#16. Инфантилия

Джойс Мансур Я - это я сама. Я враг. Одна От переводчика Русскоязычному читателю имя египетско-французской поэтессы Джойс Мансур едва ли знакомо. В 1991 году во Франции было издано полное собрание ее сочинений, после чего интерес к ее поэтическому достоянию возник вновь. Появляются переводы ее работ на английском языке, критические статьи. Исследователи пытаются подступиться к богатству ее наследия с различных позиций — литературоведение, психоанализ, лингвистика, современные гендерные теории и феминизм, проблема субъекта. Полифония и разноречие ее письма обусловлено эклектичным культурным и социальным бэкграундом. Она родилась в Англии в 1928 году в семье египетских евреев. Получив образование в Англии и Швецарии, Джойс уезжает в Каир, где прославилась достижениями в беге и прыжкам в высоту. В 15 лет она теряет мать, в 19 — через полгода после свадьбы от неизлечимой болезни умирает ее первый муж. Затем она выходит замуж за Самира Мансура, выходца из французской колонии в Египте, и они начинают делить свою жизнь между Каиром и Парижем. В Каире она участвует в деятельности группы «Искусство и свобода», основанной Жоржем Энейном, в Париже — приобщается к культурной жизни Франции и начинает писать на французском. Ее первый поэтический сборник «Крики» увидел свет в 1953 году и сразу же привлек внимание сюрреалистов. Она знакомится с Андре Бретоном, а также с Анри Мишо, Вильфредо Ламом, Пьером Алешински. Последний иллюстрирует ее работы. Дом Мансур становится местом встреч сюрреалистов, именно там в 1959 году прошел перформанс «Исполнение завещания маркиза де Сада» канадского художника и скульптора Жана Бенуа. Джойс Мансур относят к третьему поколению сюрреалистов, к послевоенной волне, когда пережитые потрясения и развивающееся феминистское движение инициировали переосмысление и трансформацию образа и положения женщины. Как отмечают критики, Мансур явилась воплощением сюрреалистического идеала женщины, красивой и экзотичной. Бретон называет ее «детской туберозой восточной сказки». Сохраняя влияние мифа, что было важным орудием борьбы с западным рационализмом для сюрреалистов, а в частности мистические традиции Африки и Ближнего Востока, Мансур переворачивает представление об Эросе, который оказывается пагубно спаян со смертью, грязью, болью и страданиями. Как пишет Сергей Дубин в статье «Колдунья, дитя, андрогин: женщина(ы) в сюрреализме»: «Тело у Мансур эротизируется в образах ненасытной вагины со змеиными жалами, дымящейся матки, стонущих яичников, рассеченных на части фаллосов, текущей по мостовым спермы, налитых свинцом сосков и пластиковых грудей, отсылающих то к безжизненным манекенам, то к заменяющим трупы учебным пособиям студентов-медиков». Издатель собрания ее сочинений Юбер Ниссен окрестил Мансур музой-эротоманкой сюрреализма и ангелом эксцентричности. Средствами фантасмагорических образов она заставляет рассказывать о внутреннем опыте, одновременно созидающем и разрушительном, Эрос и Танатос (смерть переживается как мгновенный оргазм), открывая гетероморфность и перверсивность женской сексуальности. Один голос, лишенный тела, которое неизбежно оказывается разобранным на части, говорит от лица Я и Другого, и этот диалог представляет собой предельную форму монолога, что ведет ускользающий, непрерывно изменяющийся субъект. Расчлененное, открытое тело, которое умирает, рождается и рождает в нескончаемой череде замкнутых циклов, пребывает в состоянии перманентной суверенности. Ее понимание эротики близко Батаевскому, где царит жертвенная трата, ритуал, распад, всеобщее слияние, сопутствующее трансгрессивному преодолению и переоценке границ. У них общий словарь. У Мансур эти ключевые понятия работают рекуррентно, они в избытке повторяются вновь и вновь, из стихотворения в стихотворение, превращаясь в некую дьявольскую мантру. *** Есть одна теория пустыни Одна музыка одна меланхолия Смерть странствующая вздымает волны на озере вражды Она