|
|
Рифма к смерти Майкл О'Коннор, один из уцелевших после парижской атаки 13 ноября 2015 года, в результате пережитого пришел к выводу, что джихадисты, совершившее нападение, “не являются человеческими существами”[1]. В его представлении противостояние, свидетелем проявления которого он стал, — это борьба между людьми и животными. Такое умозаключение довольно естественно для представителя западной цивилизации. В соответствии с common sense западного человека он отличается от джихадистов свойственной ему возвышенной культурой. Характерной чертой такой культуры он считает постулируемые ею высокие эмоции, ключевой из которых является любовь к человеку. Именно этот романтический аспект его культуры кажется западному человеку основным фактором предотвращающим те зверства, на которые, в отличие от него самого, способен джахардист. *** Представление о джихадистах как о хладнокровных убийцах — ошибочно, а противопоставление их мировоззрения западному, гуманно-романтическому, — безосновательно. Принстонский ученый Бернард Хайкель и литературный критик Робин Кресуэлл утверждают, что для того, чтобы понять культуру джихадистов, ее следует исследовать как романтичную[2]. Поэзия — основа этой культуры, она является средой формирования и способом распространения специфического для джихадистов мировоззрения. Это мнение разделяет и Томас Хегхаммер, исследователь, специализирующийся на насильственном исламизме. По его словам, “светские (в смысле — не военные) занятия террористических групп могут пролить новый свет на поведение и мышление экстимистов… Заглянув внутрь групп джихадистов, вы увидите бородатых мужчин с автоматами Калашникова буднично декламирующих стихи, обсуждающих мечты и льющих слезы»[3]. Поэзия джихада характеризуется обилием романтических сентенций. Основные ее лейтмотивы — сопереживание братьям по вере и негодование по поводу бесчинств тех, кто их обижает: Моя родина земля истины, (Ахлам аль-Наср) В соответствии с романтическим мировоззрением джихадистов, террористическая атака, произведенная его братьями по вере — это не хладнокровная операция бесчеловечных агентов, а справедливый акт мести за аморальность и нанесенные обиды, заслуживающий быть впоследствии воспетым в поэзии. Так, взяв на себя ответственность за террористические атаки 13 ноября, джахардисты назвали Париж «столицей проституции и непристойности” и оправдали свои действия тем, что французы “наносят удары по мусульманам на земле Халифата”. Мировоззренческой парадигме джахардистов, даже в большей степени, чем западной, свойственен романтичный лейтмотив любви к ближнему. Такая любовь вовсе не отменяет, а скорее выступает оборотной стороной ненависти к дальнему (как правило, предполагающую его дегуманизацию). В частности, соответствии с Кораном, “Аллах провозгласил, что неверующие — наихудшие чудовища”. *** Согласно выражению Махатмы Ганди, “О величие нации и ее нравственном прогрессе можно судить по ее обращению с животными”[5]. Если так, то наиболее нравственной следует признать фашистскую Германия. Как известно, Гитлер был вегетарианцем и защитником прав животных. Его глубоко огорчало жестокое обращение с животными и причиняемые им страдания. Он считал, что мясоедение тлетворно для человечества и свидетельствует о его разлагающихся нравах. Не только Гитлер, но и фашистские лидеры были известны своей любовью к животным. Рейхсфюрер СС Гиммлер написал сказку для детей, повествующую о немцах, которые, поймав у себя в доме мышей, воздержались от их убийства и вместо этого привели их в суд, где судили как равных себе. Геббельс, рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Германии, был согласен с Гитлером в том, что употребление мяса — это извращение в человеческой природе, он также считал, что в моральном смысле христианство было симптом упадка, так как оно не призывало к вегетарианству. На законодательном уровне правительство Третьего рейха также отличилось значительной прогрессивностью в вопросах защиты животных. В 1933 году, после прихода к власти национал-социалистической партии, рейхстаг проголосовал за запрет вивисекции. Таким образом Германия стала первой страной, где был внедрен такого рода запрет. В начале следующего года Гитлер отдал распоряжение о создании закона об ограничении охоты. Еще через год был принят «Закон рейха об охране природы». Согласно записи в дневнике Геббельса от 26 апреля 1942 года, после удачного завершения войны Гитлер планировал ликвидировать скотобойни по всей Европе. В 1940 году состоялась премьера пропагандистского фильма Третьего рейха “Вечный жид”, который выдавался за документальный. Один из ключевых моментов фильма — сцена, где во всех подробностях показан еврейский обычай забоя животных — на протяжении нескольких минут коровы и овцы в предсмертных судорогах истекают кровью. Этот обычай представлен как проливающий свет на традиции евреев. Вывод, к которому подводит все логика фильма “кровь евреев никогда больше не должна отравлять кровь немцев”. Очевидно, что целью сцены о забое скота было изобличение евреев в аморальности и бесчеловечности. Другими словами, геноцид евреев был представлен как нравственный акт борьбы с