Алина Витухновская
Сжатие реальности: стихи и афоризмы
Как панк билли айдола в падали детской
Как панк Билли Айдола в падали детской,
Канкан костылей инвалидного вальса...
Как библию ада либидо агрессий
Вбиваю в компьютер искусственным пальцем.
Летает Иуда с приклееным пейсом,
Как муза безумья с бескрылым Пегасом.
И мозга узлы лузгать пропастью красной
Дырою лица жаждет хищная бездна...
Диктует Иуда Берроузом текста...
Машинка печатным жуком оживает
Я чуток как Тютчев средь китча протеста.
Березы обрезанной чудь ледяная...
Я делаю боль костяными руками,
Впечатав в бумагу свой собственный скальп.
Иуда исчезнет, когда между нами
Промчится Мертвец с замороженных Альп.
Безглазищем, взглядищем щупая бездну,
Познавший Нулище сакрального Дна,
Я краденым солнцем навеки исчезну,
Чтоб ядерным веком моргнула Луна.
В сверхчеловеке нет ни крови
В сверхчеловеке нет ни крови,
Ни памяти отцов.
А черепам напиться хочется
Тьмы из аорты подлецов.
Помните, жили на вилле боргезе
Помните, жили на Вилле Боргезе
Вши, Генри Миллер, какие-то люди.
Черной Весною, словно прелюдией,
К Черной Войне юный Эдичка грезил.
Женщин и Славы желали Поэты,
Космополиты эпохи скучной.
Эдичка грезил о пистолете,
О муссолинистом грезил Дуче.
«Эдичка, детка, будешь диктатор!» -
Он приговаривал, сидя в Париже.
И вытаптывал по этапу
Как поэму, судьбу свою Рыжий.
«Эту судьбу принимай как роскошь!» -
Нищегубые либералы
Глупо нашептывали: «Будь, как Бродский!»
Но Ваганьковское — не Вальгалла !
Эта эпоха не для Героя,
Ибо по..х эпохе Герой.
Волк «Яволь!» в Ноль Луны провоет,
В дьяволический желтый Ноль...
Там «Ай лов ю» твое распято
На свастическом пепелище...
А Елена сбежала куда-то.
Эдичка плакал несчастный, нищий.
Та Елена — не Ева Браун.
Ты отвергнут. Погублен? Нет же!
Ты идеален, как черный браунинг.
Расстреляй же дурную нежность!
Гитлер так же бродил по Вене...
Ты получаешь какой-то велфер.
«Я не скучаю по той Елене.
Та Елена была лишь вещью.
В той Елене все бабье, сучье,
Плоти лживое откровенье.
Я не люблю тебя больше. Лучшим
Девам читаю стихотворенья.
Пеной времени, Вы, Елена,
Нервно льетесь стервозной речью:
«Эдуард, это ад измены.
Ты навеки им изувечен.
Трахай, давай, своего там Дуче!
Все перверсии так банальны.»
Это музы приходят мучить,
Мстя Поэту за гениальность.
Вдохновением нелегальным
Он питается. Он свободен.
Как Дали, отвергая Галлу,
Как один в русском поле Один.
Аскетическим этим кичем
Атлетически стих накачан.
Устремленный в свое величье,
Где любовь ничего не значит...
Как он мстил Елене когда-то,
Как истерический Мефистофель.
А теперь Абсолютным Солдатом
Стал стальным. И в анфас. И в профиль
Для портфолио, где герои
Жрут пустоты устами статуй,
Он позировал, для «Плейбоя»
Юным богом застыл. И старости
Отретуширует морщь — гармошки
Разухабистой этот ужас
Жалкой немощи. Мастер-монстр
Фото-шепотом. Ор-оружием
Брызнет прошлое в исступленье.
Пре-сту-пле-ние — та Елена.
Тленное сгинет стихотворенье
В страсти телесной дурного плена.
Монотонной оргией воя
Ты в отмщении, как в оргазме.
Но анатомия всех героев
Постигается безобразно.
Ты поэзией розг брезгливо
Выхлестал образ ее до крови.
Мона лимоновского разлива
Волгой вытечет нелюбови.
Ты отмстил ей за Совершенство.
