#18. Гипотермия


Ролан Топор
Три рассказа и одно продолжение

История Фаршированной-Шейки

— Ты плохо кончишь со своим божоле! — воскликнул Пополам. — Испортишь желудок. Пойдем со мной в «Л’Еклюз», что напротив префектуры, у них отличное бордо.

Так-то оно так, однако удовольствие это отнюдь недешевое: ко времени обеда остаешься без гроша. И приходится есть всякую дрянь, а ведь вреда от этого намного больше, чем от какой-то рюмки божоле. Что ж, в конечном счете спорить я не стал, бордо — вещь недурная.

— Этого малого звали Фаршированной-Шейкой, — начал Пополам. — Он жил на улице Бельвиль, а родители его держали лавочку с «delikatessen». Думаю, были они литовские евреи или бессарабские немцы, уж и не знаю. У Фаршированной-Шейки был отвратительный нрав. Он все время подозревал, что против него замышляют заговор или плетут интриги. Получив двойку по математике, он обвинил учителя в антисемитизме, хотя и впрямь едва ли умел считать. Видишь, какой это был человек. Если такси не останавливалось, когда он голосовал, то это потому, что шофер недолюбливал лично его…

Родители Шейки, а это были честные люди, со всеми прекрасно ладили и не могли взять в толк, отчего же мир так враждебен к их сынишке. Но, увидев, что он обвешивает дверь замками, крадется вдоль стен во время воскресной прогулки и не притрагивается к пище, если кто-нибудь не попробует ее прежде, чтобы проверить, не отравлена ли она, родители не сомневались больше ни минуты: еще немного, и сын их станет параноиком.

Все то, о чем я сейчас рассказываю, случилось в начале сороковых, когда психиатрия была сродни мистике, от этой науки веяло еще чем-то почти зловещим. Впрочем, родителям Фаршированной-Шейки не пришлось долго беспокоиться за сына: их задержали во Франции, а затем, как и миллионы им подобных, увезли в Германию, откуда они уже не возвращались. Но Фаршированная-Шейка, благодаря своей крайней мнительности, сумел уйти от облавы. Он не ходил объявлять в полицейский участок, что он еврей, и не носил желтую звезду. Он жил под вымышленным именем в подвале, питаясь только крутыми яйцами, потому что их трудно отравить и можно проверить, нет ли следов прокола на скорлупе, не рискуя при этом жизнью. Фаршированная-Шейка редко выбирался наружу, ни с кем не разговаривал, никогда не наведывался два раза подряд в один и тот же магазин.

В 1943 он начал сомневаться в том, что его подвал дает ему надежное укрытие. Тогда он вырыл дырку в полу и стал жить внутри этой подвальной яме, свернувшись комочком, как зародыш. Вход в эту щель он старательно прикрыл доской, засыпал землей и сором, что накопился у него за шесть месяцев, как если бы с того времени в подвале никто не жил. Потом ему вздумалось обустроить свою дыру: он вырыл в ней галереи, как какой-нибудь крот, и стал запасать брюкву с топинамбуром в тайниках, которые сделал внутри галерей. Совсем как у Кафки в «Норе», он создал целую сеть ходов, различавшихся по количеству запасов, в согласии с принципом, каковой состоял в том, чтобы разоблачить маневр противника встречным маневром, причем таким, что в свою очередь разоблачался бы еще одним маневром.

— Неглупо.

— Да, неглупо. Буйнопомешанный. И все-таки он попался. В конце 1943 в пустующем подвале стали тайно собираться партизаны. Они случайно обнаружили вход в нору, когда разгребали сор. Сложная сеть ходов возбудила их любопытство, и они стали исследовать ее, ожидая какого-нибудь подвоха со стороны Гестапо. Но наткнулись на беднягу Фаршированную-Шейку: тот был загнан в угол и до смерти перепугался. Они схватили несчастного мальчишку, и один из их вождей, психиатр, забрал его к себе. Человек он был передовой, ученый-новатор и до войны занимался исследованием химиотерапевтических факторов в невропатологии. Случай Фаршированной-Шейки вызвал у него особый интерес, и он сотворил настоящее чудо, дотоле неизвестное психиатрии: добился полного выздоровления тяжелобольного параноика. И это в рекордное время. Так что весной 1944 Фаршированная-Шейка, полностью излечившись, мог без особых предосторожностей перейти через улицу, чтобы купить батон, и, улыбаясь, поздороваться с булочницей. Его психиатру надо было вручить Нобеля.

— Да, Фаршированная-Шейка обязан ему по гроб жизни!

— Гм… ничего подобного. Ведь эта булочница была настоящей дрянью. Она выдала Фаршированную-Шейку, так что гестаповцы задержали его и препроводили в Германию, где он разделил участь своих родителей.

