|
|
Дитя Роман Полански — Ребенок Розмари «Здравомыслие — маленькая коробка, безумие же все» Чарльз Мэнсон Он по-прежнему лежал на скамейке лицом к стене. Занимал дальний угол столовой. Глаза были закрыты, а овальный рот распахнут наполовину. Слюна, стекающая по щеке с нижней губы, образовала лужицу рядом с его ухом. Как и на всех прочих, на нем были надеты резиновые сланцы черного цвета на размер больше. От других он отличался одеждой. Прочие носили местную форму. Он же был в шортах и в футболке. Ему было запрещено надевать блузу и брюки, которые выдавались остальным пациентам. В приступе агрессии он засовывал руки промеж ног и рвал ткань одной из штанин. Каждые два-три дня ему приходилось переодеваться. Менял грязное на чистое. В отличие от других он делал это чаще — не раз в неделю после приема душа, а всякий раз, когда мочился во сне. По этим причинам он носил только те вещи, которые приносила его мать. Два-три раза в месяц по утрам она навещала его, забирала пакет с грязным бельем, передавала через санитара чистую одежду. В общей сложности его гардероб состоял из шести-семи комплектов одежды далеко не первой носки. Если мать приносила с собой еду для сына, как правило, эта еда выходила наружу неестественным образом ближе к вечеру, минуя унитаз. Он был вторым и последним ребенком в семье. На пятом месяце была угроза выкидыша, но он все же появился на свет в срок посредством кесарева сечения. Лишь к трем годам он сказал первое слово. И это было слово «тазик». Дизартрия — первый диагноз, который ему поставили еще в детстве. Никто, кроме близких родственников, не понимал полностью его речь. Говорил он только, когда чем-то возмущался или, отвечая на вопросы, повторял в утвердительной форме все то, что слышал. Нечленораздельно и ломано он произносил слова, порой забывая, что и кому говорил. Делал это исподлобья, глядя куда-то в бок. В детстве ему приходилось делить общую комнату со старшим братом. Часто от него он слышал в свой адрес матерные слова. Это было связано с его искривленным лицом и обильным слюноотделением. Вытянутая прозрачная слизь свисала с его губы и упиралась в живот, ежедневно образуя мокрое пятно от груди до пупка. Рот он закрывал только по команде, чтобы снова его открыть через несколько секунд. По команде он совершал и другие действия. В кругу одногодок он приковывал к себе внимание всех мальчиков. Беспрекословно выполняя их приказы, испачканный он шел от помойного ведра к собачьим фекалиям, чтобы наклониться и взять их в рот. Во все это время с его лица не сходила улыбка. Позже врач в истории болезни напишет об этом — «критики к своим действиям нет». Он посещал массовую школу. До пятого класса имел всего три тройки. Но ближе к четырнадцати годам его успеваемость стала ухудшаться, а в поведении он становился опасен для окружающих. На приеме у психолога он рисовал картинки, ассоциируя их со словами. Для слова «обман» он изобразил галочку внутри круга. На вопрос «почему так?» ответил — «Это голова. Волосы. Обман, потому что оно думает». На слово «красота» — была нарисована рука. «Это рука. Красиво, потому что шесть». Складывая пять и два, он получал восемь, а восемь и пять — тридцать один. В разговоре с матерью классная руководительница жаловалась на то, что ее сын плюет в детей, на ее замечания никак не реагирует, рыгает, бегает по классу, отбирает у ребят вещи и бросает их в окно. Родители его одноклассников обещали принять меры по его отчислению из школы. Дома мать пыталась воздействовать на сына, повышала голос, применяла силу. Еще год он не будет давать сдачи. В этом же возрасте он впервые заявил, что слышит голоса. Слышит их ежедневно. Это началось еще в двенадцать лет, но признался только сейчас. Отметил, что изменился и раньше был другой, что ему грустно, в школу ходить не хочет, вспоминает о плохом. Мужской и женский голоса в его голове вперемешку то хвалили его, то ругали, то отдавали ему приказы. «Иди, учись, ходи в школу, делай уроки, убей маму, сломай окно, попроси печенья, иди в Госдуму, убей маму, плюнь