Отретушированная богиня,
Ты погибла в том, слишком женском,
Опустошающем, как могила
«Я» — настоящим, нулящим, сущим,
В онтологически нелогичном,
В том обезличенном и дремучем,
Что цепляется в мир количеств.
Щупальцы-пальцы отманикюря,
В панцирь затянутая невеста,
Кукольной гусеницей, от кутюр,
Ты вползаешь в дурную бездну.
Эдичка, мстил ты тому движенью,
В пропасть, что пастью гнилой хохочет.
Та Елена была лишь женщиной,
Той, которая спит, с кем хочет.
«Ту Елену заменит Лиза,
Эту Лизу заменит Катя.
Из национал-большевизма
Шел известный русский писатель
В мифологию. Патологий
Избегая,бесплотным эльфом,
Политическим монологом
И лефортовских камер эхом.» -
Так говорил себе сам Писатель.
Это, в сущности, было правдой.
Но тошнило, словно от Недо-Сартра,
От недо-строенной биографии.
Недостроки, что как граффитти
Недоподвиги. Ты воздвиг
Культ. Не памятник. Фифти-фифти.
Как фиктивный русский язык
Отрицая идею фикс твою -
Цементировать свою жизнь,
Что сама обернется фикцией,
Постмодерном, пределом лжи.
Нарциссическое спасательное
Сверхвеличественное величие.
Стал великим русским писателем,
Стал понятием политическим.
..............................................
Помните жили на Вилле Боргезе.
Вши, Генри Миллер, какие-то люди.
Если долго глядеться в бездну,
Бездны, скорее всего, не будет.
Жизнь удалась. Дети... Политика...
Книги выходят в издательствах лучших.
Но лишь вспомнит о гибели Гитлера,
О Мисиме или о Дуче,
И ничего не радует боле.
Как говорится, почувствуйте разницу
Между Личностью и Героем,
Между Жизнью и Биографией!
Р.S.
Если вы жили на Вилле Боргезе,
Или читали книги Поэта,
Или любили красотку-крейзи,
Делайте выводы, злые дети.
Для политики и для понта,
Этих красоток, конечно надо -
Как один из героев Висконти,
А не так, как бывает рядом.
Для поэзии, как протезы -
Бесполезны такие музы.
Лучше длительная аскеза,
Чем испорченное искусство.
И пистолетным профилем лица
И пистолетным профилем лица
Разинулся пустым провалом выстрел.
И человека мертвая пыльца
Стекает с пальцев ловкого убийства.
Дырою рта свежеющий провал,
Как роза дна, глотающая трещин
Гнилье морщин. Влагалище зеркал,
Вмещает мглище падающей вещи.
Шаурма ума
Там где стояла шаурма-
«НАРА-ЩИ-ВА-НИЕ-УМА» -
Для продавщиц,
варительниц нехитрых щей,
Чей принц на белом ко — уже кащей.
Так Родина и слы-
шит-
ся
чрез
Чу
и Щу,
Чрез
Чи-
ка-
Ти,
что подкатил
С «убить хочу».
И, веруя во щучее веленье
Вы, тамплиеры тьмы,
Упали на колени.
Ландыш ладана
О, босховский гербарий!
Христьянские гробы!
Чужими вы губами
Шептали — «не рабы».
Смеялся Маяковский —
Что, мол «рабы немы».
Но даже Ходорковский
Стал пленник Колымы.
Он изрыгает нечто
Имперским языком.
И немота и немощь -
Отныне эти в нем.
Мы не рабы, мы рыбы,
В баланде, на тюрьме.
Мы говорим «спасибо»
В сорокинском дерьме.
Но тремор от ОМОНА
Почти что как оргазм.
Так смотрит Лиза Мона
Как смерть в противогаз.
.......................
Шаламова Варлама...
Шалава умирала.
И в горькую баланду
Вдруг ландышем упала.
Дыши на ландыш ладана!
В баланде нету дна.
Шарада не разгадана
Или раз-га-да-на.
Морали русской с шрамами
Глотай, глотай Шаламова...
Афоризмы
Я смотрю на живую материю, на мирЪ движущийся, тем более, на мирЪ витальный, как на исчезающее, смотрю как бы со стороны смерти, и в этом смысле он не видится мне существующим, «всамделишным».
