|
|
Mortuo ergo sum: На смерть Гейдара Джемаля 5 декабря 2016 года этот мир покинул Гейдар Джемаль. Когда я читал биографию немецкого философа Иммануила Канта, меня поразило и восхитило то, насколько действия Канта коррелировали с его собственной философией. Часто бывает так, что философ, да и вообще человек говорит одно, а поступает совершенно иначе. Мысли и поступки Канта не противоречили друг другу. Его мысли рационалиста до мозга костей всегда были последовательны, как и его действия; цель для Канта всегда стояла выше обстоятельств. Джемаль был совсем другим человеком. Абсолютным иррационалом. Давний друг Гейдара по Южинскому Игорь Дудинский как-то назвал Дарика (так они в Южинском любили звать Гейдара Джахидовича) «ленивым человеком, которому все абсолютно пофигу и писать он не рвался». Эта пресловутая иррациональность Джемаля пройдет сквозь всю его жизнь. Когда мы упомянули в Циолковском при Цветкове о намерении издать собрание сочинений Гейдара Джемаля, Цветков посмеялся и сказал, дескать, удачи, ребята, ибо работать с Джемалем невозможно в силу его иррациональности, вечного откладывания (писать Джемаль начал очень поздно, да и сказать «писать» — сильно, ибо Джахидовичу, похоже, лень было брать в руки даже перо и «Ориентацию» он начитывал Дудинскому), не слишком щепетильного отношения ни к своему времени, ни к чужому. Джемаль жил в «своем» времени, особом. Но, похоже, эта черта объединяла весь Южинский. Возможно, ее имел в виду и Дудинский, когда в том интервью сказал о странной «Идее Южинского», которой был зачарован Гейдар. В связи с последним небезынтересно будет заметить, что «трех мэтров» Южинского и Дугина объединяет не только яркая иррациональность, но и некая отчужденность от мира сего, не менее яркая интроверсия. Всех их, Мамлеева, Головина, Джемаля и Дугина. Это люди «в себе», работа для них это в первую очередь работа над собой. Измени себя и изменишь мир — это про них. Каждый из них любит быть один, любит скрытность, любит беречь и накапливать энергию, а не расходовать ее на толпу. Гейдар Джемаль умер и похоронен в Казахстане. Он не захотел, чтобы его тело везли в самолете в Москву. Хотя он и имел право быть похороненным на Новодевичьем кладбище, где лежит его дед, последней волей Гейдара Джахидовича стало быть похороненным в одиночестве, вдали от родной Москвы, в предгорьях Тянь-Шаня, рядом с теми загадочными местами, которые Гейдар считал особенными в своем энергетическом и мистическом значении. Первый раз Гейдар попал на Памир, в Таджикистан в начале восьмидесятых. Затем он побывал там еще несколько раз, один раз с Владимиром Гузманом, написавшим после этого замечательную книгу про свое путешествие. До Гузмана Джемаль таскал на душанбинском кладбище тяжеленные каменные могильники — «по червонцу за смену». Владимир предложил Джемалю выгодный бизнес: торговать коранами! Дело в том, что при советской власти в Средней Азии и на Кавказе были полностью уничтожены все экземпляры корана. Если кому и удавалось сохранить копии, то это было крайней редкостью. Поэтому идею о торговле коранами Джемаль воспринял с энтузиазмом, и на следующий год Джемаль и Гузман отправились в Душанбе с первой партией. Торговля пошла так успешно, что вскоре стада ишаков, нагруженных коранами, отпечатанными в Таллине, на родине Гузмана, колесили по всей Средней Азии, снабжая туземное население заветным божественным откровением. Вот из таких странных, спонтанных и иррациональных событий и состояла вся жизнь Гейдара Джахидовича. После Памира про Джемаля ходило много противоречивых слухов, где он побывал и куда вступал. Имелось в виду его паломничество, «зиярат» в святые, исмаилитские места и, в частности, посещение знаменитого мавзолея Хазрати-Бурх, в котором он, якобы и прошел