|
|
Долли Валери Ларбо. Гражданин спальных вагонов Валери Ларбо — один из многих французских писателей, остающихся для нас неизвестными. Он был богатым интеллектуалом, путешественником, эстетом и декадентом, чувственным гедонистом с хрупким здоровьем. Подобная фигура не могла быть встречена на отечественной постреволюционной сцене с фанфарами. В первой половине XX века попадаются лишь редкие упоминания о Ларбо: к примеру, в работе «Печать и революция» 1928 года и в небольшой статье «Литературной энциклопедии» 1932 года, позже — несколько скупых публикаций в антологиях французской литературы. Но в целом — тишина, длящаяся по сей день. Валери Николя Ларбо, единственный ребенок в семье, родился 29 августа 1881 года. Отцу — Николя Ларбо — было к тому времени пятьдесят девять, матери — Изабель Бюро дез Этиво — тридцать восемь. Отец, фармацевт по профессии, обнаружил в Сент-Йоре природный источник минеральной воды и после долгих юридических проволочек стал его владельцем. Провинциальная семья разбогатела и ждала наследника. Спустя восемь лет после его рождения отец умер. Мать-протестантка, одна воспитывавшая болезненного с первых лет жизни сына, строго за ним следила, стремясь сохранить материальное благосостояние и уберечь семью от излишних трат. Ее неусыпный контроль вызывал в юном Ларбо отторжение, ненависть к провинции и тому, что он называл «проклятьем богатых», а также стремление распоряжаться деньгами по собственному усмотрению, как сочтет нужным истинный денди, который позже втайне от матери даже решит перейти в католичество. Ларбо оканчивает коллеж, поступает в лицей. Его любимые авторы — Жюль Верн, Артюр Рембо и Жюль Лафорг. В пятнадцать лет он публикует первый сборник стихов «Портики», изданный тиражом в сто экземпляров за счет матери. Потрясенный похоронами Верлена, Ларбо решает посвятить литературе всю жизнь. В 1898 году, окончив очередную ступень лицея, Ларбо с компаньоном отправляется в путешествие по Европе. Уже побывавший в Испании и Италии, Ларбо-космополит видит в путешествиях возможность «вырваться на могущественную свободу и преодолеть судьбу буржуа». Отныне он считает себя «гражданином спальных вагонов» и посещает во время своего турне Льеж, Кельн, Берлин, Санкт-Петербург, Москву, Харьков, Константинополь, Софию, Белград и Вену. В дальнейшем частые поездки по разным странам станут неотъемлемой частью его жизни. Как и переводческая работа. В 1901 году Ларбо переводит шотландские и ирландские баллады, поэму Кольриджа, поступает в Сорбонну, чтобы изучать английский и немецкий, и придумывает один из своих самых знаменитых гетеронимов — Арчибальд Орсон Барнабут, от имени которого в 1908 году публикует «Стихи богатого дилетанта», а в 1913 году издает остальные произведения миллиардера Барнабута: повесть, поэмы и интимный дневник. Часть путешествий Ларбо вынужден уже предпринимать, чтобы поправить здоровье; теперь он останавливается на зиму в Монпелье. В 1910 году в «Нувель ревю франсез» начинает публиковаться самый знаменитый роман писателя, который при любом упоминании теперь неизбежно сравнивают с «Большим Мольном» Алена Фурнье и который во Франции стоит в ряду обязательных произведений для юношества, — «Фермина Маркес»; чуть позже роман выходит отдельным изданием. Книга участвует в конкурсе Гонкуровской премии, но жюри решает, что автор чересчур уж богат, чтобы ее получить. Ларбо знакомится с Франсисом Жаммом, Сен-Жоном Персом, принимает у себя Андре Жида. Находясь в 1914 году в Лондоне, Ларбо узнает о начале войны. Освобожденный от военной службы, он добровольно работает медбратом в Виши. В 1918 году, сотрудничая с «Фигаро», Ларбо селится в Париже и публикует сборник новелл «Детские», он испытывает сильное влияние модернизма, отказывается от «старого каркаса интриги» и, главное, не хочет «никакого сюжета». Во время поездки знакомится с Рамоном Гомесом де ла Серной, а вернувшись, в книжной лавке Сильвии Бич, — с Джеймсом Джойсом. Переводит целый ряд произведений Сэмюэла Батлера. Переводы, которым Ларбо отдает очень много времени, чередуются с публикациями собственных произведений, хотя множество проектов так и остаются незавершенными: