|
|
Понедельник Я очнулся утром в автобусе от громкого голоса, остальные пассажиры невнятно и ритмично гудели, как обычно, а этот… Я не смог разобрать, на каком языке он говорит. Сначала подумал, это потому, что я еще толком не проснулся – во сне ко мне часто кто-нибудь обращался, а я не понимал ни слова, я качал головой, просил на известных мне языках, чтобы повторили, в конце концов, жестикулировал – бесполезно, так и не добившись от меня ничего, разгневанный незнакомец всегда удалялся. И вот, я окончательно продрал глаза – желтые окна, копошение ног в холодной грязи, проспект. Голос был настойчив, но обращался не ко мне. Говорил по телефону. Смеялся, удивлялся. Нагнетал тревогу. Почему он был мне так небезразличен? Я обернулся в поисках источник звука. Легко! Он стоял ближе к кабине водителя, молодой светловолосый мужчина, распахнутое пальто, одной рукой держался за поручень, другой прижимал телефон поближе к уху, оттуда же висел небольшой кожаный портфель. Выглядел, как все остальные, возможно, был чересчур возбужден и болтлив для столь раннего часа. И – никаких идей относительно языка. Какая глупость, господи. Я старался отвлечься, подумать о чем-то еще. Ясно, что язык не славянский, не романский, не германский… Совсем не похоже. Точно не сино-тибетский… Я разбираюсь. Я был и в Финляндии, и в Прибалтике, и не слышал ничего подобного. Чертова тарабарщина. Неприятный эффект усиливался из-за того, насколько банально выглядел этот человек, едущий на работу с утра в час пик. У меня быстро разболелась голова, я знал, что на целый день. Никакими средствами против этого я не располагал. Работа моя была такого свойства, что требовала одновременно концентрации и флегматичности. Ничего похожего найти в себе в тот день я не смог. Я елозил на стуле, прислушивался к каждому шороху, злился и был ни на что не годен. В соседнем кабинете громко болтали какие-то женщины. Я несколько раз удерживался от того, чтобы не отчитать их со всей строгостью, и один – чтобы не сообщить начальству. В какой-то момент за окном залаяла собака. Ее привязали у входа в супермаркет на первом этаже и как сквозь землю провалились. Каждый звук, изрыгаемый пастью собаки, распирал мой череп изнутри. Спустя полчаса одиноких звериных рыданий я был готов бросить ей отравленное мясо или пристрелить. Видимо, все это было написано у меня на лице, потому что когда я распахнул окно – с грохотом – а в этот момент как раз подошел хозяин чудовища – тот задрал голову и заорал мне что-то нечленораздельное. Я спешно захлопнул створку, видимо, еще громче, потому что коллеги за стеной тут же примолкли. Еще немного погодя я сдался и поплелся к секретарше за таблеткой. «Что отмечал? – спросила она меня. – Ладно, не выкручивайся. Цитрамон или Гульденлааагстромуфраг?.. Пром шалалакоруфиярзи козюсирилинд?» И рассмеялась. И рассмеялась еще сильнее при виде моей растерянности. И продолжила в том же духе: «Кускрамобаба длизахррр…», я вытер пот со лба и выпалил: «Цитрамон». Но таблетку не взял, а тут же бросился к себе в кабинет. С помощью компьютера я вызвал такси. Получив сообщение о прибытии, надвинул шапку на глаза, втянул уши и побежал к выходу. Пытаясь унять дрожь в конечностях, движениями напоминавших отбойный молоток, сказал водителю: «Хай». Как ни в чем не бывало, тот тоже сказал: «Хай». Сердечный ритм немного поутих, особенно помогло то, что я почти до конца поездки прокручивал в голове, что скажу ему на прощание – «бай». Но мне не повезло – у самого дома водителю позвонили. И понеслось все то же – хаотический поток слогов, стонов, хрипов. Несколько раз, будто для убедительности, водитель смачно плюнул. Вылезая из машины, я бросил ему: «Аа-шу». «Аа-шу, аа-шу», – лениво отозвался он, пересчитывая наличные. Обычно ощущать, что у себя дома ты как бы прячешься – от остального мира с его существами и новостями, но я-то теперь прятался вдвойне, не только у себя дома, но и внутри него – от того, что случайно могло там произойти. Я был похож на одинокого ребенка, который сам с собой играет в прятки. Я содрогался – вдруг ко мне