инициацию возле Черного камня с оттиском человеческой ладони. Говорили и о тарикате Накшбандийя, и об ордене Ходжагон, и о Черном ордене SS, и о других не менее странных и любопытных вещах. Это все уже не важно. Важно то, что Джемаль смог преодолеть и суфийскую метафизику, и европейскую философию и, во многом благодаря Южинскому и Памиру, создать свою оригинальную философию и метафизику, возвращая нам те смыслы, которые он провел через свободные просторы Крыши Мира и метафизические откровения Южинского. В Южинском Джемаль познакомился с ключевой фигурой своей жизни, с Юрием Витальевичем Мамлеевым. «Это был новый мир...», — будет годы спустя вспоминать Гейдар. Юрий Витальевич, будучи сильнейшим интуитом и визионером (возможно, большим, чем Головин, но, ходят слухи, что все-таки меньшим, чем Провоторов, с которым Джемаля Мамлеев так и не познакомил), убеждал Гейдара Джахидовича в том, что Логос не может описывать все. Что есть области, в которых он бессилен. Конечно, Мамлеев был образованнейшим человеком и имел солидный опыт в философии (Мамлеев преподавал индуистику и восточную философию в институте), однако это его убеждение было чисто интуитивным. Джемаль же, интуиция которого имела всегда другой порядок, посмеивался над этими наивными для него высказываниями Мамлеева. Будучи на тот момент гегельянцем и панлогистом, для Джемаля не существовало ничего вне Логоса и логики. И вот, однажды ночью, у Гейдара, как он позже выразится, произошло «интеллектуальное озарение», после которого он понял, что весь панлогизм это просто чушь собачья. «Я понял, что есть некое Великое Существо, которое объемлет все состояния Логоса, но оно абсолютно несвободно и распято внутри самого себя. И шанс есть только у тех, кто находится на отражениях этого Существа, находящихся на таком удалении от него, когда появляется возможность десинхронизации, но, вместе с тем, на такой близости, чтобы еще сохранялась архетипическая аналогия. Потому что, если десинхронизация будет идти дальше, обнаружится полный бессмысленный хаос». Джемаль записал свое видение (с ударением на «е») на нескольких листах «серо-желтой бумаги фиолетовыми чернилами» и изложил вечером этого же дня свое прозрение Мамлееву. Юрий Витальевич упал на колени и закричал: «Теперь вы наш!». С этого дня началось духовное преображение Джемаля. Впредь Гейдар Джемаль мыслил в новой методологии понимания реальности, которую он прорабатывал и оттачивал вплоть до своей смерти. Уже после интеллектуального озарения он познакомился со второй ключевой фигурой в своей жизни, Евгением Головиным. Головин был фигурой не менее иррациональной, чем сам Джемаль. Более того, Головин сам в своих текстах не раз с яростью обрушивался на современную цивилизацию, стоящую, по его словам, двумя ногами на принципе «рацио». Головин страшно пил. Конечно, пили тогда в Южинском все. Пили страшно. Сам Дудинский рассказывал как они квасили с Джемалем, сочиняя «Ориентацию». Все это было. Сейчас многие язвят по поводу «ведения нездорового образа жизни» участниками Южинского. По большей части занимаются этим с позиции либо Минздрава, либо Инквизиции. Сложно сказать, какая из этих позиций более убога. Людям, которые получают такой опыт из интеллектуальных озарений, из визионерства, из собственного мистического и литературного опыта, в котором тема смерти витает в воздухе, было попросту плевать на свое тело. Эвола на вопрос, удобно ли ему его нынешнее положение (после войны барон был прикован к инвалидной коляске), ответил, что ему еще с детства не нравится, что у него вообще есть тело. Аморальность же подобного образа жизни — не наших умов дело. Конечно, южинские были не «раскольниковские наполеоны», но все, что делалось там, и все, что делалось вне его, все это было