Ларбо-перфекционист выбрасывает большинство набросков. Выходят «Любовники, счастливые любовники» и «Мой самый тайный совет». Ларбо встречает в Генуе Марию Анжелу Неббиа, спутницу всей своей оставшейся жизни. Уже долгое время работавший над «Улиссом», Ларбо становится главным редактором перевода — роман Джойса выходит на французском в 1929 году. Через год умирает мать писателя. В 1935 году Ларбо возвращается из очередного путешествия больным, и в августе у него случается инсульт: половина тела парализована, речь пропадает. Спустя больше года состояние Ларбо слегка улучшается, он может писать левой рукой и немного читать. Повторяет все время одну и ту же фразу: «Приветствую вас, вещи земные!» В разных издательствах выходит ряд его работ, но основная деятельность писателя продолжаться уже не может. С 1950 по 1955 год публикуется полное собрание его сочинений в десяти томах. Валери Ларбо умирает 2 февраля 1957 года в возрасте 75 лет в Виши. Всю свою жизнь Ларбо посвятил литературе, как и было решено в юношестве. Наследие Ларбо-поэта и романиста не столь велико, как множество трудов, оставленных им в качестве литературного критика, рецензента и переводчика. Он знал немецкий, итальянский, испанский, английский (в зависимости от языка заказывал цветной переплет для своих книг, которых насчитывалось в библиотеке около пятнадцати тысяч; истратив все состояние, в 1948 году он был вынужден их продать); помог познакомить Францию не только с Джойсом (пришлось устраивать настоящие литературные баталии в его защиту), не только с Сэмюэлем Батлером, Рамоном Гомесом де ла Серной и Сэмюэлом Тейлором Кольриджем, но также с Уолтом Уитменом, Уильямом Фолкнером, Хорхе-Луисом Борхесом. Ларбо интересовался молодыми талантами и забытыми писателями прошедших эпох, был одним из первых, кто отстаивал Сен-Жон Перса; писал о Райнере-Марии Рильке, Джузеппе Унгаретти, Эсе ди Кейроше, Кэтрин Мэнсфилд. Отличаясь безграничной любознательностью в литературе, себя он считал дилетантом и сочинял как бы для собственного удовольствия. Недавно во Франции была издана полная версия его дневников, ставших теперь настоящим кладезем подробностей о «вещах земных», самобытных, давно канувших в прошлое. Ларбо верил в интернациональность литературы и вел, по собственным словам, «интеллектуальную межъязыковую политику», стремясь нарушить границы языков и культур. Кроме вышеперечисленных, друзьями и оппонентами его были Поль Валери, Леон-Поль Фарг, Гастон Галлимар, Жан Полан, Адриенна Монье. В 1967 году Международной ассоциацией друзей Валери Ларбо была учреждена ежегодная премия, присуждаемая «писателям, опубликовавшим произведение, которое понравилось бы Ларбо или же близкое его книгам по духу, смыслу и ходу мысли». Алексей Воинов Долли Дороти Джексон умерла 3 июня 190[...] на двенадцатом году жизни. Случилось это месяца два назад, а мы с Элси уже говорим об этом как о давно минувшем. Малышка Дороти Джексон скончалась в номере, который занимала вместе со своей «свитой» на втором этаже отеля «Роял»: из четырех окон с одной стороны виднелся Парад, из трех окон с противоположной стороны был виден сад. «Свита» состояла из камердинера, двух сиделок и гувернантки, мисс Лукас. Мама Долли — знаменитая американская актриса; она была на гастролях в Канаде, когда мисс Лукас отправила ей телеграмму с печальным известием. Долли болела давно, и мать была к такому готова. Она ответила каблограммой: тело следовало доставить в Соединенные Штаты. На радостном английском бальнеологическом курорте велись приготовления к погребальному возвращению. Элси указала мне на врача, следившего за бальзамированием. Какая же, верно, это была жуть! Как, к примеру, извлекают мозг? Я преподавал мадемуазель Доротее Джексон французский язык. Каждый день я приходил в отель «Роял» в четыре часа, и до пяти мы обсуждали басни де Лафонтена. Маленькая больная лежала, вытянувшись, на шезлонге, а мисс Лукас сидела за вышивкой у окна. Долли мне говорила: «Как только наступит осень, мы поедем во Францию! По-французски я должна говорить безупречно! Когда лето пройдет, нас здесь уже не будет! Здешнее лечение очень действенно! Ах, воздух Мидлендса