Алексей Челноков
Вертеп в Южинском
В конце 60-х годов в одном из уголков старой Москвы завелась нечистая сила. Днем она мирно спала, а когда опускались сумерки, начинала подавать признаки жизни. Но об этом знали лишь жильцы ветхого дома в Южинском переулке, которым эта нечисть досаждала дикими криками, звоном бьющегося стекла и грохотом падающей мебели. Самым странным было то, что все это безобразие, беспардонно игнорирующее незыблемые законы социалистического общежития, происходило в квартире известного психиатра — профессора, светила ученого мира. Возможно, последнее обстоятельство удерживало взбешенных жильцов не только от немедленной расправы, но и от доноса в компетентные органы. Так и сосуществовали они несколько лет. Тайна той квартиры в Южинском открылась только в наши дни. Легализацией нечистой силы мы обязаны, во-первых, долгожданной свободе слова, а также вполне человеческому облику ее представителей, которые, как уже было сказано, носят известные имена. Начнем, пожалуй, с самого известного.
Сыном того светила отечественной психиатрии, хозяина квартиры, был Юрий Мамлеев, ставший известным писателем. Он автор десятка произведений, в частности нашумевшего на Западе романа «Шатуны». Его называют учеником Достоевского, талантливым исследователем самых темных уголков человеческой души. После эмиграции в середине 70-х вел семинары в Парижском университете. Вернувшись несколько лет тому назад в Россию, преподает восточную философию в МГУ. Дружит с Андреем Вознесенским, живет в квартире, предоставленной ему московским правительством как «пострадавшему за инакомыслие».
На Южинском у Мамлеева собиралась московская богема, но не та, которую принято называть «золотой», составленной из элиты артистического мира, а «чернушно-подпольная». Здесь не знали предела ничему: ни портвейну, ни наркотикам, ни сексу. Самые безумные выходки только приветствовались, ибо считались кратчайшим путем «заглянуть за черту».
Один из ветеранов того круга вспоминает, например, такой эпизод, связанный с покойным художником Владимиром Пятницким, близким другом Венечки Ерофеева. «Шли как-то за очередной опохмелкой. Вдруг Пятницкий достает шприц, наполняет его из лужи и эту грязную жижу вводит себе в вену. Все были уверены, что ему кранты. Ничего подобного — остался здоровехонек и впоследствии даже приохотился к таким экспериментам над собой. Умер, когда закачал себе в вену невообразимую смесь из ацетона, лака для ногтей, стирального порошка и еще какой-то дряни».
Подобные выходки только на первый взгляд казались безумием белогорячечников. Нет, то были и стиль жизни, и, если хотите, идеология южинской богемы. «Человек, не побывавший в психушке, — неполноценный человек», — один из ее девизов. Мамлеева называли Главным Психиатром богемы. Он со знанием дела расставлял ловушки душам своих приятелей, провоцировал их на безумные поступки, внимательно, как под микроскопом, разглядывал и затем садился писать рассказы. Не случайно его романы, скорее напоминающие реестр всевозможных маньяков, написаны с пугающей достоверностью. (В «Шатунах», например, есть серийный убийца Федор Соннов, который, попав в дом, схожий с южинским, получает от богемы «метафизические установки» и принимается убивать уже не походя, а лишь получив сигнал из Космоса. «В этой среде, — написано у Мамлеева, — жизнь и метафизика означали одно и то же; жить значило пропитать своим потусторонним видимую жизнь»). Все это напоминало мир странных героев Достоевского с их богоискательством, сумасшествием и болезненным самоуничижением. Есть еще реальный эпизод, связанный с самим Мамлеевым. Одна девица, посещавшая его вертеп, как-то привела на Южинский своего жениха, клерка из какого-то министерства. Ему была обещана встреча с «необыкновенными людьми». Жених, увидев пьяную полусумасшедшую компанию, был немало разочарован. «И это твои «великие посвященные»? — вскричал он. — Да они не достойны целовать мои ноги!» Мамлеев воспротивился: «А вот и достойны», — и принялся лобызать его ботинки.
То была, по выражению старого друга Мамлеева, эпоха «интеллектуального шизоидного подполья», единственного и неповторимого в своем роде. Наркотики и алкоголь были для него тем допингом, который быстрее приводит к финишу, называемому «метафизическим концом сущего». Последнее же было главной темой споров и разборок в Южинском. Днями и неделями, словно в горячечном бреду, там бормотали и кричали о черной магии и великих алхимиках Средневековья, о мировой энтропии и близком конце Света, о мистических ритуалах Древнего Египта и современном оккультизме. Там совершались странные ритуалы, на манер сатанинских.
Так продолжалось несколько лет. Много известных ныне людей перевидал Южинский переулок. Бывал там гениальный художник Анатолий Зверев, поэты Генрих Сапгир и Юрий Кублановский, писатель Эдуард Лимонов — всех не перечислишь. Их, конечно же, не печатали и не выставляли. Многие спились. Меньшинство — Мамлеев и ряд его друзей — нашли в себе силы вырваться из смертельного эксперимента. Нет, они не отказались от бесовщины, а, повзрослев, предпочли ее более щадящие и перспективные формы.
