месячного телевизионного воздержания и перестали давать деньги на карточки с новыми динозаврами. Полина так и не собрала полную коллекцию. Но «Парк юрского периода» мы все же посмотрели у кого-то на видеокассете. 9. Оксана — Я просто не понимаю, как так можно, — закричала Оксана в телефонную трубку. — Ты живешь с родителями, у тебя нет нормальной работы, вообще никакой работы нет. Так только слабаки… неудачники… А ты… Что это она так завелась, недоумевал я. — Оксана. Оксана, подожди. Мне четырнадцать лет, я еще учусь в школе. Это совершенно нормально, что у меня пока нет работы и собственного жилья. Ты и сама живешь с родителями и не работаешь. Зачем психовать?.. Тут мою одноклассницу буквально прорвало. — Это у меня нет работы? — закричала она (а у Оксаны, действительно, имелась работа — так, по крайней мере, она считала). — Это у тебя ее нет, мямля, размазня кисельная. Оксана проходила за других девушек тесты на беременность. И очень гордилась своим занятием, что оно вообще пришло ей в голову. Тоже мне работа. Не до пенсии же она эти тесты раздавать будет? — Оксана, послушай… — Да ты сам послушай, что говоришь. Как же ты меня бесишь! Пока ты спал, последа тряпочка, я покрыла своими анализами всю школу, да что там школу — всю Москву покрыла. Про Пала Эрдеша слышал? Самый плодовитый математик XX столетия. Написал невообразимую кучу научных работ со скандальным количеством соавторов. Теперь любого математика можно связать с Эрдешем цепочкой соавторов не длиннее восьми человек. Восьми человек!.. Сечешь? Я проверила по Mathematical Reviews твои публикации и обнаружила, что ты никак не связан с Палом Эрдешем. Какой ты математик? Недоразумение на родительской шее. Будешь всю жизнь в ванну вместе с Архимедом падать. Эврика! Недоноски беспомощные! Стоило чему-то пойти не так, как Оксана вспоминала своего Эрдеша и сравнивала меня с этим венгерским евреем, персонажем скорее анекдотическим. Но что могло случиться с одноклассницей? Она уже бросила трубку, перезванивать было бессмысленно. Зайти к ней домой прямо сейчас? Или подождать до завтра — все равно встретимся в школе? А вдруг?.. Вдруг?.. Я невольно заткнул ладонью рот, чтобы не произнести это вслух. Пришлось одеться и выйти из дома. Минут через десять я уже звонил в дверь Оксаны. Одноклассница открыла не сразу, но все-таки открыла. Молча пустила меня внутрь. Ждала, когда я разуюсь, нависая всей массой потенциальной истерики. А у меня, как назло, затянулся шнурок, и я никак не мог его распутать. От моих попыток он лишь туже затягивался. Наконец, к моим ногам упала прямоугольная картонка с какими-то обозначениями. — Пал Эрдеш покрыл соавторами всю математику, а я своими тестами — всю сукрольную Москву. Но этому пришел конец. Вот, посмотри. — Оксана пнула картонку ближе ко мне. — Теперь я сама беременна. Конец карьере фальсификатора невинности. Я больше не Эрдеш, как и ты. Чертов шнурок! Зря я вообще взялся его развязывать. Да и пришел я сюда зря. Нужно надеть второй кроссовок, подняться и быстро выйти. Прочь от бездуховной грязи. Зачем я только связался с этой Оксаной? По одной только теории вероятностей было понятно, что если ты целыми днями возишься с тестами на беременность, то рано или поздно сама залетишь. Вот она и залетела. — Мне надоел твой Эрдеш, — сказал я и потянулся к ручке двери. Девушка расхохоталась. Она все смеялась и смеялась — никак не могла остановиться. Я стоял рядом с ней двадцать секунд, минуту, вторую. Она все хохотала. Тогда я открыл дверь и вышел. Лифт вызывать не стал, спустился по лестнице. И все время — до самой последней ступеньки — слышал гоготание Оксаны. Вот ведь ее прорвало с этим Эрдешем. 0. Ирина — Не берите эту книгу, — сказала библиотекарша, уставившись на меня собачьими глазками. Я не понял, чего она от меня хочет. Впервые зашел в школьную библиотеку и немедленно наткнулся на сумасшедшую работницу, которая отговаривает брать книги. — Почему? — спросил я. — Не берите… Работницей оказалась моя одноклассница Ирина, невзрачная до полной неприметности. Уже после я узнал, что мы проучились вместе три или четыре года. По вечерам Ирина подрабатывала в школьной библиотеке. — Так почему не брать книгу? — снова осведомился я, теребя корешок «Третьего рейха на наркотиках» Нормана Олера. Щенячьей беспомощностью разило от облика Ирины. Она вряд ли была жалкой, немой и игрушечной, но именно так я ее воспринимал. Библиотекарша скулила, тявкала, нервно виляла обрубком хвоста, однако ничего не объясняла. По всей видимости, не могла. Или даже не понимала смысла аргументов. — Положите обратно. Ирина глупо улыбнулась. Бывают улыбки очаровательно бессмысленные, я же столкнулся с навязчивой бессловесностью, уродливым резиновым изгибом. Уже не собакой, а рыбой Ирина открывала рот, из которого не доносилось ничего — одни пузырьки с разреженным воздухом. Девушка забрала у меня книгу и хотела сама отнести ее на полку, но зацепилась за что-то торчащее из столешницы и не могла сдвинуться с места. Мондиалистский Микки Маус с кофты библиотекарши начал распутываться, но запнулся на половине физиономии. Только сейчас я заметил, насколько Ирина напоминает американскую мышь. Та же вакуумная улыбка диснеевского персонажа. Что она так окрысилась на книжку про Третий рейх, про наркотики? Я смотрел уже не на одноклассницу, а на ополовиненную физиономию Микки Мауса, которая беззвучно двигала губами, пытаясь произнести «Кока-кола», «Биг-Мак», «Ю-эС-эЙ», «Демокраси». Когда я поднял глаза на Ирину, она была уже совсем неотличима от мультипликационного мутанта, так же дергала губами, выводя позывные One World. Но если даже Третий рейх на наркотиках, подумал я, то что взять с этой книжной крысы? Пусть пьет свою кока-колу и подтирается демокраси. Выдернув из лап землеройки книгу Нормана Олера, я направился к выходу. — Stop! — раздалось у меня за спиной. — Stop the madness! К счастью, я уже утратил к Микки Маусу всякий интерес. В тот же день он проглотил значок с изображением статуи Свободы и задохся насмерть. Фурор свободы и либеральных ценностей. А я благополучно закончил школу и поступил в институт. Со своими нелепыми одноклассницами я больше не встречался никогда. Ноябрь 2018 Редактура Тимура Селиванова. |
