Вернер Вархайтер
Волшебное окно
1
В психиатрической лечебнице города N в один из зимних вечеров молодой пациент Николай Максимович лежал на своей кровати и смотрел в окно напротив. Солнце уже давно село, и окно представляло собой чёрный прямоугольник, с обратной стороны которого мороз — этот древний, могучий и таинственный дух, — нанёс свои белые кружева. Их завитки, узоры, причудливо ветвясь и изгибаясь полупрозрачными лабиринтами, так походили на состояние, в котором пребывало сознание Николая. Он размышлял, как обычно, и как обычно его мысль ветвилась и изгибалась.
«Вот уже двадцать месяцев мне снится один и тот же сон. Двадцать месяцев! Я запомнил, отлично запомнил тот день, когда он мне впервые привиделся. Он поразил меня. Как непонятное откровение ворвался он в мой мир. С тех пор он повторялся и повторялся как назойливый гость, стучащийся в двери моего понимания. Но понимание глухо. Оно не открывает дверей. Во благо ли это? Сны — вестники иного мира, потусторонней реальности. Теперь уж я точно это знаю. Иначе, почему меня так терзает это виденье? С какой целью?
Каждый раз этот сон один и тот же. Детали могут варьироваться, но основа одна. Я иду к окну, раскрываю и выпадаю из него, и просыпаюсь, не успев достигнуть земли и разбиться. Иногда окно само раскрывается, и ворвавшийся вихрь разносит в стороны все предметы в комнате. Подхватывая и меня, унося в окно. Порой, когда я бодрствую, сон вмешивается в реальность, и мне непреодолимо хочется повторить то, что было во сне.
Благо на наших окнах стоят решётки. Уж они-то удержат силой железа буйный и самоубийственный дух. О нас мудро позаботились. И всё же, порой желание так сильно, так сильно!
Моё окно выходит на север. Солнце в него не заглядывает. Иногда мне снятся разные комнаты с окном, но в последний раз приснилась именно эта моя палата и это окно. Оно раскрылось, на нём не было решётки. Вихрь потянул меня. Я сделал несколько шагов, встал на подоконник и качнулся вниз. В последний момент, когда мои ноги уже смотрели вверх, а голова вниз, из окна появилась рука доктора Горгия Анатольевича — этого изверга. Он схватил меня за штанину и одной рукой втащил обратно. Вот уж не знаю, радоваться или горевать! Страх и желание давно борются во мне».
Пока Николай так рассуждал, дверь открылась и в комнату вошла рыхлая фигура доктора Тихона Данииловича. Это был пятидесятилетний врач с жиденькой козлиной бородкой и образом, воплощавшим в себе идею округлости. Короткие ноги, одутловатые щёки, широкая талия (или её отсутствие), круглые очки. Доброе и хитроватое его лицо часто изображало лёгкую чуть виноватую улыбку. С этой улыбкой он и появился в дверях.
— Ну как поживаете, Николай Максимович? — любезно спросила фигура.
— Неплохо, — ответил Николай и добавил, — а Вы частенько стали заходить ко мне в последние несколько дней.
— Хех, ну да, мне любопытно пообщаться с пациентом. Честно скажу, что мне нравится с Вами беседовать, и Вы меня интересуете не как пациент, а как личность.
— Польщён, Тихон Даниилович.
— Спасибо. Надеюсь, Вы не откажетесь вновь уделить мне несколько минут, — всё с той же улыбкой сказал доктор, после чего выражение его лица приняло более серьёзный вид, а голос из учтиво-сального стал задумчивым и сосредоточенным. — Не слышали Вы вот о какой вещи? В последние несколько месяцев в городе произошло несколько странных случаев, когда люди, так сказать, выпадали из окон своих домов и разбивались насмерть. Ни записки предсмертной, ни какого-нибудь намекающего разговора с близкими и родными, ничего они не оставляли. Ну, хотя, иногда родственники их и знакомые сообщали, что в последнее время самоубийцы эти вели себя в разговорах немного странновато, да и вообще замыкались как-то странно в себе и что-то обдумывали. Что с Вами, Николай Максимович? — прервал свою речь доктор.
