#6. Демократия

Шарлотта Бурилли Новая жизнь галерейщика - Так уж вышло, - сказал Констанцио, допив последний глоток аперитива. Он произнес эту фразу, едва пошевелив губами, и в забитом кафе на набережной Сены никто не обратил на это внимания. Был хмурый полдень поздней осени, набережную продувало ветром. Галерейщик Констанцио, приехавший в Париж всего пару дней назад, обдумывал свое житье. Прошло всего лишь несколько месяцев с тех пор, как он сидел у себя в галерее в своем родном городке и случайно подумал о выставке знаменитого художника. Эта безобидная идея, легкомысленно выскочившая из уст галерейщика, с неожиданной для него скоростью обрела воплощение. Констанцио окружили помощники, соратники, спонсоры и поклонники, нашлись деньги, нашлись хитрые и ловкие люди, которые быстро провернули задуманную авантюру с максимальным размахом. Вот так сложилась их компания – галерейщик Констанцио, художник Донич и антиквар Шульц. Для продолжения успеха или же, как говорится, для развития бизнеса они поселились в Париже. Для Констанцио, человека размеренного и уравновешенного, этот бизнес развернулся с головокружительной быстротой. Всякий раз, когда он задумывался над событиями недавних месяцев, он не мог найти никаких причин, отчего все так закрутилось и его жизнь так резко поменяла свой ход. Оставалось только пожать плечами – так уж вышло. Официант принес горячее – луковый суп. Констанцио решил отведать настоящих французских блюд, коль скоро он попал в эту страну, и начал с лукового супа. Перед ним поставили глиняную миску, сверху облепленную коркой запеченного сыра. Сыр по краям подгорел, и когда Констанцио ложкой попытался снять обуглившуюся корку, она провалилась в миску – мелкие горелые крошки плавали по поверхности черными точками. Пока Констанцио возился с супом, в кафе вошел Донич. На его шее, поверх засаленного буро-коричневого пальто, был намотан шарф в бело-голубую полоску, новый и чистый. - Что это у вас за обновка? – удивился Констанцио, показывая на этот странный предмет одежды. - Это шарф. Вы заметили, господин Констанцио, что все французы ходят в шарфах? У них здесь ужасные сквозняки, все насквозь продувает, вот поэтому каждый француз в любую погоду наматывает на себя шарф. И я решил не выделяться – к тому же так гораздо комфортнее. - Ужасная расцветка, - пробормотал Констанцио. – Впрочем, дело ваше. Ну так рассказывайте, месье. Вы говорили мне по телефону, что нам срочно нужно что-то обсудить. - Вот! – Донич вытащил из кармана глянцевый журнал, раскрыл его на нужной странице и положил перед галерейщиком. Заметка называлась «Мини-Моне». В ней сообщалось, что в Англии у восьмилетнего мальчика вдруг раскрылся необычайный талант живописца. Мальчик рисует пейзажи в стиле Моне по шесть штук в неделю, которые бойко раскупаются ценителями за большие деньги. Выставки-продажи расхватываются в считанные минуты. В свои восемь лет ребенок уже заработал четверть миллиона. В доказательство в журнале присутствовали репродукции пейзажей, которые Констанцио тщательно изучил. - Ну, что скажете? – нетерпеливо спросил Донич. - Насколько вообще можно судить по репродукциям, типичный импрессионизм. Мальчик уловил его суть: воздух, дыхание, особый свет, игра широких мазков… Вы же сами знаете, месье Донич, стоит поймать суть чьей-то манеры и, можно сказать, стиль полностью в ваших руках. А дальше пиши себе на здоровье, хоть шесть картин в неделю, хоть тридцать шесть. Этот мальчик – подражатель, но не художник, и вы понимаете это не хуже меня, не так ли? Но вообще… В свете недавних событий… Это довольно забавное совпадение. Моне и восьмилетний мальчик… Пикассо и наши дети… Совпадение довольно забавное. - Да к черту все эти совпадения, - Донич перегнулся через столик, и на галерейщика пахнуло его спертым дыханием. – Вот смотрите: мальчик подражает известному художнику - и