|
|
Жатва «В едином горне за единый раз
М.А. Волошин «Благословенье» Иван развернулся под водой и оттолкнулся ногами от бортика. Распрямившееся тело резко рассекло воду, он сделал несколько гребков и выплыл на середину бассейна. Легкие жадно вдохнули пропитанный хлоркой воздух. Проникавшие сквозь огромные окна лучи августовского солнца отражались от поверхности воды, заставляя ее блестеть словно слюду. Иван продолжил грести и вскоре доплыл до конца дорожки. Вынырнув, он оперся о бортик и поднял на лоб плавательные очки. Хотелось отдышаться. Разлетавшиеся от воды блики преломлялись и переливались в каплях на его руках и плечах. Иван смотрел на них отстраненно, словно руки были вовсе не его, а он был лишь наблюдателем, и видел их на экране в замедленной съемке. Звуков почти не было — сквозь беруши проникал только тихий плеск воды, и шепчущий голос тренера, обучавшего детей в дальнем конце бассейна. Неожиданно перед глазами Ивана возникла пара стройных девичьих ног. Он поднял взгляд и осмотрел их обладательницу: нависая над ним, стояла и готовилась к прыжку юная девушка. Стройное, до худобы, тело, красивое, почти детское лицо. Длинные темные волосы убраны в хвост, закрытый черный купальник облепил затвердевшую от воды и холода небольшую грудь. Серые глаза сосредоточенно вглядывались вдаль дорожки. «Студентка, — подумал Иван, — возможно даже школьница, старшеклассница». Девушка сжалась, оттолкнулась от бортика и, распрямившись в прыжке, бесшумно вошла в воду. Иван надел очки и поплыл вслед за ней. Девушка плыла грациозно, ныряя и выгибая спину под водой, как будто в полете. Волосы повторяли ее движения черной волной. Иван плыл за ней словно зачарованный. Ему казалось, что в движениях девушки сквозила какая-то неуловимая скромность. Она будто бы стеснялась собственной красоты, старалась скрыть ее. Ивану хотелось наблюдать за ней вечно, однако, проплыв всего несколько бассейнов, девушка остановилась, легко вытолкнула себя из воды на бортик и ушла в раздевалку. Иван проводил ее взглядом. Казалось, что-то ушло вместе с ней. Плавать больше не хотелось. От досады Иван набрал в легкие побольше воздуха и нырнул на дно бассейна. Вдруг откуда-то сверху раздался приглушенный вой сирены. Через несколько секунд звук повторился, и Иван вынырнул на поверхность, чтобы понять, не послышался ли он ему. Сирена взвыла в третий раз, теперь гораздо громче, почти сразу же после того, как голова Ивана показалась над водой. Затем динамик издал скрипящий звук и затих. Иван увидел, как немногочисленные посетители стали спешно выбираться из бассейна. Доплыв до конца дорожки, он последовал их примеру и прошел в раздевалку. Его наполняло приятное волнение: «Только бы это был тот самый сигнал, а не обычная авиатревога!». Наскоро приняв душ и одевшись среди десятка других встревоженных и молчаливых мужчин, Иван вышел на улицу. Жаркий московский день мгновенно обволок его, лег пылью на мокрые волосы. Улица была полна спешащих куда-то людей. Кто-то из них улыбался, кто-то, наоборот, был нахмурен. Люди торопливо шагали к метро, проносились мимо автомобили. Заполняя пространство шумом своих лопастей, в небе летали вертолеты. Где-то вдалеке со стороны центра слышался странный повторяющийся сигнал, напоминавший призывную трель пионерского горна. Иван прислушался: ошибки быть не могло: это именно то, чего он так долго ждал! Он улыбнулся, устало и счастливо, поправил на плече рюкзак со спортивной формой и пошел на звук. Пройдя мимо обугленных руин мечети, Иван вскоре дошел до замершего в пробке Садового Кольца. Многие водители бросали машины и чуть ли не бегом устремлялись к ближайшей станции подземки. Теперь горн звучал ближе. Происходящее не удивляло Ивана, он ожидал, что в один прекрасный день все будет именно так. Проходя мимо гудящих клаксонами автомобилей, он вспоминал новости, которые смотрел за завтраком. Впрочем, в них не было ничего нового. Дикторша в темно-сером костюме отрепетированным строгим голосом рассказывала о ситуации на фронтах. Хороших вестей было мало. Уже третью неделю полыхали восточные рубежи, и пылающая, пульсирующая