нужно. В Южинском царил гоголевско-мамлеевский дух русского безумия. Бог им судья. После Памира философский крен Джемаля сместился в сторону ислама. Задачей Гейдара Джахидовича стала новая методология и концепция, которая позволила бы «отобрать дискурс у жрецов и отдать его кшатриям» — тем, кого Джемаль считал подлинными вершителями истории. «Моя задача», — скажет в конце своей жизни Гейдар, — «это произвести революцию в понимании того, что такое перцепция, гнозис, дискурсивные технологии. Проще говоря, создать методологию мысли как действенного инструмента свободы, сначала внутренней, затем экзистенциальной, затем политической. Свобода для меня никогда не была механической возможностью выбора, но лишь абсолютным противостоянием внутреннего внешнему». Кем же был Гейдар Джемаль? Обычно задающие подобный вопрос мыслят в черно-белых красках. У таких людей и интуиция слабая, и слабое понимание возможной широты личности. Именно такой, огромной широты личностью и был Гейдар Джемаль. Лекции и статьи Джемаля находили отклик у противоположных по взглядам, мнениям и дискурсу людей. Джемаль мог прочитать лекцию и о Бароне Унгерне, которым скрыто восхищался, он мог написать о смысле расизма и национализма с высоких, метафизических позиций, он мог прочитать глубокую лекцию о скрытых смыслах истории, о противостоянии воинов и жрецов, о совершенно изысканной конспирологии, о палестинцах или евреях, об особой роли Турции, о геополитике Евразии и евразийцах, о просмотренных им фильмах и американских сериалах (типа Breaking Bad, который он очень любил), о героях Достоевского, о Женщине и женщинах, о каббале, о метафизике войны — и все это он делал с потрясающей, только ему одному присущей глубиной мысли. Я знаю людей, которые полностью поменяли свои взгляды на жизнь благодаря Джемалю. Один из них мне сказал буквально следующее: «Джемаль показал и доказал мне, что белое — это черное, а черное — это белое. До этого я мыслил иначе». Однако Джемаль не просто менял знаки у констант: он, как Сократ, с которым его сравнил его друг Максим Шевченко, своим присутствием, своей фигурой заставлял людей мыслить шире, выходить из своих этнических, религиозных и мировоззренческих гетто. Сложно сказать, сколько людей приняли ислам благодаря Гейдару Джемалю, как это сделал тот же Шевченко. Подводя итог его яркой и противоречивой на события жизни, Гейдару Джемалю хочется задать три главных вопроса: был ли он кшатрием, был ли он русским, был ли он, в конце концов, мусульманином? Был ли Гейдар кшатрием? Конечно, вся эта кастовость, вместе со всеобщим смешением, даже несмотря на продолжающуюся актуальность индуистских гун, в прошлом. Сам Джемаль, будучи очень смешанным в своей этничности субъектом, уделял происхождению очень серьезное внимание. Гейдар имел русские, азербайджанские, татарские и многие другие корни. Говорят даже, его первой женой была еврейка, та самая Лена Джемаль, которую можно увидеть в герасимовских документалках про Головина, родившая ему сына Орхана. Несмотря на это, Джемаль был стопроцентным русским, вернее даже будет сказать, московским русским философом. Это не был человек восточной ментальности. Это был европеец до мозга костей. Русский из него примерно такой же, как из Познера. То есть скорее они, в придачу с Головиным, больше французы, нежели русские, каким является, к примеру, Дугин. Только Джемаль выше ценил своего любимого писателя Достоевского, а Толстого считал врагом русскости, а Познер, напротив, считает Толстого выше, а Достоевского «очень плохим человеком». Кшатрийство Джемаля — это кшатрийство пера. Интеллектуальный джихад. Джемаль мечтал застать при жизни революцию в России. К сожалению, не получилось. На вопрос Познера, где бы он хотел родиться и в какое время, Джемаль