такой чистый! Этим летом я совершенно поправлюсь, а осенью мы поедем жить на прекрасной вилле, которую мама сняла недалеко от Ментона». Было ясно, что она уже никогда не покинет своды «Рояла» живой; мои уроки не были серьезным занятием: прежде всего, не следовало ее утомлять, а потом — так ли уж нужно знать французский, чтобы отправиться на небеса? И Долли не всегда была старательной ученицей — случались дни, когда я один толковал басни, а она ни секунды не слушала; и я говорил себе, что нечестно за это брать деньги у такой прекрасной дамы, которой была ее мать. Порой Долли страдала. У нее начинались приступы кашля. Странная болезнь, да? «Может показаться, что у меня чахотка, не так ли? Было забавно слышать, когда меня вывозили на кресле-каталке после электрического душа, как люди шепчут: ”Чахоточная!” Они думали, я не слышу! Люди порой так глупы! На самом-то деле у меня болят нервы, а кашель идет из желудка, это все врачи говорят!» В иные дни у нее было скверное настроение: «В сущности, Франция — страна полного декаданса. Можно объехать весь мир, не зная ни одного французского слова!» Еще она говорила мне: «А как вы тратите деньги, которые получаете с моей помощью?» Она попросила у меня мою фотографию, я ее принес. «О, вы принарядились, чтоб нанести визит фотографу! Вы не каждый день так одеваетесь! Боитесь испортить?» Но по сути своей она была очень доброй. После таких встреч, когда она вела себя как маленькая злюка, она превращалась в саму обходительность. Она думала, что глубоко меня ранила, она нуждалась в прощении и была столь прилежна, читала «Дуб и тростник» с такой нежностью, что я спешил сказать что угодно, лишь бы оно прозвучало радостно и преградило путь слезам, которые уже слышались в ее голосе. Однажды, когда болезнь позволила ей быть в добром расположении, она мне сказала: «Что ж, приведите ко мне вашу Элси. Вы так много мне о ней говорите. Я желаю ее увидеть. Мисс Лукас согласна». Элси — высокая, стройная школьница двенадцати лет. Глаза у нее цвета океанской зелени, а взгляды доверительны и благоразумны. Назойливая прядка черных волос порой спадает ей на плечо, стремясь спрятать прекрасный взор, но она поспешно откидывает прядку обратно. Я познакомился с Элси год назад в Городском саду. Своей тростью я достал мячик, застрявший в ветвях молодого вяза, когда она подбрасывала его вверх. Мы поболтали, я зашел к ее родителям, они рабочие. С тех пор мы стали друзьями и встречаемся каждый день. Забавляясь, я прошу ее сказать: «Я люблю вас всем сердцем!» И, когда она говорит, я вижу, как в этих словах проглядывает ее душа. Словно склоняешься над чистой водой и видишь, что она еще прозрачнее, чем ты думал. Ведя Элси в отель «Роял», я думал: между моей маленькой ученицей и моей Элси, верно, возникнет дружба, и последние недели Долли Джексон станут не такими печальными. Однако меня ждало разочарование. Роскошь отеля «Роял» перепугала Элси, и она замкнулась в себе. Долли была раздражена ожиданием. — Так это вы — Элси? И вы чувствуете себя хорошо? — Да, слава богу... Молчание. Долли: Куда вы ходите гулять? В Сады Джефсона? Элси: Да, когда вход бесплатный. В остальные дни я хожу в Городской сад. Долли: Но ведь вход в Сады Джефсона стоит лишь пенни... Элси: Право же, как говорит мама, пенни — это два полпенни. Долли: О, понимаю... Какая вульгарная шутка! Молчаливое недоумение. Ковер в гостиной был весь исчерчен линиями маленькой железной дороги, расходившейся в разные стороны или же шедшей по кругу; возле камина располагался крашенный краской железный гараж с маленькими локомотивами. Двери оставляли открытыми, и поезда могли ездить по всему номеру. «Это мои железные дороги, — объяснила Долли, — у меня восемь паровозов. Они прожигают ковер, но мы за него заплатим... Зимой я попрошу установить все это в нашем саду в Ментоне. Скажу, чтобы сделали настоящие туннели в горах и мосты над водою. Тут не меньше пятидесяти вагонов!» Она говорила слишком много, поэтому стала кашлять. И сама завершила беседу: «Ну что же, встретимся в следующий раз, когда я пойду на прогулку, через несколько дней, не правда ли?» Но Элси оставалась холодной и замкнутой. Она