ему в лицо, возьми мячик, укради ложку, спрыгни с пятого этажа, сядь под стол и сиди там на корточках, найди меня, найди меня, найди меня, убей маму» и другие. Он говорит, что на голоса не реагирует. При каждой госпитализации он подписывал согласие на лечение. Раньше в непрерывной чернильной линии можно было узнать первые буквы его фамилии, но с годами она превратилась в судорожный росчерк. Последняя его подпись была в виде маленького крестика в углу бланка в трех сантиметрах от нужного места. В четырнадцать лет его поместили в стационар психбольницы. Через полгода из-за участившихся драк его перевели из детского отделения в острое. С тех пор из больницы он выходил дважды. Мать забирала его домой, чему способствовала ремиссия пациента. Но уже ближе к ночи сын устраивал в квартире погром, и она вызывала карету скорой помощи. Его забирали обратно, но уже в возбужденном состоянии. Санитары привязывали его руки и ноги к койке, фиксировали плечевые суставы и грудь с помощью шлейки. Медсестра не без труда вкалывала ему в бедро восемь кубиков драперидола, аминазина, димедрола и кордиамина. В течение часа повторяла это дважды. Игла вела себя непослушно и гнулась из-за сопротивления напрягшихся до предела мышц. Два часа он непрерывно бился в приступе, изворачиваясь и дергаясь на вязках, из-за чего кровать под ним отрывалась от пола на пять-семь сантиметров и перемещалась по палате. Его давление достигало отметки двести на сто шестьдесят, а пульс доходил до ста восьмидесяти ударов в минуту. Ему перекрывали верхние дыхательные пути, ждали, когда он начнет задыхаться, чтобы закинуть пару таблеток бета блокаторов ему под язык. Его глаза лезли из орбит, вены на шее вспухали и твердели. Он кричал до хрипоты, прокусывая губы и язык в кровь. Санитары относили его койку в подвал, чтобы не было слышно шума. С тех пор стабильно раз в полгода его купируют. Ремиссии у него больше не было. Ему поставили диагноз — недифференцированная форма шизофрении. Его социальная пенсия увеличилась до двенадцати тысяч рублей в месяц. Мать отнесла паспорт сына в УФМС, чтобы на пятой странице появился штамп с адресом психбольницы. Он пил очень много воды. В туалете подходил к водопроводному крану, крутил ручки и всем ртом обхватывал железный конец. Вытянув длинную шею, он делал большие глотки. Пил до тех пор, пока другой пациент не отпихивал его от раковины. Однажды на приеме у врача он заявил, что сегодня ездил на томский таможенный пост, чтобы найти правительство президиума с целью внедрения, чтобы больше не появляться в городе. Выслушав пациента, врач попросил санитара вывести больного из кабинета, отвести в палату и прификсировать его, после чего занес запись в историю болезни — «Внешне возбужден. Настроение снижено. На вопросы отвечал мычанием и улыбкой. Разговаривает со своими зубами. Назначить купирование феназепамом и галоперидолом». После того, как он сначала схватил медсестру за ногу, а потом плюнул в нее и бегал по отделению, его прификсировали за руки к дивану в коридоре. В таком положении он просидел несколько часов. За долгие годы, привыкнув к такому положению, он научился ногами чесать лицо и нос. По команде других больных ими же вытирал слюни. По просьбе некоторых из них он засовывал большой палец ноги в рот, растянутый в улыбке, чем вызывал смех у людей. Прочие кормили его хлебом, давали карамельки или, проходя мимо, говорили ему подобрать слюни. Как выяснилось позже, плюнуть в лицо персоналу ему приказал мужской голос в голове. Последние дни он неряшлив, дурашлив. Часто агрессивен, импульсивен. Бьет больных и персонал. Пьет свою мочу, открыто занимается онанизмом. Неопрятен калом в постель. В клочья рвет постельное и нательное белье. Объясняет свое поведение словами — «так надо». Однако санитаров по-прежнему боится. Беспрекословно выполняет все их приказы. Сталкиваясь взглядом с любым человеком, смотрит ему непрерывно в глаза, пока тот не отвернется. Если они смотрят друг на друга больше пяти секунд, он начинает улыбаться и смеяться. На приеме у врача наличие