В романе «Шатуны» есть персонаж по имени Анатолий Падов, чем-то напоминающий Ставрогина из «Бесов» Достоевского. Человек загадочный, наделенный необыкновенными способностями, которые обращаются одинаково успешно во Зло и Добро. У Мамлеева он выглядит так: «Обычно он жил саморазрушением, нередко смешанным с безумным страхом перед загробной жизнью и потусторонним. Этот страх заставлял его выдвигать бредовые гипотезы о послесмертном существовании, одну бредовее другой. Порой казалось, что он спасался от реального страха перед смертью или неизвестным тем, что еще более разжигал этот страх в себе, разжигал до исполинских размеров, подтапливая его бредком, и точно готовый сгореть в этом бреду».
Прототипом Падова стал Евгений Головин — мало кому известный, хотя его ранг в той среде был и остается на высоте Гуру, пророка и великого мистика. Его биография обросла мифами. Известно, что ему исполнилось 59 лет. Отец отправился на золотые прииски и сгинул. По его словам, с 10 лет воспитывался у бабки-колдуньи, жившей в глухом лесном крае.
Среднюю школу окончил экстерном, затем учился на филологическом факультете МГУ. Был переводчиком-синхронистом, работал литературным критиком в толстых журналах.
Еще учась в МГУ, студент Головин получил доступ в спецхраны московских библиотек. Там он утолял свою страсть к мистике. Свободно владея несколькими европейскими языками (немецким, английским, итальянским и французским), он поглощал малоизвестные труды по восточной философии, оккультизму, метафизике и прочему из того, что появилось на прилавках лишь в последние годы. Тогда же он вошел в богемные круги.
Разумеется, рассказы юного эрудита о потустороннем воспринимались в те годы чуть ли не как откровение. В Южинском переулке он предстал уже незыблемым авторитетом, Данте московской богемы, спустившимся на дно Ада и вернувшимся, чтобы поведать страшную истину. Постепенно, от безобидной Блаватской, столоверчения и трактатов по алхимии Головин вел своих экзальтированных поклонников к тому, что Достоевский называл бесовщиной. Его ученики, включая Мамлеева, стали всерьез задумываться о переустройстве этого грешного мира: если не нам суждено противостоять мировому хаосу, то кому — вопрошали они.
Они заговорили об ордене Туле, чаше Грааля, великой Атлантиде — словом, о том, что гитлеровские идеологи почитали священными символами. Играючи, уже после отъезда Мамлеева на Запад, осколки южинской богемы решили основать так называемый «Черный Орден SS».
Забавно: образованные взрослые люди, но ничего лучшего, чем скопировать эсэсовскую структуру, они придумать не смогли. Переняли даже иерархию и звания, не говоря уж о нацистском приветствии. Головин, например, назывался рейхсфюрером. Существовал даже обряд инициации (посвящения) в члены ордена. Ритуал этот, впрочем, был на богемный лад, и описать его, по нравственным соображениям, не представляется возможным. Так шизоидное подполье к началу 80-х годов превратилось во вполне фашистское.
Это был очень тесный и закрытый кружок (быть может, поэтому всевидящее око КГБ не разглядело московских эсэсовцев). Судьбы его членов навсегда переплелись. Вместе они профессионально занимались чертовщиной, пили до одури, вместе по нескольку раз женились и разводились. Одним из членов «черного ордена» был Гейдар Джемаль. С Головиным его познакомил все тот же Мамлеев. Связаны они, считай, кровными узами: Головин женат на первой жене Джемаля. Кстати, в то время в их компании считалась своей Евгения Дебрянская, создавшая вместе с Валерией Новодворской «Демократический союз», а впоследствии возглавившая Лигу сексуальных меньшинств. Последним к ним присоединился некто Александр Дугин, чья роль в деятельности нынешней политической оппозиции до сих пор недооценена.
Примерно к середине 80-х игры в эсэсовцев всем изрядно наскучили. Головин поселился в подмосковных Горках-10, повел жизнь отшельника и изредка наезжает в столицу, чтобы встретиться со старыми приятелями. Он по-прежнему считается непререкаемым авторитетом в общении с потусторонними силами. Мамлеев, вернувшись в Россию, первым делом отправился в Горки-10, чтобы засвидетельствовать не траченное временем почтение. Головин, в отличие от друзей не оставивший эпистолярного наследия, как и прежде, остается духовным отцом «южинского вертепа», генератором идей и, если хотите, его тайным советником. Мне довелось побывать в его крошечной двухкомнатной квартирке, в двух шагах от конного завода имени Буденного. Колченогие стулья, свастика на стене, книжные полки, ряды книг на иностранных языках. И их хозяин: тип, на первый взгляд достойный исследований Ломброзо. Низкий лоб, глубоко посаженные глаза (по описанию Мамлеева: «...угрюмый, воспаленный взгляд; тяжесть кошмаров на нем совсем подавляла любое другое выражение...»). Потрепанная рубаха с оторванным рукавом и вовсе делает похожим его на люмпена. Не поверишь, что этот человек, помимо прочих достоинств, один из лучших переводчиков австрийского поэта-символиста Рильке, да и сам автор стихотворения о «далекой и счастливой стране Эльдорадо»...
Фрагмент статьи "Мелкие и крупные бесы из шизоидного подполья" (газета "Лица" от 7.8.1997).
|
