|
|
Джимми Джимми проснулся и, не открывая глаз, поплёлся к корыту с водой, чтобы умыться. Ночью ему снова снился цирк, волнующее сновидение ушедшего счастья, поэтому сейчас он мучился жаждой. Он уловил два запаха: воды и падали. Разлепил спаянные выделениями бурые веки. В корыте плавала дохлая мышь. Джимми не интересовало, как она там оказалась, его мысли свелись к дилемме: пить или нет. Раньше он бы, не задумываясь, зачерпнул воды ладонью и бросил влажную охапку себе в пасть, — теперь же он не решался. Он мог заболеть. Папка отучил Джимми жрать что попало и тщательно следил за его рационом. Зевая и поскрёбывая пузо жёлтыми ногтями, Джимми запрыгнул на турник и немного поупражнялся, чтобы разогнать по артериям свежую утреннюю кровь. В углу стоял горшок со вчерашней мочой. Ссать туда ещё раз не хотелось. Джимми вышел из сарая, немного подёргал себя за член на радость прохожим и окатил горячей лимонной струёй клубком свернувшегося под деревом бродягу. Бродяга встрепенулся, стряхнул с себя мочу и заорал на Джимми, неуверенно перебирая лапами и дёргая напряжённым хвостом. Ещё оставалось какое-то время до начала рабочего дня, папка, похоже, всё ещё спал в своём вагончике, и Джимми мог использовать досуг для любимых занятий. Он похлопал себя по подмышкам, долго чесал жопу, потом, весело гогоча, онанировал. Прохожие по ту сторону проволочного забора тоже посмеивались, но, не задерживаясь, проходили мимо на безопасном расстоянии. Это раньше они любили присесть рядом с ним на корточки и пощёлкать его по лбу, но после того, как Джимми превратил кожу на горле одного из таких юмористов в розовую бахрому, люди его сторонились. Джимми это устраивало. Он брызнул спермой на чью-то удаляющуюся штанину, повалялся кверху брюхом, разглядывая огромные куски белой ваты, летящие куда дул ветер, покувыркался в пыли. Ему никогда не было скучно. Хотя иногда, просыпаясь рано утром и ощущая, как холодные прозрачные капли пота скатываются по его шерсти, он тосковал по цирку. Ему нравилось, как гремит цирк и крики людей заглушают свет яркого огня. Грохот его возбуждал, воплями он наслаждался. Другой, предыдущий папка чесал его за ухом, легонько шлёпал по заднице, и Джимми выбегал в центр красного круга, валял дурака и корчил рожи — делал всё, что взбредёт в голову. Только дрочить было нельзя, папка за это наказывал, зато всё остальное — можно. Крики людей становились всё громче, цирк гудел фанфарами, публика роптала, и Джимми, стараясь забыть о своей эрекции, ходил на руках, катался на велосипеде, плевался воспламенённым спиртом, курил дешёвые, но толстые сигары и жонглировал несъедобным банановым реквизитом. Это было вечерами. Днём, когда цирк отдыхал от людей, Джимми метал камешками в вялого слона или медитировал, созерцая тренировку воздушных акробатов. Он умел то же, что и они, и не понимал, для чего гимнасты так часто падают и ломают себе кости. Джимми родился и вырос в цирке, и покинул его лишь раз, но — навсегда. Однажды он подрался с прошлым папкой и нечаянно свернул ему шею. Это вышло не нарочно, Джимми просто играл. Папкины друзья гонялись за ним по всему шатру, пока он не засел в арматурной паутине под куполом, разъярённо швыряясь в преследователей своими дымящимися какашками. Они стреляли в него иголками и один раз попали. Джимми потерял сознание, но не выпал из арматурного гнезда. Очнувшись, он увидел протянутые руки усатого спасателя. Длинная лестница, по которой он забрался под купол, ходила ходуном, мужчина горько вонял страхом и дрожащим голосом симулировал ласковые интонации. Джимми позволил взять себя на руки. Он хотел есть. Ладони женщины, которая должна была его усыпить, прикасались к Джимми осторожно, но приятно. Он выпятил губы и экспромтом пропердел ими серенаду. То, как женщина затем лизала его мохнатый член, стало ярчайшим переживанием в жизни Джимми и навсегда изменило его отношение к людям. Он полюбил их. Усыпительница помиловала Джимми и спрятала его в чулане. Оставшееся время до вечера он провёл наедине с её запахом, размышляя о причинах людских поступков: такие же они, как его причины? способны ли они испытывать те же эмоции, что и он? счастливы ли они? Он-то определённо был счастлив. Ведь оказалось, что человеческий язык может сделать лучше, чем его собственные руки. Это открывало широкую перспективу дальнейших опытов со своим отростком. Дверь кладовки отпер посторонний человек, взял Джимми за руку и увёл к себе. Для Джимми началась новая жизнь. Сарай был просторным и целиком принадлежал ему. Он мог заниматься там чем пожелает. Новый папка жил неподалёку, в вагончике. Иногда папка приводил к нему в сарай женщин и на видеокамеру снимал их с Джимми совокупление. После эякуляции Джимми должен был разрывать хрупкие женские тела на куски. Это было нетрудно. Если Джимми всё делал правильно, папка награждал его двойным пайком и выходным. Джимми старался. Он не считал дни, хотя мог. Ему и так было, что считать. Его время исчислялось количеством половых актов. Время вне соитий им не учитывалось. Белая вата уплыла из его поля зрения, и Джимми утонул в полуденной синеве. Он ждал прихода папки, который должен был его покормить, но тот всё не шёл. Настал вечер. Новый ветер принёс чаек и запах реки. Джимми приласкал бродягу, которого утром окатил мочой. Тот доверчиво ткнулся носом в его ладонь. Папка так и не появился. Не обращая внимания на истошный визг, Джимми открутил у бродяги заднюю лапу и стал задумчиво объедать с неё мясо. Бродяга скулил, зализывая свою смертельную рану. А в ярко-оранжевом небе над ними дико хохотали монохромные чайки.