— А что со мной? — ответил Николай.
— Вы как-то вдруг изменились в лице, как-то необычно, что ли, задумались. Не поведаете причину?
— Да так, — овладевая собой, ответил Николай. — Задумался о своём. Продолжайте.
— Вас как-то особенно близко задело то, о чём я рассказываю? Вы что-то знаете об этом или о чём-то подобном? — с неподдельным любопытством продолжал вопрошать Тихон Даниилович. — Не стесняйтесь, расскажите мне всё, что Вы думаете. Я Ваш близкий друг и искренне забочусь о Вас. Чем больше Вы будете говорить, тем скорее Ваше выздоровление. Да, Ваше выздоровление в Ваших руках, но мы должны Вам помочь в этом. Скажите, о чём Вы задумались так сильно?
— Нет, я ни о чём интересном не задумался, это личное. Пожалуйста, продолжайте. Вы остановились на том, что эти выпавшие как-то странно себя вели.
— Ну да, ну да, — несколько разочарованно сказал доктор, — вели себя странно. Прямо как Вы сейчас, — добавил он с улыбкой. — Впрочем, ладно. На этом можно остановиться. Тем более я должен уже идти, — сказал он и вышел.
2
Выйдя из палаты, Тихон Даниилович прошёл налево по коридору, свернул ещё раз налево, дошёл до лифта и спустился с шестого этажа в подвал. В подвале он прошёл дальше по изгибам коридоров, периодически прикладывая пластиковую карточку к электронным замкам дверей, пока не очутился в одном кабинете. Кабинет этот принадлежал Горгию Анатольевичу Цереровски и представлял собой мрачное во всех смыслах помещение. Возле стола стояло чучело подопытной собаки с чёрно-рыжей шерстью крупными пятнами. Искусственные глаза бессмысленно смотрели на дверь, и каждому входящему казалось, что он ловит на себе этот стеклянный зловещий взгляд. Тихону Данииловичу всегда было немного не по себе в такие моменты. Ему каждый раз на мгновение казалось, что эта собака может прыгнуть на него и разорвать на части. К тому же тяжелый тёмно-коричневый, почти чёрный, стол отбрасывал на эту собаку такую мрачную тень, так, что её мертвые глаза угрожающе поблескивали, когда открывалась дверь, и в кабинет проникал коридорный свет.
В кабинете слева была дверь, которая вела в операционную. Доктор отворил дверь и вошёл в полутёмное помещение, посреди которого располагался операционный стол, залитый мёртвым белым цветом, испускаемым нависшими над ним лампами.
Над столом склонился Горгий Анатольевич, который голыми руками, без перчаток, орудовал в мозге лежащего на операционном столе человека.
Горгий Анатольевич Цереровски был крепким, мускулистым стариком лет шестидесяти пяти. Его строгое лицо, казалось, никогда не улыбалось. Волосы были чёрные с проседью, образовывавшие направленный вниз клин в верхней части лба, и всегда хорошо зачёсанные назад. Небольшие чёрные глаза-угли сверкали за стёклами очков.
При входе Тихона Данииловича он слегка приподнял голову и вновь опустил её.
— Смелее заходи и садись, — быстро сказал он, после чего Тихон Даниилович нерешительно прошёл к ближайшему стулу, присаживаясь как-то на край и невольно повернув ноги в сторону двери. Он поглядывал, как Цереровски, обратясь своим острым взором, острым носом с горбинкой — всем своим острым лицом и обликом, напряженно что-то отыскивал в почти разобранном по кусочкам мозге. Кусочки лежали рядом в железной миске, и рядом же лежала снятая черепная коробка, которая была обращена своей пустотой вверх и походила на чашу.
Пять минут спустя Горгий Анатольевич оторвался от своего дела с видом разочарования, к которому он, впрочем, был готов, вытер руки тряпкой, которая когда-то была белой, теперь же была коричневой, и подошёл к Тихону Данииловичу. Тот поспешно вскочил и протянул руку.
