|
|
Первая луна декабря Я живу за чертою летопогоды, в квартале первой луны декабря, и у нас здесь всегда минус четыре градуса Фаренгейта. Мое имя – так начиналась одна старинная книга, которую я читал в детстве – Тереза Мария Берта Авель, или просто – Авель. Моя жизнь проста, безыскусна и в ней нет ничего интересного, мои родители умерли, когда мне было три года, от циркониевой лихорадки, которую мне удалось пережить, но где-то глубоко внутри я все еще болен, и иногда, по вечерам, я кашляю, кашляю долго, безысходно и вспоминаю о том, что также кашляла моя мать перед смертью. Живу я в небольшой комнатке в многоквартирном доме, которая осталась мне от родителей. Работаю я на заводе, на конвейере, там, где производят разноцветные кубики многоразового рисового супа, я должен выбирать из кубиков на конвейере синие кубики и складывать их в коробки, а дальше на конвейере складывают в коробки кубики других цветов. Синий цвет я ненавижу. Все мои утра одинаковы, в шесть утра включился кристалл потолка, озарив комнату седьмой симфонией Людвига Вана. Я пошел умываться, потом был завтрак и холодный бутерброд с концентратом сыра. Потом я пошел на свой завод, утро было тусклым и серым. Прохожие были одеты в тяжелые теплые пальто и каждый спешил на свою фабрику. Я шел медленно и думал о том сне, который снился мне сегодня, – жаркий день в квартале четвертой луны августа, я лежал на берегу моря и вдыхал отчетливое тепло солнца, пока меня не окликнула какая-то девушка – Авель…и я понял, что я ее люблю… а она – любит меня… В кварталах летопогоды я не был ни разу, и море видел только в кристаллах сна. Я закурил первую утреннюю сигариллу, и сердце отозвалось привычной болью. На заводе все было как всегда – синие кубики, пятнадцатиминутный перерыв на обед и снова синие кубики. После работы, я не пошел сразу же домой, а свернул в сторону реки и ее бесконечной набережной. Исеть была закована в холодный торжественный лед, в ее черных снах – вода была свободной, освобожденной ото льда в летомесяце под названием июнь. Исеть была покрыта льдом еще задолго до моего рождения, и ее лед был испещрен снежными тропами тех, кто хотел сократить здесь путь. Прохожих на берегу реки не было, все уже разошлись по домам к источникам искусственного тепла. Я посидел на парапете набережной, куря сигариллу, и тоже пошел домой. По дороге домой я встретил двух леточеловек, их плащи были окрашены желтым, дымчатым светом, я обогнул их, чтобы случайно не коснуться силового поля, под защитой которого они находились. Что они делают здесь – вот чего я не пойму, ведь здесь нет ничего интересного. Может, для них это нечто вроде экскурсии, может, они скучают по снегу, так же, как мы скучаем по солнцу и теплому летнему дождю. Дома я включил кристалл визора, там передавали новости соседних кварталов – января и ноября. В ноябре, как всегда, был дождь, а в январе – сильная, сорвавшаяся с цепи, метель. В январе я был однажды, в детстве, на школьной экскурсии, там было еще холоднее, чем у нас, и все были закутаны в теплые шарфы и меховые накидки. Детей декабря там явственно не любили, и больше я там не был ни разу. А вот в октябрь – месяц моего рождения – мне путь закрыт, как и во все другие месяцы, кроме января и февраля. Такие дела. Все люди застыли в кусках янтаря, но птица – другой самолет… По визору началась космострелялка, я приглушил звук и взял свою любимую книгу – письма Марины к Килгору Трауту. Кристалл потолка излучал сонный голубой свет. Я лег на кровать, держа в руках письма другого одинокого человека, такого же одинокого, как я, и даже больше. В одиннадцать я включил кристалл сна, выпил свои таблетки - снотворное и антидепрессанты, и уснул. Мне снова приснилось море, оно было мертвенно-зеленого цвета, и на берегу моря был я один, берег был диким и отчужденным, словно миллион лет назад. Следующий день был выходной – воскресенье, и мне не нужно было идти на завод. Ко мне пришла Белка, это моя девочкадруг. Ей тоже восемнадцать, как и мне. Знакомы мы уже восемь лет. Мы выпили псевдозеленого чая и