Карманный генератор добра Первоначально, это небольшое приспособление для производства фибр, нежности и барбарисовых карамелек принадлежало злобному старикашке по имени Ващебес Инертный Лыч. Снедаем извращённой похотью, Инертный Лыч вынимал КГД из бездонного кармана своих штанов в минуты особого сексуального напряжения с целью на несколько жалких фрикций околдовать какую-нибудь беззащитную девку. Прибор погружал всё в радиусе пяти метров в кромешное добро. После нечаянной смерти в целом здорового Ващебеса от удушения во время аналингуса, КГД достался его семилетней внучке Сюзанне — и тут-то и начались самые корки. Но обо всём по порядку. Вне всякого сомнения, Инертный Лыч являлся земным воплощением Греха, отчего и был после задохновения этапирован прямиком в Ад. Вместе со всем содержимым карманов. Правда, там он не мог воспользоваться своими предметами, поскольку превратился в огромный распахнутый желудок, подобно гульфику имплантированный на жопу Сатаны. Сюзанна же, будучи жестоким эксплуататором, садюгой и вообще непослушной девочкой, пережила своего деда ровно на неделю — как-то раз, солнечным утром она попалась под руку доброму дяденьке, который, под предлогом угостить шоколадкой и покатать на живом пони, отвёл её в подворотню, где безнаказанно изнасиловал, убил и надругался над её трупом. Вот так и Сюзанна пополнила батальон беспиздых девочек-овощей в Аду. Правда, даунгрейд ровным счётом ничему её не научил — отринув возможность перевоспитания и последующего слияния с сонмом хороших, годных душ, Сюзанна продолжала терроризировать окружающих своими совершенно лютыми выходками, за что и получила прозвище Назло-малая. Она доводила до белого каления рубанки мясников, в обязанности которых входило тысячелетиями снимать микронные лоскуты плоти со спин ментов-убийц — в результате и без того тупые лезвия вваривались в истерзанное мясо и рушили нахуй всю перспективу вечной экзекуции. Радостные мёртвые мусора невозбранно расхаживали по Аду с рубанками, вросшими в спины, а палачи оставались не у дел и уныло таскались за жертвами, упрашивая их вернуться на свои крюки. Другими объектами игр Сюзанны были адские барыги, которые под видом Люцифера покупали в рассрочку земные души, а затем толкали их втридорога лохам Гуттаперчевым Ящерам, подверженным бесконечному колесованию. Те велись на развод, но будучи колесуемыми, оставались колесоваться вечность напролёт. Сюзанна освобождала некоторых Ящеров и, хохоча, наблюдала, как они, размотавшись на тысячи вёрст, гоняются за барыгами, словно обезумевшие аскариды. Ещё Сюзанна обнаружила котёл, в котором тушились в собственных экскрементах растлители-детоубийцы. Не мести ради, а дабы поглумиться, она как-то раз накидала им в котёл кровожадных младенцев-личинок. Феерический как бы бурлеск доставил немало потешных секунд девочке и всякой преисподней шерсти, собравшейся вокруг котла, чтобы позырить. Подрывная деятельность Назло-малой не осталась без внимания, и вскоре ею заинтересовались сатанинские спецслужки. Разъярённо просравшись в подвесной желудок, Дьявол приказал перевести мелкую диссидентку в закрытую колонию с зашкаливающим радиационным фоном и рекордным количеством Горя — на удалённую сковороду к трёхлетним скворчащим визгунам, которых ополоумевшие от бессонницы матери удавили, выбросили из окон или попросту съели. Но и там Сюзанна навела лихого шороху. Она научила детей грызть друг друга. Сковорода превратилась в цирк копошащихся опарышей-карликов, и, что самое подлое, увлечённые каннибализмом дети враз заткнулись. — Да что вообще за хуйня творится в моём Аду? — вознегодовал Пластилин