решит приехать мама или кто-нибудь из приятелей? Ведь они тоже, тоже потеряли способность разговаривать! Наверняка, в первую очередь. И я не собирался возвращаться на работу. К чему все это, когда мир окончательно деградировал и спятил? Постепенно безумие, в котором я очутился, сгущалось – я начал прятаться также и от зеркал, боясь обнаружить там что-нибудь неожиданное. Каким счастьем казалось мне то, что любимая кошка умерла год назад! Кто знает, что я мог услышать от нее вместо обычного урчания? Сначала я разбил телефон, потом компьютер, в конце телевизор. Его – пустой бутылкой от шампанского, оставшейся с нового года. Перед этим я ее выпил, конечно. И не только ее. Прошло три дня. Еда испортилась, запасы пойла иссякли. Это меня подкосило. По телевизору показывали патриарха. Он пищал, дико вращая глазами, полный злорадства. В него и полетела бутылка. Телевизор заискрил, но умирать от удушья и ожогов я почему-то не собирался. Я бросился к окну, где была розетка, выдернул шнур и случайно глянул на улицу – да, как я и догадывался, там все пошло наперекосяк: среди четырех детей, играющих на площадке перед домом, один был с головой собаки. Из только что припаркованной машины вылез толстяк с жабрами на шее, из которых лились потоки воды, и с обезьяньим хвостом. На этом мое первое знакомство с преображенным миром закончилось, потому что я потерял сознание. Очнувшись, я почувствовал опасную боль – порезы от осколков все еще кровоточили и уже саднили, обещая нагноение. Наконец, я покинул квартиру. Моей соседкой сверху была одинокая женщина. Я знал ее, потому что раньше она имела обыкновение включать по ночам очень громко классическую музыку. Мне пришлось подняться к ней и признаться, что это не столько будит меня, сколько тревожит – до аллергической сыпи. Пусть она хоть в футбол играет, хоть устраивает фуршеты – на здоровье, только не эта музыка. Она, в свою очередь, призналась, что заглушает симфониями голос своей дочери, пугающий ее по ночам. Но ради меня готова прекратить эти концерты. «Каким же образом?» – не выдержал я. В ответ она лишь улыбнулась. С тех пор я спал спокойно. Разумеется, до того дня, как была потеряна речь. Я поднялся на один этаж, вдавил кнопку звонка. Женщина открыла почти сразу. Я продемонстрировал ей свои окровавленные руки и сказал: «Ииирримандросскабарзазийятьоооо…» Соседка вздрогнула, издала протяжное «у» с придыханием и бросилась мне на шею – утешать. В тот момент я обмяк и смирился. Вскоре мы уже сидели на ее кухне, где я держал обрабатываемые руки над небольшим тазиком, терпел и совершенно спокойно слушал об отчаянном одиночестве этой женщины, ее жалости ко мне и желании знать, как я дошел до такой жизни. Конечно, я не мог разобрать ни единого слова, но тем пронзительнее ощущал тепло и причастность другого существа. Все устроилось. На первое время я принял предложение соседки переехать к ней, почему бы и нет. На работу вернулся уже спустя пару дней, и мое прежнее отсутствие легко простили. Я также легко придумал, как мне обходиться там совершенно без слов – оказалось, так даже проще. Единственным неудобством, встретившим меня в старом новом мире, была колония жаб, поселившихся на парковке. Там были настоящие, то есть обычные серые, жабы, а еще человеческие подростки, обросшие их органами. Часто приходилось вылезать из машины и передвигать их, прежде чем припарковаться или, наоборот, выехать со своего места. Но все это мелочи. Вчера я выходил из кафе, где съел небольшой обед, и вслед за мной из него вылетела девушка, которая была, как выяснилось вскоре, практически красива. Она просто-напросто схватила меня за руки и затащила через арку в маленький, но не совсем безлюдный дворик, где в совершенно прозрачных целях расстегнулась и, развернувшись, оперлась руками о стену. По окончании я хотел было пригласить ее к себе, оставить адрес – но как? Теоретически можно было написать его на носовом платке, но на такой риск я не пошел. Вдруг это испортило бы все, включая ближайшее прошлое? Так что идею о продолжении свидания я оставил. И не жалею об этом. |