обманов восприятия отрицает, но содержание своих мыслей раскрывает, тут же пытается вскочить со стула, плюя во врача и называя его Павлом Астаховым. Он по-прежнему лежал на скамейке лицом к стене. На часах начинался шестой час утра. Санитар два раза пнул его. После третьего пинка он проснулся, дернувшись в сторону. Его рот привычно искривился после такого пробуждения, а в приоткрытых наполовину глазах был страх. Его голова медленно повернулась в сторону грубого голоса. Его ударили кулаком по спине и заставили подняться. Стоя босиком на собственной моче, он дрожал от холода и стучал зубами. Он послушно двинулся за санитаром, ожидая очередного удара. Вжимая голову в плечи, перебежками он проскользнул мимо санитара, стоявшего около двери в ванную комнату. Там его заставили снять с себя грязные вещи и самостоятельно положить их в пакет. Стоя голый на кафельном полу, он ждал следующей команды. Из приоткрытого окна в ванную проникал зимний воздух. Все его тело содрогалось, в особенности колени, но бдительности он не терял. При каждом ложном замахе руки санитара он резко дергался и судорожно моргал, ожидая получить кулаком по животу. Он знал, что его еще не раз ударят. После того, как он надел чистые шорты и футболку, его пихнули в туалет, где находилось ведро, швабра и тряпка, предназначенные специально для уборки кала и мочи. Открыв у крана только ручку с красным ободком, он набрал кипятка в ведро. Он накинул тряпку на швабру, трижды поправил ее, пока санитар не убедился в правильности ее расположения. Взяв все это в руки, он пошел обратно в столовую. Сев на корточки, он начал отмывать мочу. Затем встал, снова сел. Получил удар кулаком в плечо, после чего продолжил мыть, но уже стоя. Минут десять он отмывал пол от мочи, тщательно полоская и выжимая тряпку, обжигая пальцы. Из-за тремора руки его не слушались. Пока санитар не убедился в чистоте, он, продолжая дрожать, возил скомканной тряпкой по полу, то расправляя ее, то снова сжимая. Закончив с этим, он шел по команде в туалет, под надзором санитара выливал ведро в унитаз и ставил все по местам. Прошмыгнув в столовую, он забивался в свой угол и видел, как к нему снова приближался человек в зеленой форме. В этот раз удара не последовало. Он сидел на скамейке, поджав ноги, в ожидании, когда останется один. Выслушав грубый голос, он ложился и принимал прежнюю позу. Он закрывал глаза, но уснуть уже не мог. После подъема, когда все пациенты проснулись, он по-прежнему лежал на скамейке без сна. Другие пациенты покинули свои палаты. Пока он лежал в столовой, они успели умыться, справить нужду и сходить на перекур. Санитар подошел к нему, схватил его за шкирку и выволок в коридор. Его кинули на диван и начали привязывать руки к металлическим ободкам. На его вопросы отвечали матом. Он замолчал. Сложил ноги по-турецки. Он сидел по центру дивана. Его руки были раскинуты в стороны и прификсированы к боковым ручкам. Распятый на кожаной обивке дивана он вслушивался во внутренний голос: «сын мой, где же ты, прости, я не могу тебе помочь». Мимо него ходили другие больные, не обращая на него внимания. Но он смотрел прямо перед собой и видел другое — он видел школьный двор. Ему еще нет двенадцати лет. Перемена скоро закончится. Он сидит перед окном и смотрит на улицу. Там гуляют его одноклассники. Они по двое садятся на него верхом, как на лошадь, и заставляют его катать себя по детской площадке. Ощущая тяжесть на спине, он перебирает ногами и руками, медленно ползет на коленях, глядя в землю. Слюна непрерывно стекает изо рта. Через пять шагов он мочится в штаны. Звучит звонок на урок. Учитель зовет его в класс. Но он сидит неподвижно и смотрит в окно, как его мать на школьном дворе достает из корзины мокрые простыни и развешивает их на бельевой веревке. В его голове мужской голос непрерывно кричит ему — «убей маму». На его лице появляется улыбка. К нему подходят впритык, и после пинка в грудь он слышит, что он урод, и что он будет сидеть в своей моче три часа, пока не начнут накрывать на обед. 9.06.2018 |