отсутствием гуманности. *** Фашизм не может быть действительно понят без изучения присущих ему романтических взглядов. Как указывает историк европейского фашизма, Пьер Мильца, по крайней мере начальной стадии развития любой разновидности фашизма был свойственен романтизм и вместе с ним мистицизм и иррационализм[6]. Для Германии романтический аспект играл особо значимую роль, так как был специфическим выражением немецкого протеста против позитивизма, охватившего Европу в конце XIX века. Ганс Гюнтер, исследователь фашистской литературы, отмечает, что ее принципиальной характеристикой был иррационализм. Ее отличала “систематическая подмена рассудка чувством, эмоциональными ценностями, предчувствиями, влечениями, мечтами и восторгами”[7] — всем тем, что противостоит логическому мышлению. Правительство Третьего Рейха отдавало себе отчет в том, насколько важную роль в распространении его идеологии играет литература. Обращаясь к деятелем культуры Геббельс провозгласил: “Да идет поэт с государственным деятелем!”. Гюнтер полагает, что Вторая мировая война была причиной упадка немецкого искусства, выраженного в следовании этому лозунгу. По его словам, фашистские писатели всеми силами способствовали идеологической подготовке войны, создавая для нее “романтически-мистически-антисемитской подмазку”. Так, Адольф Бартельс, немецкий прозаик и поэт, предвестник и приверженец немецкого национал-социализма и антисемитизма, сам себе вменял в заслугу то, что он «первый провел “четкую грань между немецким и еврейским творчеством». В своей «Истории литературы» он предложил тезис, подхваченный позже германским студенчеством: «Еврей не может быть немецким поэтом»[8]. *** В своем тексте “Поэтический пытки — дом языка” Жижек упоминает о том, что почти сто лет назад, ссылаясь на рост нацизма в Германии, Карл Краус язвительно заметил, что Германия, страна Dichter und Denker (поэтов и мыслителей), превратилась в страну Richter und Henker (судьев и палачей). Жижек задается вопросом: возможно, такая перемена не должна нас особо удивлять? Он исходит из пост югославского опыта, предполагая, что этнические чистки были подготовлены “мечтами поэтов”. По утверждению Жижека, “Именно они — искренние поэты, а не коррумпированные политики — были источником всего случившегося, начав еще в семидесятые годы и в начале восьмидесятых сеять семена агрессивного национализма”[9]. Далее Жижек предпринимает попытку исследовать связь между поэзией и насилием. Он отрицает мысль Беньямина, что язык — это сфера, недоступная для насилия. По мысли Беньямина, обладание людьми языком служит механизмом предотвращения физической агрессии, ведь то, что выражено словом, даже если агрессивным, воплощает более низкий уровень агрессии по сравнению с физическим насилием. Жижек, наоборот, считает, что язык — это средство интенсификации насилия. По его мнению, именно благодаря тому, что человек владеет языком, он способен на наиболее жестокое насилие. Жижек упоминает о лакановской переинтерпретации мысли Хайдеггера о языке как доме бытия (подразумевающей, что язык — это не творение человека, скорее человек существует посредством своего пребывания в языке). По мысли же Лакана, язык — это дом пытки: человек является субъектом, захваченным и пытаемым языком. Жижек критикует пассивное отношение к языку, так как оно говорит об отсутствии попыток сопротивления насилию. Активное отношение к языку предполагает наличие мыслительного процесса. Линию размышлений Жижека можно дополнить, указав, что в соответствии с романтической установкой поэзия воспринимается как беспрепятственное выражение чувств, освобожденных от оков логического мышления. Так как язык является “не агентом мудрости, на восприятие повествования которого нам следует настроиться, а местом жестокого безразличия и глупости”,[10] Жижек приходит к выводу, что его “следует изогнуть, денатурализовать, продлить, конденсировать, разрезать и воссоединить, заставить работать против себя”. Путь к преодолению насилия следует искать не в интенсификации романтичного настроя, порождающего человеколюбие, это направление, наоборот, ведет лишь к необузданной жестокости, а в нещадном извращении языка мышлением.
[1] Mark Reynolds, “British teens tell of harrowing events witnessed at concert attacked by jihadis in Paris”, Daily Express, Nov 15, 2015. [2] Robyn Creswell and Bernard Haykel, “Want to Understand the Jihadis? Read Their Poetry”, New Yorker, June 8, 2015 [3] Thomas Hegghammer, “Why Terrorists Weep: The Socio-Cultural Practices of Jihadi Militants”, Paul Wilkinson Memorial Lecture, University of St. Andrews, 16 April 2015. [4] Цит. по: Robyn Creswell and Bernard Haykel, “Want to Understand the Jihadis? Read Their Poetry”, New Yorker, June 8, 2015. [5] Цит. по: Margaret C. Jasper, Animals Rights Law. Dobbs Ferry, N.Y.: Oceana Publications, 2002, p. vii. [6] Pierre Milza, Les Fascismes, Paris, imprimerie nationale, 1991. [7] Ганс Гюнтер. “Литература германского фашизма и национализма”, Интернациональная литература, 1933, №3, с.197 [8] Цит по: Там же. [9] Slavoj Zizek, “The Poetic Torture-House of Language”, Poetry Foundation, Mar 3 2014. [10] Там же. |