линия фронта прогибалась все дальше вглубь территории страны, туда, где вокруг лишь тайга и болота. В отчаянной попытке защитить родные берега тонули корабли и подлодки, и вместе с ними гордо встречали на мостиках свою смерть не желающие покидать свои суда капитаны. Стремительными кометами сгорали в воздухе боевые самолеты, плавились от жара битвы и навсегда останавливали свой ход мощные танки и коренастые БТРы. Не лучше была ситуация и на западе, где рубежи страны попирало многоязыкое войско Европы. С юга волна за волной внахлест шли под зелеными знаменами варварские орды. Спокойный до поры север также застыл в тревожном ожидании удара. Неделю назад в семью Ивана пришла похоронка — в долине под слепящим кавказским солнцем, шальная пуля остановила жизнь его младшего брата. Он был одним из многих. Скупые официальные письма, извещающие о смерти родных и близких, тысячами разлетались по стране, принося горе и во дворцы, и в деревенские избы. Самого Ивана не призвали — он был инженером на оборонном заводе. Сегодня был его первый выходной за месяц. Иван продолжал двигаться в сторону центра. Пройдя насквозь Цветной бульвар, он пересек Трубную площадь и теперь шел по Неглинной мимо обезлюдевших магазинов и ресторанов. Кое-где в окнах еще мелькали скучающие лица продавцов и официантов, другие же заведения были закрыты и заколочены. Иван дошел до конца улицы, пересек Театральный проезд и, пройдя мимо «Принцессы Грезы», направился к Красной Площади. Людей вокруг становилось все больше, и вскоре Иван уже шел в плотной толпе. Лица окружающих были преисполнены какого-то светлого ожидания. В то же время никто ни с кем не заговаривал, все шагали молча, и лишь приближающийся звук сирены нарушал многолюдную тишину. В плотном потоке Иван обогнул здание бывшей городской думы и через Воскресенские ворота протиснулся на Красную площадь. Здесь толпа немного рассеялась, но ненадолго — с флангов в нее вливались все новые и новые люди, идущие с Никольской и со стороны Александровского сада. Площадь, насколько хватало взгляда, была заполнена мужскими и женскими головами: лысыми и кучерявыми, светлыми и темными, рыжими и седыми. Люди стекались к Собору Василия Блаженного. У многих в руках были букеты, кто-то напевал себе под нос что-то веселое, счастливые дети восседали на плечах у отцов. Со стороны набережной навстречу толпе также двигалась стена радостных лиц. Рюкзак на спине цеплялся за шедших рядом людей и мешал идти, Иван снял его и бросил на землю. Толпа, тем временем, продвигалась все медленнее и, сомкнувшись со встречным людским потоком в районе Лобного места, остановилась. За спинами не было видно, что происходит впереди. Иван встал на цыпочки, подпрыгнул — все тщетно. Он огляделся по сторонам: кругом сплошной стеной стояли люди, и пройти вперед ближе к центру толпы не представлялось возможным. Вдруг взгляд Ивана остановился на лице девушки, которая стояла чуть в стороне и тоже пыталась разглядеть, что происходит. Маленькое, стройное тело в темно-синем летнем платье, влажные черные волосы — ошибки быть не могло, это была незнакомка из бассейна! Повинуясь внезапному порыву, Иван устремился к ней через толпу. Площадь была заполнена настолько плотно, что ему пришлось буквально протискиваться между людьми. Казалось, прошла вечность, пока он преодолел те десять-пятнадцать метров, что отделяли его от девушки. Наконец он продрался через толпу и оказался рядом с ней. Незнакомка заметила его и, после секундного замешательства, улыбнулась — она тоже его узнала. Иван внезапно понял, что пока пробирался к девушке через толпу совсем не подумал о том, что ему нужно будет что-то ей сказать. К тому же ее улыбка была такой простой и искренней… Не придумав ничего лучше, он растерянно улыбнулся в ответ. Девушка рассмеялась. Она вдруг сделала полшага вперед и протянула ему руку. «Аня», — сказала она, Иван также представился. Держась за руки, они молча стояли и смотрели друг на друга. В возникшей паузе не было тяжести и напряжения, только легкость и ощущение близкого счастья. Неожиданно, словно по какому-то скрытому сигналу, площадь