Тьмы. — Доставьте ко мне эту сучку. Спецслужки подобострастно закивали и обратились в мурлычущих гиен. — Немедля! — разразился кипящей харкотой Владыка. Вот так Назло-малая предстала перед самим Начальником Ада. — Совсем страх потеряла, маленькая падла? — кричал Сатана. — Это Ад! Ад, понимаешь? Тут всем плохо! Грешники, ублюдки и ничтожества страдают и мучаются здесь, и у них нет никакой надежды на избавление от боли, потому что они знают, что были плохими, и теперь обречены вечно жрать говно! — Неимоверно раздутый желудок позади Дьявола подтверждающе заурчал. — На то он и Ад! Тут всем плохо, ясно тебе, дура тупая? Сюзанна сконфуженно всхлипнула. — Я тебя сгною, понятно, блять? — не успокаивался Большой Папочка. — Ты превратишься в тазик жёлтого гноя, а на поверхности будут плавать твои дебильные небесно-голубые глаза! И всё, что ты сможешь делать — это вонять! Я сейчас возьму свою ржавую секиру и зарублю это у тебя на носу, блядь ты мелкая! Я превращу тебя в тазик гноя, клянусь! И всё! И всё, ясно тебе! В тазик! В тазик превращу, ёбаный карась! — Сатана прямо задыхался от бешенства. Сюзанна же, потупив взор, ковырялась в носу и украдкой выщёлкивала шарики соплей под ноги Дьявола. — Ну что мне сделать? — немного прооравшись, спросил Владыка. — Скажи, что мне нужно сделать, чтоб ты страдала и томилась, как все нормальные люди? Этот бардак никуда не годится. Что люди наверху подумают? Ну же, будь послушной девочкой, скажи. — Деда бы повидать, — филигранно вбросила Сюзанна. — А это запросто, — согласился Сатана и повернулся к Сюзанне гигантским бежевым пузырём, что как нарыв висел у него под жопой. — Вот он, дедушка твой, ныне известный как Мешок Дерьма. — Дедуля! — Сюзанна бросилась к желудку и прижалась к нему всем телом. — Любимый мой деда! А я и не узнала тебя сразу. Ну как ты тут? Воссоединившись с мерзкой дочкой своей тупой дочки, Лыч урчал, как сытый кот, впервые за всё время позабыв о бурлении говн внутри себя. — Сам Сатана приютил тебя в Аду! Вот это везуха, дед! — уважительно воскликнула Назло-малая. — Я рада, что у тебя всё хорошо. — Ну а теперь пиздуй страдать! — прервав сантименты, рявкнул Дьявол. — На вот тебе штаны с дедовым барахлом, и чтоб больше я тебя не слышал, не видел, усекла? Сюзанна радостно схватила Ващебесовы портки и вприпрыжку ускакала по углям к озеру Козьей Ссанины, где её ждали другие беспиздые девочки-овощи. Так в руки Назло-малой попал КГД. Сначала она не понимала, как им пользоваться, пока однажды, тёплой огненной ночью, не нажала на Кнопку. Вслед за включением «Радужки», воющая рядом башка расчленённой утопленницы вдруг захохотала, а черви в её пустых глазницах стали извиваться и складываться в сердечки; маньяк-людоед, зашитый в шкуру козлёнка, расправил члены и радостно запрыгал; из-под углей проклюнулись голубые и жёлтые цветочки; моча, кал, сопли, кровь и слизь в пределах пяти метров обратились в газировку, гематоген, патоку, вишнёвый компот и сгущёнку; черти целовали освежёванные туши грешников, запихивали кишки обратно, штопали им брюхи и пускались в пляс; драконья сперма разбрызгивалась вокруг, как радужное конфетти и взрывалась фейерверками, а демоны травили анеки и, хохоча, хлопали друг друга по чешуйчатым шиповатым спинам. Проделки маленькой паскуды снова вызвали множественные данунахи в сатанинской свите, и вскоре, после недолгого экстренного совещания с застёгнутым наглухо Сатаной, маленькую дрянь выпиздили из Ада с позором и дисреспектами. Изъеденный червями полутруп Сюзанны восстал из могилки и, крепко сжимая КГД в обглоданной до костей ладошке, отправился домой. К маме и папе. |
