Ноа Шикльгрубер
Четыре стихотворения
via lactea
можно я не усну? обещаю сделать все болезненно невозможное,
кроме визита к врачу. научусь составлять буквы в порядок
смыслов, перестану думать о смерти, испишу сотни тетрадок,
оттачивая имитацию мастерства, разделяя лишнее и должное.
сновидения у меня уже отобрали. продолжаю себе повторять:
"это лишь черная полоса, оборотная сторона медали". на деле -
все находят меня.. какой? не находят. кто-то будет искать,
а ведь я – головная боль их праздника и тошнота карусели.
можно я не усну? мантра эта спираль пути млечного на столе
разворачивает в прямую. соберу его звезды, ведь алая простыня
того неба больше похожа на чью-то пизду, тускнеющую вдалеке.
исчезать ее заставляет нарастающий шум и предательская заря.
голгофа всегда
Дети мои умирали выкидышами
на улицах, распластавшись осколками
бились, мячами прыгали, мышами
бегали. Кто посчитает – сколько их?
Кто их отец? Предположения верные
строились, создавались, рушились,
начинались заново стихосложения
слушались, кружились, рвались.
Недоношены. И нерожденными брошены.
Лень становилось носить! Они же –
уродами уже изнутри казались, больше
самого невозможного себя удавалось растить.
Пачкаю о них ноги буднями
по дороге скуки к работе их забывать.
Хоронить неудобное мне приходилось
в горе, стараясь не засыпать.
Сегодня, смотри: на шее тонкой утра
будильников ловко руки невидимые сошлись.
Значит, все-таки не напрасно ублюдков
вскармливаю, даруя какую-то жизнь.
Выродки спать не дают, от запаха
кофе мне уже плохо, тогда млечный путь
сами дети на столе рассыпают, и тут
"Я – твоя кровь! Дай пролиться!"– ревом зовут.
Это – любовь. Все, что есть у меня -
отбирают, в себе несут. Меня же убьют.
А эти уроды – и сиротами выживут,
Переживут каждого слабого. В мире – уют.
Schule
мертвый ребенок в стамбульском автобусе,
и совсем другие глаза у этих мужчин и женщин.
одиннадцать лет как продольные полосы
в книге, заполняемой детскими лапами вместе
случайное. так получилось в далеком году,
обвенчаны общим временем в помещениях школьных.
только вы все умрете, а я не умру,
продолжая искать что-то вдоль полосок продольных.
будто пустыми остались.. или стали,
выблевав из живота продолжение звонкой фамилии.
дали жизнь, взяв кредит, перестали
мечтать, желать, быть. если вообще когда-нибудь были.
выродком блядским как и прежде смотрюсь
на фоне ковра благочестия и невыразимой скуки.
суки, я лишь задорнее кривляюсь и матерюсь,
пью, курю и танцую, к облакам возведя свои руки.
17/12
"ты как мертвая. ты как ангел, хорошая" -
Плевался словами безрукий калека.
По платформе из ртути слова как горошины
Разбегались и падали. Из зимы прямо в лето
Все попытки "пластмассой не быть" похоронены -
Все равно настигает поверхность скольженья.
Темнота не спасла. И звонки телефонные
Стали важными в бледном сиянье рассвета.
Будто выиграла приз и подарок – бессонница,
Часть дороги бегом навстречу пределу,
Эта ночь пустотою так нежно морозится,
И мурашки бегут по холодному телу.
Развлекается алый закат казнью города,
Наделяя всех спасшихся иммунитетом
Для безумия нет ни причины, ни повода..
По ночам с ним легко будто с солнечным светом.
И Вервольф возвращает лицо. Благодарности
Яду, в нужной мере который спасает лекарством.
Утро явит глазам в поражающей ясности
Хрупкость тонких границ персонального царства
Звезды каплями крови в снег падали,
А созвездья на льду отражались скелетами...
Потеряем картинки в болезненной памяти
На изнанке себя – узелками и петлями.
Я на ощупь иду, я внимательно слушаю:
Отголоски и эхо последним ударом
Возвращают меня, и желанья потухшие
Вырастают из пепла ярчайшим пожаром.
Я как пламя огня продолжаю метаться,
Отвергая уродство, ценя пустоту.
Что страшнее, чем одиноким остаться?
Невозможность остаться с собой одному.
|