пришла в движение. Люди сдвигались в сторону, и вскоре в толпе образовался коридор от Спасской Башни до Лобного места. Все взгляды были теперь направлены в сторону Кремля. На несколько секунд на площади воцарилась тишина. Такая, что стали слышны крики чаек у реки. Невидимый горн, созвавший людей на площадь, в последний раз протяжно прозвучал над толпой и, отразившись от кремлевских стен, замолк где-то в Замоскворечье. Раздался густой срежет дверного механизма и Спасские ворота стали медленно раскрываться. Иван обнял Аню за плечо, она прижалась к нему. Ворота издали последний лязг и застыли. В тишине послышался звук чеканных шагов. В воротах, под иконой Спасителя, показалась тень, затем силуэт. Мгновение, еще одно, и во всем своем величии и блеске перед толпой предстал Царь. Трехметровый, широкоплечий, в расшитых золотом светлых одеждах, он словно заполнил собой все пространство ворот. Лицо Царя было укрыто белоснежной бородой, из-под густых бровей сверкали сапфиры глаз. На украшенном рубинами поясе его был пристегнут огромный меч в драгоценных ножнах. Правой рукой Царь сжимал золотой посох увенчанный крупным алмазом. Царь обвел окружившую его толпу отеческим взором, и все стоявшие на площади склонили головы. Оглашая площадь своей поступью, он медленно прошел к Лобному месту, остановился и развернулся лицом к Кремлю. Толпа тем временем замкнулась, и площадь вновь оказалась полностью заполненной людьми. Лишь небольшой пятачок возле Лобного места, где стоял Царь, оставался свободным. Он вновь оглядел замершую в ожидании толпу. Тысячи глаз смотрели на него со всех концов площади, восхищенные и одновременно боящиеся поймать его взгляд. На лице Царя появилась едва заметная под бородой улыбка. Неожиданно он поднял драгоценный посох и с кажущейся легкостью опустил его на землю. Брусчатка под посохом разлетелась осколками, словно стекло. Площадь заходила, завибрировала под ногами. Кто-то вскрикнул от неожиданности. Аня крепче прижалась к Ивану. Плиты Лобного места потрескались, затем вспучились, сквозь щели показалось что-то красное. Из недр площади на поверхность выползал рубиновый конус. Он излучал матовый красный свет и пульсировал, словно огромное сердце. Сравнявшись с верхушкой ограды Лобного места, конус остановился. Царь поднялся по ступеням и провел по нему своей огромной ладонью. — Хотите ли вы, что бы свершилось Предназначение? — спросил Царь, и голос его был подобен грому. — Да! Хотим! Конечно! — нестройно ответила толпа. — Я спрашиваю, готовы ли вы свершить то, что предначертано?! — слова Царя чугунным звоном заполнили площадь. Поднялся сильный ветер, возникшие ниоткуда тучи закрыли солнце. Сделалось вдруг темно, как в сумерках. -Да!! — взревела площадь. Царь улыбнулся уголками глаз. — Кто хочет исполнить всеобщую волю? Воздух над площадью проткнули тысячи рук. Люди кричали наперебой. — Дети, подойдите ко мне. С десяток мальчиков и девочек, стоявших ближе всех к Лобному месту, устремились к Царю и через мгновение окружили его. Здесь были и подростки, и совсем маленькие дети лет восьми-десяти. Царь ласково погладил каждого из них по голове и жестом предложил подняться по ступеням к красному конусу. Дети послушно взобрались на Лобное место. В тишине было слышно, как под их ногами хрустели осколки плит, звенели накиданные туристами монеты. Равномерно окружив конус, дети взялись за руки, сковав его живой цепью. Пульсирующий свет конуса окрасил красным их счастливые лица. Царь повернулся к детям. — Нажимайте, — сказал он еле слышно. Разжав цепь, дети положили правые руки на конус и одновременно надавили на него. Он перестал мерцать и загорелся алым. Медленно конус стал вновь опускаться под землю, пока полностью не скрылся в недрах Лобного места. Теперь лишь исходящий из провала еле заметный красный свет напоминал о его существовании. Толпа замерла в ожидании. Казалось, люди боялись сделать лишний вздох. Прошла минута, две, три — ничего не происходило. Кто-то тихо кашлянул, кто-то пробормотал другому короткую булькающую фразу. Постепенно площадь наполнилась шорохами, шепотом и обрывками слов. Иван