прославился! И загребает неплохие деньги! Его имя в мировой прессе! А всего делов-то – скопировать стиль. Почему так, господин Констанцио? Вы же понимаете, что я в этом смысле гораздо более талантлив, да что там – я в этом смысле гений! Почему у меня нет славы, мирового имени, толпы поклонников, домика на побережье? Может быть, мне тоже стать известным мальчиком? Как вы думаете, косметологи могли бы сделать из меня юношу? - Восьмилетним мальчиком вам не стать, дружок, а талантливый юноша никого не удивит. Здесь дело не в возрасте, а в неожиданности. Вдруг начинает рисовать тот, от которого этого совсем не ждали. Английский ребенок, африканский слон или слепая слабоумная старуха. Понимаете? А вы, месье, в этом смысле самый обычный человек. Смиритесь с этим. Донич откинулся на спинку стула. - Слепая слабоумная старуха… Именно старуха, а не старик… Она живет в бедном приюте, и у нее под губой большая бородавка. Медсестры говорят, ей недолго осталось. Старуха бредит. Она говорит: Принесите краски! Принесите мне краски! Ей дают что-то простое, гуашь или акрил, ей дают альбом и она рисует… А? Синьор Констанцио, неплохая идея? Старухой-то я легко мог бы стать. Подошел официант, забрал остывший суп, спросил, не угодно ли чего-нибудь еще. Констанцио заказал два кофе. - Вы пустились в театральщину, господин Донич. Эта старуха слишком уж эксцентрична. К тому же, дружок, вам как художнику это не принесет известности: при удачном стечении обстоятельств вы прославите имя вымышленной старухи, а не себя самого. Донич забрал журнал, свернул трубочкой и засунул обратно в карман. Затем взял чашечку кофе, поднес ко рту и отхлебнул. Галерейщик внимательно следил за ним, ему казалось, что Донич сейчас непременно должен пролить кофе себе на новый шарф – но нет, все обошлось. - Ну в общем, да, я с вами согласен, - сказал художник. – Со старухой я немного перегнул. Но ведь есть какие-то другие способы. Я уверен, что они есть. Сеньор Констанцио, подумайте. Вы же у нас мозг предприятия. Шульц – кошелек, я – гений, а вы – мозг. - Вы утрируете, впрочем, как всегда. Вы уже показывали эту статью месье Шульцу? - Нет еще. Только сегодня купил журнал. К Шульцу зайду вечером. Я бы прямо сейчас пошел, но он запретил мне появляться в его лавке, как вы знаете. Так значит, сеньор Констанцио, вы согласны, что идея стоящая? - Ну, идеи пока никакой нет. Однако в ваших словах есть определенный смысл. В наше дело следовало бы внести новизну. Тут я согласен. От дверей кафе Констанцио и Донич пошли в разные стороны. Галерейщик, испытывая легкую досаду из-за неудавшегося обеда, направился в антикварную лавку. Она занимала просторное помещение из нескольких залов в тихой улочке респектабельного квартала. В первом зале Шульц стоял рядом с представительной дамой, которая рассматривала картину на стене. Картина, а точнее, набросок углем представлял юную девушку в балетном платье, закинувшую назад гибкие руки. Платье было небрежно закрашено голубой пастелью. Дама, скептически скривив губы, тщательно осматривала небольшое полотно. Едва Констанцио переступил порог, как Шульц протянул руку в его сторону и сказал: - А вот и наш эксперт! Вы очень вовремя, синьор. Мадам, позвольте представить – синьор Констанцио, галерейщик, искусствовед, знаток. Он вам все расскажет об этом маленьком шедевре. С той же скептической гримасой дама повернулась к галерейщику и стала осматривать его плотную фигуру в добротном верблюжьем пальто. Затем снова повернулась к Шульцу: - Так это настоящий Дега или подделка? - Знаете, мадам, в любом другом магазине вам бы продали эту картину как подлинник, но только не у нас, – сказал Шульц и снова протянул руку к Констанцио. - Вот у нас есть эксперт, он вам сейчас все объяснит. Констанцио прокашлялся, встал рядом с дамой и тоже принялся смотреть на картину. Выдержав паузу, он произнес: - Это не оригинал, скорее