|
|
Занавес, анафема, вой пылесоса *** На эротической открытке из девятнадцатого века я разглядел самого себя. Я был похож на усатого господина во фраке и с тростью. Моя рука покоилась между ног соблазнительной толстушки. Мы лежали на каком-то диване с вальяжно разбросанными подушками, а на стене с окном позади нас висели две картины с пейзажами унылой и чахлой сельской местности, что вызывает у многих убогих умом городских жителей ту самую химеру, которая именуется романтизмом. Сперва мне показалось, что это был царь Николай Второй, но через некоторое время я понял, что на фотографии вижу себя. Усы, фрак и трость явно не мои, зато всё остальное было на месте. Эту открытку я отправил сам себе. *** Один мой знакомый писатель однажды написал роман, состоявший из одного предложения. Я рассмеялся и сказал, что это глупо. Он разозлился и ударил меня, назвав при этом отщепенцем. Вот это было лишнее, подумал я. Пылесос
На сцене множество открытых окон. Они сумасбродно разбросаны, но все идентичны. Где-то среди них сидит Европеец в костюме женщины. Он глупо уставился в зал и молчит. Через одно из окон пробирается Неизвестный в пиджаке.
Европеец (с досадой в голосе, Неизвестному): Вы кто? Неизвестный: Я – Неизвестный, об этом вышеупомянули. Европеец: Я не прочёл, ведь вышеупомянули так же и что моё дело – пялиться в зал. Неизвестный (оглядываясь по сторонам): Какая досада! Европеец: Проклятая хворь. Неизвестный: А вы кто? И почему оделись в женщину? Европеец: Меня женщина родила. А так-то я европеец. Неизвестный: Вы не будете продавать мне пылесосы? Европеец: Нет, я продаю зеноновых черепах. Но однажды они все убежали, и я до сих пор не могу их догнать. Неизвестный: Без разницы, лишь бы не пылесосы. Они скрипят, вопят, глотают мебель, разбивают окна, отвратительно смеются, пускают слюни прямо на пол, вам и самим это хорошо известно. Европеец (всё так же незаинтересованно и грустно): А что вы делали там (указывает пальцем в открытое окно)? Неизвестный: Какой-то дурак забыл закрыть окно, и я в него выпрыгнул. Неизвестный задирает юбку Европейца, под которой оказывается пылесос.
Европеец: Хлеба ради, купите пылесосик, он бесшумный… Неизвестный снимает пиджак, бросает его в ближайшее окно.
Неизвестный: Ну спасибо, теперь придётся идти пешком! Нарочито вышагивает за кулисы. Европеец откладывает пылесос в сторону. Прыгает в окно, задрав юбку.
Занавес, анафема, вой пылесоса. *** Этого господина никто не знал. Он мял шляпу в руках и не здоровался, но всегда покупал карамель у одного торговца, который не умел разговаривать, зато сопел. Господин со шляпой сморкался в платок в кредит и каждый год ехал на море, где загорал настолько, что кожа его сползала целыми лоскутами. Один его глаз был больше другого и жил своей жизнью, иногда показывая фильмы Бергмана, где Макс фон Сюдов рассматривает свои руки. В доме господина со шляпой всегда горел свет, хотя он там и не жил. Однажды его сбила машина, причём настолько сильно, что он пролетел несколько улиц, так и не выронив шляпу из рук. У него была привычка жевать свой мизинец, который, в силу хорошего воспитания, всегда был слегка оттопырен. Мизинец пах на жевательный табак и сморщился ещё много лет назад. Человека со шляпой никто не знает, может быть, у него даже нет имени, нет фамилии. В идеальном случае, он всего лишь очередной коммивояжёр. *** Самый холодный день в году. И мой язык приморожен к руке. В руке ничего нет. И я стою на автобусной станции. И вокруг никого. И автобуса нет. Снег не падает. Автобус ещё не прибыл. Мне не страшно из-за руки, но больно из-за языка. Не могу разглядеть его цвет, но крови в нём всё меньше. Кровь застыла в жилах. Из последних жил я нахожу силы и отрываю язык от руки. Или руку от языка. Язык отрывается и остаётся на руке. Или рука остаётся с языком? Самый холодный день в году. Кровь во рту. Рот в голове. Я – голова. Или голова – всего лишь часть меня? Язык висит. Мерзко. Мороз. Арт как искусство искусства Если выйти, как советовал Бретон в удобной тени лампы для чтения, стрелять в публику, как сюрреализм, как Жарри, размахивать револьвером. Если всё это, как Эвола сказал бы, как Чорану на кончик носа – упасть. Если всего шесть патронов в рукаве, ни один не заряжен. Все – в туза. Все – в искусство. Если искусство выживет, поставить на нём чёрный квадрат, красный крест. Замазать его Поллоком, отксерокопировать Уорхолом. Что останется у искусства из нужного? Куда оно посмотрит, одетое в мундир, как свинья, вздымаясь к потолку? Ведь у искусства есть потолок, у него есть женщины