проговорила: «Хорошего вечера!» — и мы удалились. На следующий день я обнаружил Долли одетой и в перчатках, будто бы готовой к прогулке. Она оставалась сидеть в шляпке подле закрытого окна. Настал первый погожий апрельский день, и снаружи весна укрывала густой зеленью все холмы Англии. «Если погода по-прежнему будет хорошей, то завтра или послезавтра я отправлюсь на небольшую прогулку в кресле-каталке. Сегодня пока только генеральная репетиция. Как вы находите меня в этом платье? Думаю, я такая же хорошенькая, как и Элси?» Я сказал ей, что она очаровательна, но быстро отвел глаза: она могла прочитать в них, что выглядит как увядшая, одряхлевшая старушка. Начались дожди, и Долли так и не вышла из отеля «Роял». Ей становилось все хуже, и на уроках читал и говорил только я один. Как-то раз она протянула мне мешочек, полный конфет: «Это для Элси». — «Хотите, чтобы она пришла?» — «Нет, это меня утомит. В следующей раз, когда отправимся на прогулку. Скажите ей, я сожалею, что была в прошлый раз такой злой и глупой». Погода снова наладилась, и в Садах Джефсона зацвели каштаны. Но Долли надлежало оставаться в постели, и, когда я пришел встретиться со своей маленькой ученицей, мисс Лукас вежливо меня выпроводила. Больше мы с ней не виделись. Каждый день я посылал о ней справиться. Прошло две недели. И утром 3 июня портье в отеле сказал мне, что это уже вопрос нескольких часов. Говорили мы совсем тихо: никто не должен был знать, какого гостя ожидали в отеле «Роял». Я решил не покидать Парада, не терять из вида окон на втором этаже. Прошло несколько прекрасных жарких часов. Возле дорогих магазинов останавливались экипажи, автомобили. Я еще раз поднялся вдоль Парада до самой церкви. Когда я спустился обратно, в четырех окнах на втором этаже шторы были опущены. Я зашел в вестибюль отеля. Все было кончено. Я пошел посидеть в Садах Джефсона. Упоминая следующий ноябрь, декабрь, мы прекрасно знали, что говорим о времени, когда Дороти Джексон уже не будет. Она так болела, что, казалось, жизнь и смерть слились в ней воедино. Мы прекрасно знали, что с какого-то часа начнем говорить о Дороти Джексон, как говорят об умерших. И вот этот час настал, пока Элси была в школе, а пора вокруг стояла прекрасная. Вот показалась шедшая ко мне Элси, теперь мы будем грустить вместе. Она издалека улыбнулась. Она наконец-то сняла зимнюю одежду, теперь на ней просторная блуза из белой ткани, совсем новая и почти такая же чистая, как она сама. — Вы как будто потрясены? — Да, — ответил я. — Умерла Долли. — О господи! Бедная Долли! Ей было двенадцать, как мне. — Подумайте только: умереть в отеле, когда кругом одни иностранцы. Мисс Лукас, в конце концов... — Бедная Долли, только вы один ее и любили. — О, мне следовало сильнее ее любить... Жар порою мешал ей вести себя ласково и смиренно. Но есть ли у нас это оправдание? Она заслуживала любви именно потому, что была больна и некрасива и никто в мире не хотел, чтобы она была его дочерью. Если она не попросила вновь с вами увидеться, то это потому, что стыдилась своего недуга. Вы ведь понимаете, Элси? Военный оркестр в тени беседки играл шотландские мелодии. «Послушайте, — сказала Элси, — это Bonnie Mary o'Glengary, которую вы так любите!» Я замолчал, удивленный тем, что могу обращать внимание на что-то, кроме смерти Долли. И Элси едва сдержалась, чтобы не замурлыкать слова песни. И вот она уже ищет повод, дабы отдалиться от моей грусти. Она без ума от одной школьной приятельницы, они договорились сегодня о встрече на берегу реки, где поднимаются поросшие травой склоны и можно разлечься на них или же кататься, смеясь, сверху вниз. Она нашла повод и впервые лжет мне. Тогда я говорю ей, что вернусь домой и никуда уже выходить сегодня не буду. Так она может забавляться, не опасаясь, что ее хитрость раскроют. Я смотрю, как она удаляется. По аллее недалеко от моей скамейки прыгает воробей, что-то отыскивая в песке. Толкая колясочку, в которой уснул малыш, появляются три девочки. «Осторожно, — говорит одна из них, — а то раздавим птичку!» Они останавливаются и в нерешительности над нею склоняются. Птичка взлетает. Перевод и предисловие: Алексей Воинов; |