почувствовал, как вдруг задрожала от нервного напряжения Аня. Он оглядел толпу — на лицах людей застыло выражение растерянности и отчаянья. Дети на Лобном месте уже не радовались своему везению, а крутили головами и искали встревоженными взглядами в толпе своих родителей. Те махали им руками, стараясь привлечь внимание. Лишь один Царь стоял невозмутим. Вдруг Иван почувствовал под ногами легкий толчок. Буквально через секунду за ним последовал второй, куда более сильный. Он вывернул из земли утрамбованную миллионами ног брусчатку и со звоном осыпал витрины ГУМа. Часть людей попадала на землю. Аня так сильно вцепилась в Ивана, что он едва удержался на ногах. От третьего толчка затрещали кремлевские стены, с грохотом обвалились гранитные блоки мавзолея. Сорванная яростным ветром, упала и разбилась вдребезги рубиновая звезда Спасской Башни. Небо окрасилось в багряно-красный свет. В быстро увеличивающихся темных кучевых облаках, словно лисьи хвосты мелькали оранжевые всполохи огня. Иван и Аня упали на землю и лежали, прижавшись друг к другу, посреди толпы. Царь стоял посреди площади и хохотал. Его смех, громкий и звучный, заглушал вой закрутившихся над площадью порывов ветра. Иван подумал, что никогда не слышал ничего великолепнее этого смеха, он был словно звон хрустальных колокольцев, словно забытая мелодия из детства.… Нет, лучше. Ни одно сравнение не было ему под стать — прекраснее всего на свете был этот смех. Внезапно, откуда-то из-под земли раздался гул. Сначала едва различимый, он стремительно нарастал и вскоре стал оглушительным. Площадь вся зашаталась, заходила из стороны в сторону, вздыбилась, и, издав глухой звук, похожий на вздох, вдруг треснула и разломилась пополам. Стоявшие рядом люди десятками падали в образовавшийся провал, бесшумно раскрывая рты, словно выброшенные на берег рыбы — гул заглушал их крики. Все вокруг трескалось, распадалось на части. Огромный город рассыпался и превращался в груду камней и щебня. Сползали в реку и тонули вместе с жителями прибрежные дома, словно карточные домики складывались бетонные многоэтажки, ушел под землю конфетно-купольный Покровский собор… А потом был свет. Ослепляющий, сжигающий волосы, испепеляющий кожу. И все бывшие на площади склонились перед этим светом, не в силах поднять взгляда. Лишь Царь продолжал стоять посреди умирающего города, повернувшись лицом к разгорающемуся небу. Золотые одежды Царя плавились и сияющим потоком стекали к его ногам, сверкал на золотом посохе алмаз. Меж тем, Царь оставался невредим, и все так же стоял неподвижно, окруженный пламенем, и плечи его содрогались от беззвучного смеха. Люди на площади, постепенно теряли форму. Плавясь словно воск, проливали растаявшую свою кожу на раскаленную брусчатку. Иван почувствовал, как лопнули от жара и, выкипая, потекли по тлеющим щекам его глаза. Боли не было. Как не было ее ни у одного из тех, кто живым факелом горел сейчас на площади. Все что чувствовал Иван, это безудержный восторг. Посреди испепеляющего зноя его бил озноб предвкушения — как если бы он стоял на пороге двери в неизведанное, такое, чему еще даже не придумали человеческого имени, и уже занес ногу, чтобы сделать этот последний и одновременно самый первый шаг. Наверное, что-то подобное испытывали конкистадоры, ступая после месяцев изнурительных странствий на чужеродные земли, которых нет на картах, или советские конструкторы, наблюдающие первый старт своей ракеты. Невероятное чувство, что больше никогда ничто не будет так, как прежде. Иван с трудом поднял безглазое, обугленное лицо к свету. Он не мог видеть, но знал, что все люди на площади поступили также. В небе, завывая, словно метель, носились огненные вихри. Иван нащупал рядом с собой Аню. По ее прерывистому горячему дыханию он понял, что она еще жива. Из последних сил он приблизил к себе ее лицо и поцеловал. Их обожженные губы сомкнулись и сплавились в одно целое. На долю секунды Иван почувствовал, как их накрывает огненная волна, и тут все кончилось. На миг. Спустя мгновение мир вдруг заходил ходуном, завертелся, скрутился в спираль и взорвался