— Вы так всё и работаете без перчаток? — сказал он с улыбкой и как-то неуклюже хихикнул, пытаясь разрядить напряжение, царившее в нём, но сам же больше из-за этого сконфузился и решил принять серьёзный вид.
— Без перчаток лучше чувствуется, — последовал ответ, — особенно то, что я намерен отыскать.
— Понятно, вздохнул Тихон Даниилович.
— Ну так что, поговорил ты с этим? Узнал, что я просил?
— Ну так, немного пообщался.… Рассказал ему об этих последних случаях, ну когда люди из окон выпадали. Про это, в общем.
— А он что?
— Ну как сказать…
— Говори как есть.
— Ну есть тут одна маленькая деталь, которая… на которую я обратил внимание, так сказать, — с неохотой отвечал Тихон Даниилович.
— Какая деталь? Говори быстрее, мне ещё надо несколько брёвен вскрыть, — раздраженно и строго сказал Горгий Анатольевич. — Не клещами же я буду из тебя слова вытягивать.
— Ну да, не клещами, — улыбнулся виновато Тихон Даниилович, и, набравшись решимости высказать всё как есть, чтобы закончить неприятный разговор, и рассердившись на свою робость, продолжил более уверенно. — В общем, когда я ему про это рассказал, он как-то странно изменился в лице. То есть, в процессе моего рассказа, он как-то сосредоточился на какой-то мысли. Очевидно, что его сильно задела та вещь, о которой я рассказал. Тогда я спросил его, о чём он думает, почему он так сосредоточился? Но он отказался отвечать и попытался переменить тему. Я всё равно продолжил его расспрашивать, но он остался на своём. В общем, ничего положительного тут явно сказать нельзя, но очевидно, что эта история очень его, так сказать, потрясла. Ну или задела, по крайней мере. Знаете, мне кажется, он несколько «не от мира сего», что называется. Я уже давно за ним наблюдаю, и во всей моей практике не было подобного случая. Это нельзя назвать обычным заболеванием, я бы даже…
— Достаточно, — прервали его, — в общем, не смог ты у него выведать, что он думает, хотя тебя специально послали, потому что со мной он бы вообще не стал разговаривать. Ну, чёрт с тобой. Я и так узнал достаточно. «Не от мира сего» значит. Это очень хорошо. Мне такие брёвна и нужны. Тут и надо копать.
Тихона Данииловича не на шутку напугали последние слова. Он попытался возразить. В последнее время он часто бывал у Николая и стал проявлять искренний интерес к нему. Ему казалось, что в нём есть что-то такое, что нельзя описать словами. Что-то важное и, возможно, великое, что Тихон Даниилович хотел разгадать не просто из любопытства, но видя в этом что-то совершенно экстраординарное и благое.
— Ну может всё-таки повременим, Горгий Анатольевич? Зачем же сейчас? Я ещё поработаю, у меня есть некоторые мысли, так сказать, на этот…
— Ты сделал достаточно, остальное моя работа, — вновь оборвали его. — Тут есть только один способ. Ты это прекрасно знаешь. Так что оставим эти сопли. Ты участник особого круга врачей, не забывай об этом и о своей клятве. Я заметил, что ты часто в общении с ним стал допускать личности. Это нарушение важного нашего принципа. За такое наказывают, впрочем, я закрываю на это глаза. Закрою и на этот раз. А теперь иди, у меня ещё достаточно работы.
3
Настала ночь. Николай засыпал, думая о недавнем разговоре с Тихоном Данииловичем. «Зачем он меня расспрашивал? Неужели он может что-то знать о моих снах? Но это же полный абсурд! Однако каким же образом он выдумал эту историю о том, что люди вываливаются из окон? Или же он говорил правду? Странно… Да и зачем ему всё это нужно? Он для себя интересуется или для кого-то?» — эти вопросы долго не давали Николаю покоя, и он ворочался с одного бока на другой, пока наконец после долгой борьбы сон своей обволакивающей тяжестью не погрузил его в себя.