Я почувствовал неприятный привкус во рту, но дело было не в вине.

— Как говорят американцы, — заключил Пополам, — даже у параноиков есть настоящие враги!

История Полной-Луны

— Этот малый, Полная-Луна, был колдуном из одного племени, обитало оно в пустынной области Африканского Рога[1]. Эти несчастные жили впроголодь: питались какими-то кореньями, да и те добывали с большим трудом. О том, чтобы разводить скот, нечего было и думать: пытались они как-то откормить двух-трех барашков, но те обратились в мумий еще прежде чем околеть. В племени было много лишних ртов, ведь женщины не переставали давать жизнь, хоть эта жизнь и угасала так же быстро, как пламя спички на ветру.

Поначалу Полная-Луна все хотел наколдовать, чтобы съестное сыпалось с неба, но, потерпев неудачу, решил сменить тактику. Ему вздумалось превозмочь голод необычным способом. Он прекрасно знал, что значит одержимость, и теперь стал собирать несколько душ в одном теле, так что в целом пищи требовалось меньше. Для начала он поделил соплеменников на две, затем на три, шесть, десять и, наконец, двенадцать частей. Иначе говоря, каждый член племени вмещал души двенадцати соплеменников. Одиннадцать тел, лишенных души, Полная-Луна предавал смерти, так что каждое двенадцатое, вобрав в себя двенадцать душ, могло есть за двенадцать человек. Эти тела, отобранные среди самых крепких, стали своего рода муниципальным жильем[2], так что каждый житель мог пользоваться ими не более двух часов в день. Такое сожительство не могло не вызвать трений, к примеру, когда один из жителей отлынивал от уборки или забывал вывести нечистоты, но подобное случалось редко. В целом все соблюдали следующее правило: «Оставляйте тело таким же чистым, каким вы хотели бы найти его вновь». У них также были трудности из-за того, что женские души очутились в мужских телах, или мужские души в женских, а это не могло не сказаться на морали, но пустое брюхо к морали глухо. Это еще что, тяжелее всего было видеть, как на одной из деревенских улиц внезапно умерло такое тело, до отказа набитое душами. Надо было слышать, как они кричали, — все двенадцать в один рот:

— Дайте мне места, умоляю! Ничего больше, только немного места!

Другие же тела пустовали, сухо отвечая «Нет свободных мест!». У несчастных было всего три минуты, чтобы переселиться. Стоило им чуть-чуть замешкаться, как они растворялись в природе. Полная-Луна, добрый малый, не мог спокойно внимать этим крикам отчаяния. Он всегда находил приют для потерпевших. Дошло до того, что в одном доме помещалось по сорок семь человек, поэтому каждый из них жил всего полчаса в сутки. Однако те самые, кого Полная-Луна приютил в собственном теле, глубоко осуждали его. В конечном счете все сорок семь душ подписали петицию, согласно которой их хозяин должен был удалиться. Бедняжка Полная-Луна, развоплотившись, очутился на песчаном берегу, и у него было всего-навсего три минуты, чтобы найти новую обитель. Он слишком долго был одержим духами по собственной воле. Что делать? Поблизости не было ни мужчин, ни женщин, ни зверей, потому что все предусмотрительно держались в стороне. Если бы я по счастливой случайности не проходил мимо, Полная-Луна рассеялся бы в воздушном пространстве. Да, он обязан мне по гроб жизни, ведь это я выручил его!

В зале воцарилась полная тишина. Завсегдатаи «Кафе Паника» жадно слушали Быть-Того-Не-Может[3], а тот, увлекшись рассказом, почти что кричал.

— И что же?

Быть-Того-Не-Может пробормотал еще какую-то невнятицу, припал щекой к столу и заснул. Он был в стельку пьян.

Я заплатил по счету, затем, растолкав собутыльника, помог ему дойти до выхода.

— Куда мне тебя отвести?

Он указал мне на свою машину, припаркованную в нескольких метрах.

— Ты же не поведешь в таком виде!

Нетвердой походкой он подошел к дверце автомобиля и уселся за руль.

— Не хочешь взять такси? Это было бы разумнее.

Он премило улыбнулся мне, заводя мотор.

— Знаю, знаю. Одно из двух: либо пить, либо водить. Расслабься. Я-то пью, а Полная-Луна ведет машину.

История Можно-Лучше

— Вы видели кино, что вчера показывали? — спросил Можно-Лучше, падая на свою банкетку. — Прекрасное кино!

— А как оно называлось?

— «Женщина, погубившая Иисуса»!

— Нет, не видел. По какому каналу?

— Не знаю. У меня телевизор барахлит. Чтобы его включить, я ковыряюсь вилкой в дыре сзади. Но какой фильм!