миллионом красок. Ярко красные пласты теснили темно-синие, как на картинах Франца Марка. Желтое смешивалось с зеленым, черное с рыжим. Все это крутилось, прыгало, раздувалось до невероятных размеров и тут же сжималось в микроскопическую точку. В жаре испепеляющего света, в свистопляске форм и цветов, рождалось что-то абсолютно новое, невиданное доселе. Иван чувствовал, как его тело распадалось на атомы и сливалось с Аниным телом и другими телами вокруг в единое целое, некую массу, которая словно тесто бродила и раздувалась, норовя поглотить все вокруг и сорвать крышку с каменной кастрюли площади. Он вдруг явственно ощутил, что весь мир — огромный котел супа, сваренный Богом, а он лишь крупица соли в щепоти, брошенной в этот котел рукой праотца. И вся его жизнь, которой он так дорожил, над которой так трясся все эти годы — лишь мгновение, которое соль летит до бурлящей воды. Иван будто отделился от тела и поднялся над площадью. Несмотря на то, что у него больше не было глаз, его взору предстали картины происходящего за много сотен и тысяч километров от Кремля. Он увидел, как где-то на далеком бескрайнем золотом поле маленький мальчик прищурился и, зажав пальцами солнце, раздавил его словно жука. И как тут же из земли огненным грибом выросло второе солнце, в десятки раз большее, и охватило поле пожаром. Как где-то в горах отломилась и устремилась в бездну огромная скала, спеша вместе с тысячами тонн снега и льда накрыть собою долину и распластавшийся в ней город. Как всплыли со вспучившегося дна затонувшие на черноморском рейде корабли, и как орел на колонне накрыл их своими бронзовыми крылами. Как покачнулся и упал в Днепр Святой Владимир. Как исчезали, сметаемые огненной волной, древние города. Как, моля о быстрой гибели, горели заживо в своих роскошных бетонных бункерах-пещерах бывшие хозяева жизни и властители человеческих судеб. Как реки обратились в кровь. Как прошли по полям бесчисленные темные орды. Как ангел, сотканный из огня, собрал огромным мечом кровавую жатву… Все новые и новые образы возникали перед взором Ивана, сплетаясь в бесконечную пляску смерти. Однако он не испытывал страха, наоборот, все что осталось от его естества было заполнено абсолютным счастьем. Иван чувствовал, что наконец все стало именно так, как должно было быть. Что его жизнь, которую он мог потратить на суету и никчемные развлечения, послужила великому делу и помогла осуществить Предназначение. От тела Ивана уже ничего не осталось. Сгорели люди и животные, истлели леса, высохли моря. В остатках умирающего под огненным саваном мира летал лишь раскаленный прах. И в этом прахе Иван вдруг узрел знакомый образ. Аня все еще была в его объятиях, их губы не разорвали поцелуя. Их бесплотные естества навеки слились воедино и закружились над площадью в стремительном танце под аккомпанемент огненного вихря. Все вокруг было заполнено танцующими парами, семьями, женщинами, мужчинами, детьми. Хаотичный, этот танец постепенно обретал порядок. Разрозненные группы соединялись в причудливые фигуры, то сливаясь воедино, то на мгновение вновь разъединяясь. Ивана и Аню засосало в большую группу танцующих, и он почувствовал, как их невесомые естества начали крепнуть, вновь обретать форму. Только теперь это уже не была форма их тел, они становились частью чего-то большего. Это новое естество стремительно увеличивалось в размерах и вскоре стало всеобъемлющим. На свете не осталось ничего, что не было бы его частью. Перебродив и раздувшись, оно вдруг стало твердеть и обретать форму. Сгоревшие тела соединялись в плоскости, формируя грани, последние танцующие естества вливались в общий рой, и вскоре над раскаленным добела миром воссиял огромный кристалл. В его центре, нетронутый огнем, стоял Царь и сжимал в руке посох. На миг он застыл, озирая свое творение, и было слышно, как поют внутри алмаза огненные ветры. Пауза эта длилась лишь мгновение — занеся посох высоко над головой, Царь ударил им по грани кристалла. Тончайший звон прорезал воздух, и не сдерживаемые более ничем, вырвались наружу вихри пламени. И был взрыв. И времени больше не было. |