и евреи, оно лишено индивидуальности, оно красиво в халате из вопиющей бездарности, небрежности, недосказанности, оно грязно, как помойка, как дворец, как скотный двор. Оно пусто, как площадь Де Кирико. Оно выветрилось, как смрад от законсервированного дерьма Манцони, которое лопнет в своей герметичной, выставочной, пуленепробиваемой коробке из закристаллевшего воздуха. Искусство заменят разноцветные дымы, писатели будут смотреть на горящие книжные магазины, как Марина Абрамович. У всех интеллектуалов голос Дэвида Линча. Они не выйдут из комнаты, потому что не смогут, потом не захотят. Искусство никогда не умрёт, его непортящееся тело будет кругами переходить от одного запачканного акрилом некрофила – к другому. Искусство искуственно. Пластмассово. Я не могу ненавидеть искусство. Искусство – Спектакль. Искусство – Schein. Цветная картонка с дебильным словом «искусство» – не «творчество». Креативная ЛИЧНОСТЬ. Вкус. В своих очках – свой вкус и цвет. Искусство – ризома, гидра, уродливые движущиеся картинки. Art. Classical Аrt. Modern Art. Contemporary Art. LIKE MY FACEBOOK PAGE I’M AN ARTIST. Чем старше, тем глупее. Легко ненавидеть искусство, не заменяя его чем-то другим, не выставляя напоказ очередную эксгибиционистскую идею его «развития» или «спасения». Развития или спасения чего-либо. Долой нигилизм, свободу воображению! Пролетарии всех стран, креативнее! *** Сюрреализм – это когда толпа стреляет в Бретона, но он не умирает, а медленно растекается по мостовой огромным половым членом. *** Я ненавижу правду. Меня не трясёт от негодования при виде несправедливости. Слёзы обделённых, побитых жизнью и прочих тому подобных ничтожеств и неудачников оставляют на их лицах одну или две полоски более-менее чистой кожи. Именно поэтому я и хотел бы с размаху плевать им в лица. Но я сплю большую часть времени и вообще не выхожу из дома. *** Как называется ограждение, которое не дало бы в случае чего автобусу резко повернуть прямо на пешеходов и раздавить их всех именно в тот момент, когда они «так спешат», когда у них «столько дел». Не говоря уже об откровенно наивных планах на будущее и тому подобной чепухе. Забыл, как называется такая перегородочка вдоль улиц и мостов, из-за которой куча бесполезных переработчиков воздуха не становится всего лишь статистическим номером искорёженных и вывернутых человеческих туш, разбросанных по и так захламлённым улицам, бульварам, площадям, мостам, турецким кварталам, сатирическим редакциям, либеральным протестам, забастовкам рабочих и проч и проч. Кто-нибудь знает как эта штука называется? *** Клара грызла ногти на ногах Карла. Они уже давно забыли старые обиды, в особенности то клептоманское недоразумение, когда Карла у Карла украла кларнет, а Карл взамен у Клары украл кораллы. Они поженились и жили счастливо, пока Карл однажды не констатировал, что его жена, Карла, не только клептоманка с недостатком воображения, но ещё и дрянь последняя и причина непрестанного исчезновения его ногтей с пальцев ног. Она оправдывалась, что пальцы на его ногах аутистичны, неразвиты, да ещё кривые, волосатые и мозолистые. – Я требую развод, – сказал Карл. – Я украду у тебя всё твоё состояние, – сказала Карла. – А я украду его у тебя взамен, – сказал Карл. – Я отсужу всё, – сказала Карла. – Сдохни, – сказал Карл. К сожалению, планам Карла не суждено было сбыться, он сбил в нетрезвом виде насмерть Сашу, которая шла себе по шоссе и сосала сушку. Карла осудили на пятнадцать лет, но он выбрал смерть позору и повесился на велосипеде, весело вися как весло. Конформист Конформист подошёл ко мне и спросил, нет ли у меня сигареты. Я сказал, что не курю, но врал. Он посмотрел на меня, сощурив глаза, буквально рассматривая мою реакцию на его тупую рожу, кожа на которой волнами жира и мышц сместилась к носу. – У вас такое уродливое лицо. Он согласился, но сигарету я ему не дал. – Прекратите щуриться. Он сказал «ладно», но лицо его не изменилось. Зато приблизилось к моему. Из его рта воняло. – Вы что, едите дерьмо? Он согласился, но сигарету я ему не дал. Тут подъехал мой автобус, и я зашёл в него. Конформист за мной. – Прекратите меня преследовать, – сказал я. Он согласился, но я опять же не дал ему сигарету. Я возненавидел Конформиста. На следующей же остановке он вышел. Больше я его не видел. Но кто-то сказал мне, что Конформист больше не курит, он умер. Точнее, застрелился, в наше время трудно выдержать конкуренцию в состязании конформистов. Но в этом рассказе нет морали, не подумайте. Просто интересная история. Мне лучше знать. |