всего, это картина ученика или поклонника Дега, очарованного талантом мастера. Нарисована явно в более поздний период. К тому же сам мастер не пользовался обычными красками, он готовил пастель по своему собственному рецепту. И вот этот голубой цвет, вот эта краска - несколько иного качества, чем у Дега. С другой стороны, всем известно, что художник был подслеповат, А за десять лет до смерти и вовсе потерял зрение. Поэтому все различия в манере картин позднего периода можно приписать этой его болезни. В общем, если не быть экспертом, то сложно отличить эту картину от кисти Дега, но вам я честно скажу – нет, это лишь подражание. И вот еще… Констанцио подошел к картине и пристально всмотрелся. - Взгляните сюда, мадам, в правый нижний угол. Видите – вроде бы подпись Дега, но если приглядеться повнимательнее… Вот эти небольшие штрихи углем перед подписью… Видите? Дама сощурилась, наклонилась и почти уткнулась носом в картину. - Нет, я ничего не вижу. - Но посмотрите же! Из этих штрихов явно видятся буквы a la… То есть a la Дега. В манере Дега… Неизвестный художник не стал скрывать своей подделки. Однако же, если вы повесите эту милую картину у себя в гостиной, то можете запросто выдать ее за подлинник. Картина прекрасная, и вряд ли кто-то отличит ее от руки великого мастера. - И все-таки я ничего не вижу, – дама сделала шаг назад, раскрыла и снова закрыла свою сумочку. - Так сколько же стоит этот набросок? - Ну… - пробормотал Констанцио, почесывая подбородок, - оригинал бы стоил около миллиона. А эта прелестная вещица, думаю, не больше пятидесяти тысяч. Дама и галерейщик повернулись к Шульцу. - Ну, пожалуй… - произнес Шульц, глядя на картину так, будто ему не хотелось с ней расставаться. – Ну хорошо, за пятьдесят тысяч я ее уступлю. Дама отошла от стены еще на пару шагов и снова уставилась на картину. Затем раскрыла сумочку, вытащила чековую книжку: - Я беру. Покупательница ушла. Констанцио еще раз взглянул на то место, где только что висела картина. - Неплохо! – сказал он. – Я вижу, господин Шульц, вы уже совсем освоились на новом месте. - У нас проблемы с Доничем, - мрачно произнес Шульц. – Подождите, я вам кое-что покажу. Шульц ушел в подсобку и через секунду принес картину средних размеров, покрытую тряпкой. - Этот эскиз, который мы только что с вами продали, он вчера набросал прямо при мне, за полчаса. А перед этим он всучил мне вот что. Шульц снял тряпку. На полотне была та же самая танцовщица, только отлично прорисованная и выписанная пастелью. Констанцио взял картину, вытянул руки и повернул ее к свету. Затем поставил картину на прилавок и отошел на пару шагов. Как и прежде, когда он видел работы Донича, у галерейщика возникло желание купить картину для себя или, на худой конец, приобрести ее для постоянной экспозиции в своей галерее. Картина была хороша. Донич прекрасно уловил стиль Дега, и если бы не свежесть красок, то отличить кисть Донича от кисти великого импрессиониста было бы не так просто. Однако и холст, и краски были совсем новыми, и в связи с этим танцовщицу нельзя приписать ни самому Дега, ни его ученикам – очевидно, что картина написана недавно. Шульц с недовольством наблюдал за тем, как Констанцио любуется картиной. Наконец галерейщик отвернулся от полотна, и Шульц быстро закрыл картину тряпкой. - Ну, что скажете, господин эксперт? Кажется мне, что вы стали поклонником нашего Донича. Констанцио задумчиво потер лицо. - Надо что-то делать. Вы правы, с Доничем надо что-то делать. Знаете ли, он сегодня сообщил мне, что он гений, а гению положена слава и богатство. Донич хочет славы. И нам с вами, господин Шульц, надо с этим считаться, не то он, того и гляди, ускользнет из-под крыла и наделает глупостей. К тому же, надо как-то развивать наше предприятие. - И что вы предлагаете? - Может быть, устроить какой-то трюк, перфоманс… Скажем, сеанс