Иначе я вижу вещи — в них основательность, будто они откусили себе часть времени. Вещь выглядит словно бы привитой от смерти. И лишь отсутствие вечности, тотальная конечность, Ничто являются гарантом, тем, что лишает беспокойства...
Счастье — одно из понятий, поглощающих смыслы. Липкая абстракция. Наивные профаны вопрошают — «Неужто думаешь ты, что добившись того, что продекларировала, обретешь счастье?»
Так мне счастья не надобно. Мне чего мне надобно — надобно.
Избыток счастья, как и избыток несчастья ограничивает трезвомыслие и функциональность. От того я так ценю механистичность, функциональность, теплохладность, собственно, всё то, что вы так не любите.
Соцсети убивают пафос и масштаб.
А великий человек без пафоса и масштаба — ничто.
Ну как Лев Толстой без поместий.
Не представляю, кстати, Калигулу в ФБ.
Вот он восклицает — «Публика, где моя публика!»
А ему пьяный Вася из условного какого-нибудь Новогиреево — «Здесь я.» И смайл.
Хорошо, не дожил.
Сжатие реальности
Моим главным детским опасением было осознание того, что этот мир — и есть окончательная и бесповоротная реальность. И что она, реальность эта чудовищна и бесконечна.
Чистое осознание ада, вполне себе архетипического ада, правда в иной, несколько сюрреалистической интерпретации. Родившись, я не могла поверить в подлинность мира. Безысходность понимания настигла меня лет в шесть. И сохранилась по сию пору. Правда ныне я верю в неизбежную конечность мира.
Можно назвать это сжатием или сворачиванием ада. Или же — скручиванием, уползанием вечности.
Глупо думать, что чудовище прячет в себе нечто ранимое. Если что и ранит его, то недостаточность его чудовищности.
Сверхинтеллект, обращенный к природе «человека-вообще», превращается в беспомощную наивность.
Обыватель шире гения (К.А.).
Не шире, а проще.
Посему о человеке вообще не надобно думать лишнее.
Само пройдёт.
Как увидишь о своем идеологически обусловленном наброске (текста) — такое — «Она лишь прорабатывает свое подсознание», так и застынешь дробленным хохотком позади самой себя.
Да нет у меня подсознания. Сплошное сознание. Сплошное рацио. Метафизическое рацио, если угодно.
А вообще, чтоб понять, как глуп и неинтуитивен (даже) человек, многого не надобно. Возьмите предмет, чья сущность вам досконально известна и интерпретацию его человеком — и всё поймете.
А мне своя сущность известна. Абсолютно.
Смерть — для меня явление глубоко социальное.
В этом смысле — для меня не существует более ни метафизической, ни экзистенциальной смерти, ибо я их пережила и не раз. Но при этом я вижу свою социальную смерть — как смерть мира. Мира вообще.
В ином же случае, в любом ином случае — она будет смертью случайного субъекта — то есть, человека. А человека в себе — мне не жаль.
Женщина, архетипическая женщина — это воспроизводящая себя готовность к смерти. Её манифестация и легализация.
Удушающая любовь — вот, что предлагают нам психологи, психоаналитики и пр. — все эти проповедники подчинения. Конечно же, любовь — это основная декларация общества софт-насилия.
Любовь — насилие. В том смысле, в коем беспомощность нуждается в любви.
Родительская любовь — это любовь к управляемой беспомощности.
Большая ошибка полагать агрессию или, скажем, жажду власти — завуалированной апелляцией к любви. Ежели даже говорить на профанном языке — языке психоанализа, ежели в качестве игры или эксперимента признать его всерьёз, то стоит заметить — «тоталитарная личность» в своем апофеозе, в своём пределе — в принципе не нуждается во взаимодействии.
Здесь тоталитарность выступает как синоним самодостаточности.
К слову, любой политик — тоталитарист. И крайне правый. И левый. И либерал. Исключений нет.
Когда-то я говорила, что постмодерн закончится с первым выстрелом. Нет. Постмодерн закончиться не может. Это вопрос восприятия. Некое подобие отстранённости.
Друзья Алины Витухновской — звучит примерно как друзья Дарта Вейдера. (с)
Ничто — это предельная рационализация. Окончательная победа интеллекта.
Этический минимализм. Это тоже обо мне.
Опыт здесь — всегда — опыт смирения.
Поэтому и До и После — отрекаюсь от всякого опыта.
|