стали собирать паззл – картину какого-то древнего художника под названием «Подсолнухи». Собираем мы его уже несколько недель, и получается пока плохо, Белка все время путает фрагменты и вообще плохо разбирается в цветовой палитре. Она тоже, как и я, переболела в детстве циркониевой лихорадкой, только ее родители выжили, а мои – нет. Можно было пойти в синематограф, но у нас не было денег, моя зарплата была давно, и после паззла мы решили просто пойти погулять на улицу. Мы прошли Элизиумом и вышли на бульвар Рабов. Шел снег – тихий и отстраненный. Белка была закутана в теплое пальто, а на мне была меховая куртка. - Тебе снилось море? – спросил я ее. - Нет, - ответила она, - никогда, я даже плохо представляю себе, что это такое, это кажется большое количество соленой незамерзшей воды? - Ну да, примерно так. Так пишут в газетах. - А чего ты спрашиваешь? - Просто, мне оно снится, постоянно снится. - Сходи в психбольницу. - Я и так хожу туда каждый месяц, ну расскажу я им про море и что? - Не знаю, может, от этого есть какие-то таблетки. - Ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом. Мы дошли до реки и ее покорного льда, река выглядела как рано состарившаяся и некрасивая женщина. Я закурил сигариллу, а Белка достала из кармана псевдоорехи. Так мы стояли, пока не погасло солнце и наш квартал не стал темным, но вскоре зажглись фонари вечера. Потом я проводил Белку домой, она жила на улице Калек, и мы попрощались. Она поцеловала меня в щеку и, отряхнув перчатки от снега, взошла по своей лестнице. Я постоял еще немного, глядя на ее горящие окна, а потом пошел домой. Этот месяц называется декабрь-4. Такие дела. У нас никогда не наступает новый год. Редкие вечерние прохожие были сумрачны и глядели хмуро и неприветливо. Я дошел до своего дома, там все было по-прежнему. И в этот раз несобранный паззл так и лежал на столе, храня невидимое тепло рук Белки. Люблю ли я ее? – вот вопрос, который занимает меня даже больше, чем вопрос – любит ли она меня? Я не знаю, честно, не знаю, я слишком к ней привык, она девочкадруг, слишком много лет мы знакомы. День сегодня был долгим, и, даже не ходив сегодня на завод, я почувствовал как устал. Зевая, я расстелил постель, включил кристалл сна и уснул. Море было напоено солнечным светом. Оно было удивительно спокойным и безмятежным. Я сидел на берегу, песок просыпался сквозь пальцы. Вверху парили небольшие птицы, названия которых я не знал. На берегу я был один. Жалко, что во сне со мной не было Белки, она была бы рада увидеть море. Пробуждение было внезапным, мерный шум моря сменился холодным криком кристалла потолка. Я кое-как встал, еще не вполне отойдя ото сна, и направился в ванну. Есть мне не хотелось, и я ограничился только псевдокофе. Утренняя дорога на завод была заполнена бесконечным падающим снегом. На другом конце квартала Белка шла на свою фабрику текстильных изделий. Выбирая на ленте конвейера синие кубики, я думал о Марине и Килгоре Трауте, и странном мире эпистолярной любви. После работы я решил сходить к зимогранице декабря. Я прошел мостом Несчастных и по Ледяной улице вышел к границе квартала. Зимограница сияла нестерпимым белым цветом льда. Через дверь в границе можно было пройти в январь, если у тебя, конечно, был кристалл визы. Дверь отворилась и оттуда вышел леточеловек, его лицо было спокойно и наполнено каким-то чувством собственного достоинства. Желтый плащ горел медленным светом. Я смотрел ему вслед, как он идет в сторону моста Несчастных, и думал о том, что я, наверное, никогда не увижу август. Я постоял еще немного и пошел домой. В следующее воскресенье мы с Белкой должны были закончить паззл, потом можно было его склеить псевдоклеем, поставить в рамку и повесить на стену, тихим украшением моей маленькой комнаты. Завтра мне – как и всем, пережившим циркониевую лихорадку, раз в месяц - надо было идти в больницу. Я подумал о том, дадут ли мне там таблетки, чтобы никогда больше не видеть море. В моих снах оно было слишком теплым для живущего в квартале первой луны декабря. 18-20.04.12 |