гипноза. Приглашаем гипнотизера, и Донич под гипнозом в узком кругу избранной публики рисует шедевры в стиле великих художников. И тут же устраиваем аукцион на картину. Думаю, прибыль будет немалая. Ну и Доничу – его слава. Шульц нахмурился. - Перфоманс, гипноз… Это напоминает мне салон мадмуазель Алисии. Помните ее? Она вам, кстати, передавала привет. Моя дочь, Грета, с ней по телефону болтает чуть не каждый день. Ну да ладно… Что ж, давайте попробуем гипноз. Посмотрим, что выйдет. Во сколько нам обойдется гипнотизер, интересно? В этот момент в лавку Шульца вошли двое мужчин. Один, повыше ростом, остановился неподалеку от прилавка и стал внимательно разглядывать нефритовую статуэтку. А второй обошел помещение лавки, бегло осматривая товары. Оба посетителя производили впечатление вполне солидных покупателей, но Шульц, как заметил Констанцио, насторожился и быстро убрал картину Донича за прилавок. Тогда тот, что пониже, подошел к антиквару: - Добрый день, месье. У вас прекрасный магазинчик. Вы ведь недавно открылись? Шульц любезно ответил на приветствие и подтвердил: - Да, моя лавка открылась неделю назад. К вашим услугам, месье. - Спасибо, спасибо. А не продаете ли вы живопись? Я интересуюсь картинами, - произнес низкий мужчина и заглянул за прилавок. - Бывает, что продаем, но сейчас, к сожалению, нет ничего интересного. - А что это за холст? Можно взглянуть? – низенький указал на картину Донича. - Нет, это не для продажи. - И все-таки позвольте посмотреть. Если нельзя купить, то можно хотя бы взглянуть? - Прошу прощения, месье. Это моя личная вещь, подарок. Я не могу вам ее показать. – Шульц говорил мягко, но увидев в глазах посетителя неутихающее назойливое любопытство, добавил твердым голосом: – Я вам ее не покажу. Посетители пожали плечами, пробормотали «ну что ж, ну что ж…» и вышли из лавки. Констанцио спросил с удивлением: - Месье Шульц, вы думаете, эти двое что-то разузнали? Опять старая история? - Ну, пока что волноваться не о чем. Слухи ползут, это нормально. Однако гипнотизера я разыщу сегодня же. Приходите ко мне вечером, часам к семи, обсудим все вместе с Доничем. Выйдя из антикварной лавки, Констанцио в раздумье направился вверх по улице и на углу увидел итальянский ресторанчик. Ему сильно захотелось есть, наесться наконец чем-то вкусным и сытным, и он вошел в ресторан. В зале было пусто, ни одной живой души. Однако мгновение спустя из кухни выскочил толстый лысый человечек в черном костюме с бабочкой и замахал руками, усаживая Констанцио за столик. - Бон джорно, бон джорно! Проходите, месье, садитесь. Как вы любите: у окна, в уголке? Вот здесь удобный диванчик, прошу вас. Что будете кушать: омлет, пасту, лазанью? - Пасту с мясом, красное вино, десерт, - Констанцио снял пальто, которое тут же подхватил итальянец, и расслабленно уселся на диванчик. Итальянец скрылся на кухне и тут же вернулся со стаканом прозрачной жидкости на подносе. - Сейчас все будет готово, через секунду, а пока отведайте граппы, за счет заведения, угощаю. - Нет-нет, я не люблю граппу, я голоден, нельзя ли поскорее принести еду? - Один момент, месье. Все же выпейте, прошу вас, отличная граппа, тосканских виноградников, ну хоть один глоток. - Не настаивайте, синьор, не хочу. – И чтобы не продолжать это бессмысленное пререкание, Констанцио попытался перевести разговор на другую тему. – А что это у вас посетителей нет? Не время? Рановато для публики? Итальянец вздохнул и отхлебнул граппы из стакана. - Время здесь ни при чем. Все дело в Карло. Карло был нашим поваром. Принесли пасту и вино. Констанцио взял в руки вилку. - И что с ним случилось? – спросил он. - Бедный мой Карлито... В общем, это длинная история, синьор. Хотите послушать? Констанцио кивнул с набитым ртом. - Карло – это сын моего двоюродного брата, мой племянник. Он всегда был чудаковат, с самого детства, но готовил