ответил, что в России, в конце XIX-го века, дабы застать революцию. Кое о чем это говорит. Джемалю повезло родиться в России. Он называл нашу страну «черной дырой» и «царством абсолютного хаоса», где «лихой мужик ходит с топором», в метафизическом плане, конечно. Родись Гейдар где-нибудь во Франции или в Швейцарии, повторил бы он судьбу Генона? Не думаю. Совершить зиярат на Памир? — да. Прочитать лекцию в Кейптауне? — да. Посетить Мекку? — да. Уехать из Европы в исламский мир? — нет. Важно понять, что такой феномен как Южинский делает метафизику возможной и в Москве. Поэтому, храня в себе интровертный оккультный огонь, можно жить практически где угодно, в какой угодно стране. Но и в этом плане Россия — страна уникальная. И Гейдар прекрасно понимал это. Гейдар Джемаль был специфическим русским исламским интеллектуалом. Его отец был художником, написавшим больше 850 работ, посвященных Монголии. В его творчестве, особенно в красках, явно прослеживается влияние Рериха. Скорее всего, на мировоззрение Джаида Джемаля (именно «Джаида», без «х», которую отец-Джемаль почему-то не любил) также оказал влияние Дальний Восток, буддизм. Так или иначе, ничто так не выдает подлинную веру человека, будь он формально приверженцем любой идеологии или религии, как его творчество. Кстати, с Монголией Гейдара связывает и еще один момент. Джемаль утверждал, что его род был чингизский, восходящий аж к самому Чингисхану, через его второго сына, Чагатая. Можно быть уверенным, что Гейдара, столь трепетно относящегося к своему происхождению, явно грела мысль, что его род восходит к величайшему завоевателю в истории человечества. Мать Гейдара была дрессировщицей, приручала волков и тигров. Поэтому маленький Дарик вполне мог оседлать тигра еще в самом раннем детстве. Джемаль любил подчеркивать «кшатрийство» своей мамы, которая могла бесстрашно управляться с волками, абсолютно не поддающимися дрессировке. И по отцовской и по материнской линии у Гейдара Джахидовича были очень серьезные номенклатурные предки, которые здоровались за руку чуть ли не со Сталиным. В этом плане происхождение у Джемаля отнюдь не кшатрийское, а полностью богемно-советское. Но ведь не родовитость определяет «кшатрийство». Сам Джемаль при личных встречах любил намекать и на вечную актуальность гун (саттва, раджас, тамас) при рождении человека, и на важность наследственности потомственных солдат наполеоновской армии; но при этом значимость рода, опять же, кажется слишком иррациональной у Гейдара, противоречивой. Сейчас можно сказать, что Гейдару Джахидовичу просто очень хотелось, чтобы род его казался грозным, чтобы в крови у него текла «кшатрийская кровь», укрощающая тигров. Вот таким специфически иррациональным, как и все в жизни московского философа, русским кшатрием пера был Гейдар Джемаль. Но главный вопрос — был ли Гейдар Джахидович Джемаль мусульманином? И здесь опять же все может показаться крайне неоднозначным. Интеллектуальное становление Джемаля было явно не мусульманским в принятом смысле слова, но, на самом деле, радикальным корне своем, каким и является ислам, — безусловно строго монотеистическим и, следовательно, мусульманским. Впервые маленький Дарик почувствовал ненависть к Системе, когда услышал по радио совковый лепет о новых победах коммунизма. Подобно Уинстону из орруэловского «1984», он почуял всю лживость окружающего его мира. У каждого из нас был подобный опыт (тот, у кого подобного опыта не было, непонятно зачем читает эти строки). В дальнейшем Гейдар открыл для себя библиотеку своего покойного деда, где познакомился с немецкой классической философией и стал абсолютным сторонником Гегеля и категорическим панлогистом. Затем он, как уже говорилось, отказался от этого, как он обозначит в