|
|
От постмодернизма к постгуманизму История не может уподобиться старой заедающей пластинке. Вот и постмодернизм — эпоха, которую многие считали растянутым во времени финалом истории, с неожиданной стремительностью уходит в прошлое. А ведь ещё совсем недавно казалось, что постмодерн не имеет альтернатив в силу исчерпанности всех возможных вариантов развития общества и культуры. «Кажется, что мы обязаны отныне довольствоваться лишь бесконечной ретроспективой, тем, что предшествовало нам. Это справедливо и в отношении политики, и в отношении истории и морали. А к сфере искусства это относится в особой мере», — писал в конце прошлого века один из самых проницательных исследователей постмодерна Жан Бодрийяр. Подразумевалось, что вместо сменяющих друг друга фаз исторического процесса наступило время симуляции действительности, эпоха симулякров и клонов всего того, чем ранее жило человечество. Подобные взгляды на мир чрезвычайно широко распространились в интеллектуальной среде, поскольку вполне соответствовали происходящему. Виртуальная история, создаваемая масс-медиа, стала важнее реальности. Вырисовывался глобальный триумф общества спектакля. Одни смотрели на это с онтологическим пессимизмом, другие — воспринимали как данность, которой следует пользоваться. Однако, похоже, уникальность постмодернизма как безальтернативного явления оказалась преувеличена. Все яснее становится, что постмодерн был своеобразным подведением итогов старого мира, экстремумом западной цивилизации, претендовавшей на универсальность. Отсюда парадоксальное, на первый взгляд, сосуществование различных дискурсов. Одновременно постмодерн стал периодом нивелирования заложенных в этих дискурсах смыслов. В конечном же итоге потмодернизм превратился в ту самую заедающую пластинку, которая в любом случае рано или поздно должна быть снята. При более пристальном взгляде на современность понятно, что виртуализация истории — подмена реальности новостями масс-медиа — не есть нечто уникальное, а является следствием извечного стремления к господству интерпретации события над самим событием. Борьба за то, чтобы сделать свою интерпретацию господствующей — важнейшая составляющая человеческой истории, начиная с конфликта Каина и Авеля. По сути это и есть борьба за власть над телами и душами людей. Власть, теряющая контроль над интерпретациями, обречена на поражение. Разумеется, понятие «смысл» и «интерпретация» не тождественны. Смысл — понятие объемное, обобщающее множество порой противоречащих друг другу элементов. Интерпретация же — одномерное, плоское. В лучшем случае интерпретация отражает лишь какую-то часть, одну из граней смысла. Люди всегда тяготели к интерпретациям, а не смыслам, но именно рационалистическое, либеральное мышление, утвердившееся в модернистскую эпоху Нового времени, окончательно отдало приоритет интерпретациям. Можно утверждать, что постмодернизм стал пиком преобладания интерпретации над смыслами. Огромную роль в этом, безусловно, сыграла глобализация средств массовой информации, позволившая создавать виртуальную реальность, вытесняющую из сознания людей действительность. Обществу стала преподноситься даже не интерпретация смысла какого-либо события, а интерпретация новости об этом событии. То есть, интерпретация интерпретации. Еще один крупный исследователь и теоретик постмодерна, Жан Франсуа Лиотар, совершенно справедливо говорил об утрате доверия к «великому рассказу», несущему смыслы. Причину этой утраты он видел, прежде всего, в быстром техническом подъеме после Второй мировой войны, перенесшем акцент с цели действия на средства ее достижения. Ну разве нельзя сказать в таком случае, что постмодернизм — это не качественно новая реальность, а максимальное развитие существовавших уже в эпоху модерна тенденций? Парадокс в том, что максимальное развитие этих тенденций ведет к ликвидации самого модерна. Ведь в его основе лежит проектное мышление, так или иначе основанное на «великом рассказе». Получается, что постмодернизм и продолжает модерн, и перечеркивает его, оказываясь в результате неким безвременьем. Многие наблюдатели указывают на пародийность исторических фигур, появившихся в эпоху постмодерна. В первую очередь речь идет о политиках. Пародийный диктатор, пародийный демократический лидер… Имеется в виду и выхолощенность, отсутствие подлинной убежденности в провозглашаемых идеях. Вместе с тем, пройдя через жернова постмодернизма, на историческую сцену возвращаются явления, которые, казалось бы, уже давно существовали только в качестве симулякров. Возвращаются они теперь или в новой оболочке, но со старым содержанием, или с измененным содержанием, но в старой оболочке. Главное их отличие от симулякров в том, что они реальны. В современном мире существуют признаки наступления и технократической тоталитарной утопии, и «нового средневековья». Пародийность здесь уже почти не просматривается, а ее остатки выглядят дьявольски. Из постмодернистского безвременья всё отчетливее проглядывают очертания будущего. Одновременно проясняется и смысл постмодернистской эпохи. По всей видимости, ее нужно рассматривать как глобальную перезагрузку системы, связанную с идейным и методологическим кризисом последних десятилетий ХХ века. В ходе этой перезагрузки постепенно снова кристаллизуется древний закон общественного устройства, основанный на принципе «господство-подчинение». Коллективный цезарь внешне выглядит суперсовременно, но от этого суть его не меняется. Закон «господство-подчинение» и есть единственный смысл, который оставляет постмодерн, нивелируя все другие идеи. Проблема в том, что современный мир слишком сложная многоклеточная система, чтобы в одночасье радикально его переформатировать. Нужна Третья мировая война, которая сейчас и разворачивается. Уникальность новой войны в том, что ее конечная цель — не передел территории, а переход к принципиально иному миропорядку. Третья мировая — это мост между эпохой постмодернизма, окончательно завершающей цикл нового времени, и постгуманистической стадией цивилизации. Поскольку данный переход не может быть завершен в результате подписания каких-то дипломатических договоров, очевидно, что Третья мировая война не будет иметь четких временных границ. Условным ее завершением можно будет считать установление власти международных структур, открыто представляющих интересы крупнейших корпораций и уже никак не привязанных к национальным государствам. Значение последних снизится до уровня обычных административных территорий, выполняющих указания сверху. Упразднить функции национальных государств — последнего пережитка модерна — в мирных условиях чрезвычайно трудно. Для этого собственно и понадобилась новая война — связующее звено между постмодерном и постгуманизмом. Тем не менее маловероятно, что в Третьей мировой столкнутся военно-политические блоки. Слишком велик риск неприемлемого ущерба. Но для изматывания и дискредитации существующей системы международных отношений глобального столкновения и не нужно. Достаточно длинной череды региональных конфликтов и вызываемых ими политических и гуманитарных последствий. Третья мировая война не есть результат злого умысла, хотя политическая воля в ее развязывании, несомненно, присутствует. Но, прежде всего, это логически обусловленный этап движения цивилизации к ее беспощадной изначальной сути. Именно поэтому я склонен считать, что мрачный сценарий будет реализован. Все на этом свете должно быть доведено до своего закономерного конца. Означает ли это, что сопротивление бесполезно? Конечно, нет! Ведь за концом возможно и новое начало… |