отлично, и я пообещал брату, что возьму его к себе и буду за ним присматривать. И все было как нельзя лучше. Французы полюбили наш ресторан, восхищались искусством Карло, от посетителей отбою не было. Представляете, полный зал с утра до вечера. Итальянец обвел взглядом зал и шмыгнул носом. - Эх… Золотое было время! Карло так прославился здесь, что один адвокат даже хотел его у меня купить. Вот умора! Как будто я торгую племянниками. Но потом на Карло нашло… Он возомнил себя… Сначала он отказался от меню. Он шел на кухню и импровизировал. Что-то там заваривал, поджаривал, подсыпал… Какое блюдо получится, никто не знал, не знал и сам Карло. Так что посетитель не мог выбирать, он был вынужден есть то, что ему сделает повар. И все бы ничего, многим нравилось. Некоторых клиентов мы потеряли, но ресторан был на хорошем счету. Я частенько стоял на кухне, следил, чтобы Карло не перегнул палку. Но он все-таки ее перегнул. Итальянец допил граппу одним глотком, сбегал к бару и принес еще два стакана. - Синьор, давайте выпьем. За бедного моего племянника. Констанцио, справившийся с большой тарелкой пасты, уже не был так категоричен. - Ну что ж, пожалуй, попробую. Они чокнулись, Констанцио сделал маленький глоток и скривился. - Нет уж, прошу прощения, синьор, но граппа – не мой напиток. Не обижайтесь. Продолжайте. Что же было дальше с вашим племянником? - Он тронулся умом. Он уже не подпускал никого на кухню, приносил какие-то пакетики, травки, запах стоял очень странный. Он вообразил себя великим алхимиком, или как это там называется. Но вкус у его блюд был отменный. Хотя и необычный. Из-за этой странности вкуса мы снова лишились части клиентов, зато у нас были завсегдатаи, несколько десятков постоянных клиентов, и, в общем-то, мы не бедствовали. Но посетители то и дело любопытствовали: из чего приготовлено это, из чего – то. Карло раздражался, и как-то раз он притащил из холодильника баранью тушу, бросил ее на стол перед одним таким любопытным и стал объяснять. Вот из этой части я делаю жаркое, из этой – рагу, а ногу вот так отрезаю и запекаю в сливках с базиликом. А другому любознательному бедолаге он залез ложкой в суп, вылавливал кусочки кореньев и трав и объяснял их название и назначение. Вот такие он устраивал выходки ежедневно. Другой ресторатор выгнал бы такого повара ко всем чертям, несмотря ни на что, но я не мог. Ведь я обещал своему брату. Поэтому я стоял в стороне, опустив руки, и наблюдал, как мое прекрасное заведение превращается в балаган. Итальянец допил свой стакан и замолчал. Констанцио закончил обед, вытер салфеткой рот. - Спасибо, синьор, вкусный обед. Однако, я думаю, его готовил не Карло. Что же случилось с вашим племянником потом? - Случилось то, что и должно было случиться. Бедный Карлито, я не смог его уберечь. Он попал в лечебницу. Он был женат на Марии, чудесной женщине, но ее терпение лопнуло. Ведь дома он устраивал те же сцены. В один прекрасный день Мария решила, что соус пахнет цианистым калием и Карло хочет ее отравить, и она вызвала неотложку. Беднягу увезли в лечебницу для душевнобольных, или, как здесь говорят, в психушку. Я навещаю его каждую неделю. Но он и там не успокоился – устроился поваром при больничной кухне. И знаете, теперь к нему туда ходят обедать наши бывшие клиенты. Он стал знаменит на весь Париж. Пообедать у безумного Карло – это шик. Итальянец опустил голову и замолк. А потом тихо продолжил. - А мой ресторанчик теперь пустует. Так, вечером забежит стайка тощезадых малолеток, закажет одну пиццу на всю компанию. И пара-тройка алкоголиков напьется дешевым вином, пока все не попадают на стол головой. Вот и вся моя клиентура. Констанцио достал кошелек. - Ну, не расстраивайтесь, дружок. Ваш новый повар весьма хорош, все у вас наладится. Благодарю за обед. Он положил на стол купюру и вышел. Дул зябкий ветер, небо затянулось тучами. Тем