Николаю снилась его палата и то, как он лежит на кровати. Окно было распахнуто и в помещение дул морозный зимний воздух. Но Николаю не было холодно. Внезапно растворилась дверь, и в темноте показался Горгий Анатольевич. Окно тут же захлопнулось.
— Вставайте, юноша, и пройдёмте со мной, — повелительно донеслось из дверного проёма.
Николай встал и последовал за доктором. Выходя, он обратил внимание на фиолетовое пятно, которое непонятным образом появилось на стене рядом с дверным косяком.
Далее они прошли по коридору налево, потом ещё раз налево, спустились на лифте в подвал, прошли по лабиринту подвальных коридоров и дверей, открываемых карточкой Горгия Анатольевича, пока не очутились в его кабинете.
— Двигай этот стул к столу и садись, — сказал доктор, указывая на коричневый стул, стоящий в углу, а сам сел за свой стол. — Кстати говоря, эта собака, которая сверкнула глазами, когда мы вошли, это настоящая собака Павлова, а та, что в музее — подделка. Выглядит как живая, а на самом деле просто шкура набитая опилками.
После этого Горгий Анатольевич многозначительно и сосредоточенно посмотрел немного в сторону от Николая, как будто задумался, что сказать дальше.
— Я давно смотрю за тобой, Николай. Я знаю, что ты необычный человек, и я знаю, что тебя тревожит последние двадцать веков. То есть месяцев. Тебе снится сон об окне. Оно манит тебя, очаровывает своей таинственностью. Ты думаешь, что, выйдя из него, ты обретёшь свободу. Это не так. Совершенно не так. За этим окном абсолютно ничего нет. Если ты выйдешь из него, то ты просто упадёшь на твёрдый камень и разобьешься. И поверь, что мгновенная смерть тебе не гарантирована. Это очень опасно и мы позаботились об этом, поставив решётки на окна. Да и ты, твой внутренний инстинкт самосохранения это понимает. Поэтому влечение к окну сопряжено с ужасом смерти. Радуйся, что ты пока не утратил этот защитный механизм. Это он оберегает нас и нашу цивилизацию от шага в пропасть. Трезвый расчёт, понимание причин и следствий текущего момента — вот краеугольный камень нашей философии. Бунтовщики, смутьяны, обезумевшие в своей глупости, не понимают, к чему ведут их действия. Они верят в какие-то фантомы, чьё существование бездоказательно. Они ищут в идее, которая взбрела в их голову, смысл и объяснение всему. А знаешь, мой дорогой юноша, в чём заключается истина? В том, что нет никакого смысла и никогда не было. Задача любого существа выжить и размножиться. Ну и желательно ухватить какое-то удовольствие от жизни. Вот и всё, что реально существует. Идеи, Бог, дух и что-то там ещё, это всё от невежества и желания чем-то заполнить эту пустоту. Конечно, все эти вещи нужны чтобы оболванивать народ, потворствуя его предрассудкам, и таким образом подчинить его ему же во благо. Но мы ведь с тобой разумные люди и с нами этот трюк не пройдёт, мы сами можем управлять этими процессами.
Горгий Анатольевич слегка улыбнулся и взял паузу. Он следил за реакцией Николая. Тот сидел неподвижно во время всей речи и внимательно смотрел на доктора, иногда лишь задумываясь и смотря как бы сквозь него. Горгию Анатольевичу так и не удалось понять, какую реакцию вызвала его речь, и он проложил.