выравнивает годы чешуи На животе старости-черепахи Зеркало ее завалено болотным тростником Избитая кора ее кожи окрашена Бесчисленные острова ее лобка занесены песком Все в ней кричит страх одиночество ложь Все дрожит и сжимается Рассвет встает как древняя старуха Холодное презрение твоих глаз один раз сорванная пелена Подтверждает — все кончено Общая смерть Проходит Холодный четверг Синее дерево Подснежники невозможностей письма Недоступная запятая, которая опережает слово Богатая Ночь в моих волосах Я степенно молю Я мечтаю Широкая полоса тени Срезает Твое лицо своей скверной уверенности Печаль замедленно падает Запах окурков Неактивный яичник Танго Моя оболочка позирует голой Без дополнительного груза цепей Или тщетного отчаяния Не может быть никакой перегородки между снегом и ночью *** Как же утешить смерти вялую тень? Безмолвно дежурит она у моего сердца, у этого неумытого мертвеца Безмолвно плачет она, глаза воспаленные Умывая слезами. Как наказать бездомных бедняков, Что в мою дверь стучатся, угрожают счастью моему Своими слезами? Как отомстить безумцу старому, что избивает меня На могиле матери моей без почтения к ее останкам, Не снимая шляпы, Не переставая упиваться Моими слезами? Мириады чужих смертей Ночь, откормленная звездами, Простирается, под нею — леса Я сплю открыты глаза стеной очарованы Я знаю столько хитростей Лугов асфоделиевых с длинными звонкими пестиками Готовых к любым случайностям вооруженных мне нравится Столько изумрудных ран Столько преступных дел с забытыми именами Столько солнц с сорванными масками В дымке зловещие сонные Кто ждет единственного часа, чтобы нырнуть Ночь я покорна Схвачена бездной c варварскими сигналами к травле Я покидаю свой очаг Счастлива спасаться бегством из исторического театра Моих сброшенных вновь платьев, смятых слишком торопливыми руками Те же мои убеждения и их сверкающие решетки Я забываю Я больше не жду заурядной любви Я пересекаю луны пустыни озера Я животное ночи Безумец говорит мужчине Мечтая так Ты потеряешь свой бриллиант Коридоры пространства Населенные крайними формами Разминают сомнамбулу И питаются своей плотью Ты увидишь свой черный лобок приколотым к диагональному камню Безумец растрепанный безобразным зловоньем Ты умрешь в пропасти Я люблю скитаться ночами Падать с высоты на торговца камнями Резать ему глотку и пить Восхитительную яркость его голоса Слушай Проклятые сидят за столом в своих грустных жилищах из стекла Я люблю приводить в уныние На рассвете старый карп принимает эстафету Небо приподнимает свою грудь с перламутровыми пуговицами Я окончательно засыпаю на огромной подушке Ниточка крови наносит ущерб корунду точильного камня Большой вертикальный рот Возвещает, что это завтра *** Я хочу спать с тобой бок о бок Волосы наши перепутаны Гениталии в узел связаны С твоим ртом вместо подушки Я хочу спать с тобой спина к спине Без дыхания, что нас разделяет Без слов, что отвлекают нас Без глаз, которые нам врут Без одежды. Я хочу спать с тобой грудь напротив груди В судорогах и поту Светясь тысячу раз вздрагивая Съеденная безумной инерцией экстаза Расчлененная на твоей тени Выкованная твоим языком Чтобы умереть в гнилых зубах кролика Счастливой. Синий как пустыня Счастливы одиночки Те, кто сеет небо в алчных песках Те, кто живущих ищет под юбками ветра Те, кто задыхаясь гонится за испарившейся мечтой Поскольку они — соль земли Счастливы наблюдатели за океаном пустыни Те, кто преследуют фенека по ту сторону миража Перья теряет на горизонте крылатое солнце Вечное лето смеется на влажной могиле И если крик великий раздается среди скал, прикованных к постели Никто никого не услышит Всегда ревет пустыня под невозмутимым небом Глаз неподвижный в одиночестве парит Орлу подобный на рассвете Росу глотает смерть Змея душит крысу В своих шатрах кочевник слушает скрежещущее время На гравии бессонницы Все замерло в ожидании слова, уже высказанного Где-то еще Перевод с французского Ноа Шикльгрубер.