Видя, что Можно-Лучше так и подмывает рассказать нам о своем злополучном кино, мы доставили ему это удовольствие в обмен на бутылку шинона.

— Иисусу только исполнилось тридцать два, когда он повстречал Lacrima-Christi на маленьком пляже в Иудее. Эта юная римлянка путешествовала без всякой цели. Все солнце Италии вобрало в себя тело этой женщины, у которой, невзирая на юный возраст, были развитые формы. Увидев, как она выходит из воды, Иисус теряет голову. Он в два счета соблазняет ее, хотя она почему-то терпеть не может бородатых. Стоило ему лишь отрезать себе бороду, как она очутилась в его объятьях. И вот они уже крутят амуры на обоих берегах Тивериадского озера. Само собой, апостолы дуются.

— А как же твой отец? — беспокоится Иоанн. — Ты не можешь его бросить!

— Пусть сам выкручивается! — вопит Иисус. — Мне тридцать два, пришло время сжечь мосты. Я хочу жить своей жизнью.

Тут вмешивается Петр:

— А как же твое учение?

— Я остаюсь ему верен, — отвечает Иисус. — Ибо, поистине говорю вам, как можно уверять, что любишь всех людей, когда не способен любить одну единственную женщину? Любить страстно, от всего сердца. Пускай закоренелые холостяки превозносят любовь к человечеству, не верьте их красивым речам.

— А как же мы? — спросил Иуда.

— А вы-то что? Сколько раз я предостерегал вас: не создавайте культ личности? Не надейтесь, что я поведу вас. Душа не покупается и не продается. Вы должны сами найти дорогу. Какая же заслуга в том, чтобы безвольно идти чужим путем, пусть даже это путь царя? Лучше узкая тропа, да своя, чем одна широкая для всех.

Пока Иисус говорил, Lacrima-Christi покрывала его тело поцелуями, а он частенько прерывался, чтобы вернуть их ей.

Но апостолы ворчали. В свое время они смело пошли вслед за Иисусом, и теперь им казалось, что их одурачили. В кругу друзей всегда рождается эта мелочная зависть. В конце концов Иуда отрекается. Он предает Мессию, и того распинают, как вы прекрасно знаете. В своей крестной муке он непрестанно повторял милое его сердцу имя Lacrima-Christi. Чтобы никто его не услышал, Мария-Магдалина и апостолы подняли вокруг ужасный шум. Lacrima-Christi, лишившуюся чувств, подобрал Понтий Пилат, который приходился другом ее родне. Девушку хотят отправить домой в Рим, но, не успело судно отчалить, как Иисус возвращается и уводит ее с собой. Их проклинают. Конец фильма.

Вам известно, что я воспитывался в индуистской вере и ничего толком не знал об Иисусе. Но, посмотрев этот фильм, я принял решение. Я стану христианином!

История Можно-Лучше (продолжение)

Я наведался в «Нувель Обс»[4] ближе к концу августа, выяснить, есть ли у меня хоть какой-нибудь шанс немедленно получить наличные, и к своему крайнему изумлению обнаружил, что некоторые читатели здорово на меня обозлились: в редакцию поступали гневные письма, где говорилось, что я мерзавец каких поискать, — и все из-за этого бедняги Можно-Лучше, ведь это он наплел невесть что о жизни Христа. Что ж, ладно, говорю я себе, раз это он виноват, пусть сам и отвечает на критику. Я застал его в кафе «Паника» около полудня — он как раз потягивал свой сюз[5] — и вывалил перед ним на стол кучу фотокопий.

— Вот, это из-за тебя я оказался по уши в дерьме, теперь сам меня и вытаскивай.

Он внимательно прочел письма, со странной улыбкой на губах. А закончив чтение, осушил бокал сюза до дна.

— Хочешь знать, что я думаю об этих людях? Вот что я тебе скажу: по-моему, они не очень-то верные католики.



[1] Второе название Сомалийского полуострова, который расположен на востоке Африканского континента и по форме напоминает рог. (Прим. перев.)

[2] Жилье, которое французское государство предоставляет малоимущим гражданам; распределяется мэрией по спискам-очередям. (Прим. перев.)

[3] Имя персонажа буквально означает «мой глаз». Это словесное выражение жеста, который показывает, что собеседник не верит сказанному: в таких случаях французы указательным пальцем нажимают на нижнее веко и тянут его вниз. (Прим. перев.)

[4] Часть рассказов, позднее вошедших в сборник «Кафе «Паника»«, публиковалась впервые в журнале «Нувель Обсерватёр» в течение лета 1980 г. (Прим. франц. изд.)

[5] Популярный во Франции начала XX века горький аперитив. (Прим. перев.)

Из сборника "Кафе "Паника"".
Перевод с французского Софьи Спиридоновой.