дальнейшем, «неоплатонизма» и перешел к радикальной теологии, через которую он объяснял весь ход истории, изложенный в книге «Революция Пророков». Однако при рассмотрении жизни Джемаля от быта до глубочайших метафизических откровений, у ряда мусульман появится не одна причина усомниться в исламском дискурсе Джемаля. Множество учеников Джемаля, в основном русских, принявших ислам, отвернулись от учителя, ссылаясь именно на искажение Джемалем ислама. В частности, многие недовольны, что в метафизике Джемаля фигурируют как бы два созидателя, Бог-Аллах и Демиург. И на самом деле, Демиург создал практически все, что в «каноническом» исламе создал Аллах, а джемалевский Бог якобы стоит вне всего этого, являясь некоей точкой, другим началом, о которое эта реальность спотыкается. И он своей «бациллой» нетождественности заражает человека, дабы тот «жег глаголом сердца людей». Это лишь одно из противоречий с «чистым исламом», которыми бывают недовольны противники Джемаля. Есть целый ряд и метафизических, и этических, и бытовых вопросов, с которыми не соглашаются бывшие джемалисты и попросту обычные мусульмане. Это самая трудная сторона творчества великого философа, коим Джемаль, без сомнения, являлся. На наш взгляд, Джемаль вернул не просто исламу, но всему монотеизму его подлинные ценности, его подлинную метафизику, его подлинную этику, подлинный эзотеризм и, в конечном счете, подлинный смысл именно таким, каким он был у Джемаля — многосторонним, тайным, даже оккультным, при этом явным для тех, «кому Аллах расширил грудь», глубоким и смертельно противостоящим тем, кто любит свой архетип. Противники Джемаля, как правило, это либо бывшие фашисты (а, между нами говоря, фашисты бывшими не бывают), до сих пор питающие раболепскую склонность к идолу-тагуту, либо этнические (в редком случае иные), погрязшие в муфтиятском вонючем клерикализме и адатстве мусульмане, либо еврейские или околоеврейские люмпены, которых Джемаль когда-то обидел правдой, либо просто люди, для которых философский дискурс Джемаля как вносящий сбой обертон в их складной композиции, который они стараются побыстрее залатать, как брахман латает метафизическую дыру в сердце раненого откровением, шепча тому, что это лишь его эго... И вот Гейдара нет с нами. Это великая утрата, утрата одного из самых сильных философов современности, хотя о каких философах вообще сейчас может идти речь!.. Джемаль когда-то сказал, что советская система была хороша тем, что давала советскому человеку столь мощное воспитание, что последний мог взглянуть на мир глазами философа масштаба Гегеля. Таким и был Гейдар Джемаль. Масштаб его мысли поражал, а те, кого он не поражает, просто мало с ним знакомы, недостаточно глубоко задумывались над его посылом и его смыслами. Многие видели в нем простого политолога, рассуждающего о Ближнем Востоке. Но это была только одна, незначительная сторона интересов Гейдара Джемаля. Главной же своей заслугой Джемаль считал революцию мысли. Казалось бы, там, где уже и сказать-то нечего, где стоит мощная и всеобъемлющая (воистину всеобъемлющая!) Традиция, которая объясняет все, все миллиарды миров и миллиарды лет, замкнутых в великие циклы, вдруг появляется человек, который, подобно древнему греку, восклицает: нет! это еще не все! И переворачивает великую Традицию вместе с Геноном с ног на голову. Mortuo — ergo sum! Так сказал Гейдар Джемаль на лекции, которую мы организовали в Санкт-Петербурге. Я мертв — следовательно, я есть! Вслед за Декартом, которого Гейдар долгие годы не понимал, вслед за Кантом, которого ему пришлось серьезно пересмотреть после отказа от гегельянства, Джемаль выдает мощную и безумную формулу: я мертв, следовательно, я есть! В глубокой ночи без конца и без края Да простит тебя Аллах, брат. |