— Теперь ты понимаешь, что твои сны это пустая фантазия в рамках этой странной эпидемии, охватившей город. Многим взбредает в голову эта чушь, и они падают из окон. Странное заболевание, но медицина справится и с этим. Я над этим также работаю, и ты, твоя светлая голова, можете прямым образом мне помочь. Ещё немного и мы будем знать такое, что не снилось нашим предшественникам. Будем обладать такими технологиями, о которых властители прошлого могли лишь мечтать. Нам не нужно будет никого больше оболванивать старушечьими выдумками. Мы сможем изнутри делать людей в принципе такими, какие они нужны, и тогда наступит венец творения. Твои двадцать месяцев — это двадцать веков. Знай это. Это был подготовительный этап. Теперь же окончательно наступит наша эпоха. И ты, мой дорогой друг, имеешь великую честь непосредственно поспособствовать этому. Вставай, пройдём со мной в соседнюю комнату.
Цереровски встал и открыл дверь. В этот момент в дверь Николая постучали, и сон рассеялся.
4
Дверь в палату отворилась. Было уже утро. Солнце недавно взошло, и палата была неярко освещена.
Вошел доктор Тихон Даниилович. Он имел скорбный вид.
— Доброе утро, Николай Максимович. Вставайте и пройдёмте со мной.
— Что такое, Тихон Даниилович?
— Вставайте. Скоро узнаете.
Николай встал и оделся. В голове его всё ещё были яркие образы из сна. Он был настолько реалистичен, что сложно было отделить его от бодрствования.
Когда Николай подходил к выходу из палаты, его взгляд упал на участок стены возле косяка. На нём было фиолетовое пятно.
В голове Николая как будто что-то взорвалось. Сверкнула молния, высветившая все тёмные, неясные уголки его памяти. Невидимые нити, связывающие воедино сознание, обрели ярчайшую видимость. Всё стало ясно.
Николай рванулся, вытолкнув опешившего Тихона Данииловича. Его грузная фигура чудом осталась на ногах, отлетев от руки Николая на несколько шагов.
Николай бросился бежать направо по коридору. Его сразу же попытались скрутить двое крепких санитаров, предусмотрительно поставленных возле выхода из палаты. Какая-то нечеловеческая сила проснулась в Николае, так, что он с легкостью отбросил их и кинулся бежать дальше по коридору, вновь свернув направо и направившись к окну.
«К окну! К окну!» — лишь пульсировало в его сознании. Мир перестал существовать, сконцентрировавшись в одном-единственном образе. Подбежав к окну, Николай раскрыл его, схватился обеими руками за решётку и вырвал её наружу. Санитары, бежавшие за ним, остолбенели от изумления. Тихон Даниилович перекрестился.
Николай поставил одну ногу на подоконник, второй резко оттолкнулся от пола и встал. Не оглядываясь назад, он сконцентрировался, приготовившись к прыжку. В последний момент он почувствовал, как что-то сдавило его ногу.
Горгий Анатольевич, внезапно выскочивший откуда-то из-за дверей коридора, железной хваткой вцепился своей рукой в ногу Николая. Он уже подносил вторую руку, чтобы схватить его за край одежды, как Николай, сделав последнее высшее усилие, оттолкнулся свободной ногой и выпрыгнул из окна, вырвав схваченную ногу.
***
Первые доли секунды Николай ничего не видел, не мыслил, не чувствовал. Внезапно, сознание разрезалось мыслью о том, что наступил конец. «Сейчас всё закончится», — отчеканилось в мозгу. «Но что такое? Почему я так долго падаю?» — пронеслось после этого, и Николай осмысленно посмотрел прямо перед собой. До того, сразу после прыжка, его глаза были незрячими, хоть и были открыты. Ему стоило усилия заставить себя «открыть» их вновь и взглянуть. С удивлением он обнаружил, что он не падает, а парит в безвоздушном эфире. Не было понятно, где верх, где низ. Вместо неба и земли вокруг господствовал один светло-фиолетовый цвет. Он взглянул на руки — их не было, опустил взгляд «вниз» — тела не было видно. И только взглянув назад, он увидел распадавшиеся на мельчайшие частицы очертания больницы с раскрытым окном и Горгием Анатольевичем Цереровски, смотрящим ему вослед. Через несколько мгновений здание растворилось, оставив лишь окно с Цереровски, который тоже растворился несколько мгновений спустя.
|