не менее, галерейщик решил прогуляться и неспешно направился вниз по улице, куда глаза глядят. Он снова оказался у реки, пересек мост и вошел в парк. В малолюдном парке царила меланхолия. Голые деревья тянули к тучам крючковатые ветви, зеленые стулья, составленные в кружки, пустовали, на головах порыжевших статуй неподвижно сидели упитанные чернохвостые чайки. Под грустную мелодию одиноко крутилась карусель с блестящими белыми лошадками в разноцветной сбруе. На одной из лошадок сидела маленькая девочка в шапке, надвинутой по самые брови. Ее пухлое, будто надутое, лицо в очках с толстыми линзами улыбалось с неземным блаженством. Констанцио прошелся по аллеям, подошел к пруду, где мальчик лет восьми запускал кораблик с ярко-красным парусом. Глядя, как кораблик скользит по воде, Констанцио размышлял о том, как он откроет в этом городе свою галерею, в просторном светлом помещении, в респектабельном квартале. Превосходная постоянная экспозиция, выставки гениев прошлого и современности… Его мечты прервал тощий и бледный до синевы подросток в тонкой трикотажной курточке с капюшоном. Он подошел сзади и тронул галерейщика за рукав. Вероятно, он говорил Констанцио что-то из-за спины, но Констанцио не расслышал. Ежась от ветра в своей куртенке, подросток еще раз спросил: - Моне? Констанцио недоуменно уставился на него. Причем здесь Моне? - Не понимаю вас, месье. - Моней? – снова повторил подросток и потер большим и указательным пальцами. Наконец галерейщик догадался. Этот юноша говорит по-английски на французский манер, с ударением на последний слог. «Money» - он хочет денег. - Ноу мани, дружок, - ответил Констанцио. - Не подаю. Вечером галерейщик пришел к Шульцам. Антиквар перевез в Париж всю свою большую семью, но нынешняя его квартира была не намного просторнее, чем прежняя. Так же, как и в прежние времена, трое компаньонов расположились за столом на кухне, где жена Шульца еще мыла посуду с ужина. Шульц рассказал Доничу идею с гипнозом. Художник нахмурился. - А вдруг я и вправду усну под этим гипнозом? Как я буду рисовать? Надо мне постараться не засыпать, а лишь сделать вид, тогда я смогу рисовать по-настоящему. - Будете рисовать во сне, Донич. Иначе зачем нам гипнотизер? Можно было бы обойтись без гипнотизера, но тогда кто поверит, что вы рисуете под гипнозом? Дорогой месье Донич, вы должны уснуть и рисовать во сне так же хорошо, как вы рисуете наяву. Постарайтесь внушить себе это. Для вашей же пользы. Ведь, собственно, вся эта затея устроена исключительно ради вас, ради вашей славы. Шульц легонько стукнул кулаком по столу, как бы демонстрируя, что возражений он не потерпит. В дверь позвонили, и жена Шульца провела на кухню пожилого господина в очках в золотой оправе. - Доктор Абрахамс, - сказала жена. - Гипнотизер, - сказал Абрахамс. Констанцио оглядел гостя и подумал, что, пожалуй, гипнотизер обошелся Шульцу в круглую сумму. Очки и дорогой костюм, портфель из крокодиловой кожи и холеные пухлые руки – очевидно, сей господин неплохо наживается на своих услугах. Шульц встал. - Вот, месье Абрахамс, вот, собственно, тот молодой… гм… человек, - он указал на Донича. Тот отвернулся и стал смотреть в окно, – чьи способности к живописи мы бы хотели исследовать под гипнозом. Прошу, господа, пройдемте. – Мужчины встали из-за стола и пошли за Шульцем. Тот привел их в комнату своей дочери, Греты. У большого окна, за которым над парижскими крышами выцветали последние краски заката, стоял мольберт с чистым холстом. Рядом с мольбертом, аккуратно, как инструменты дантиста, были разложены кисти и краски. - Это правда, господин доктор, что если внушить человеку, что он великий художник, то он начинает рисовать как мастер? – спросил Шульц. Абрахамс уселся в кресло, открыл портфель, вынул бархатную тряпочку и стал тщательно протирать очки. - Мастер не мастер… Но… Рисовать он будет, конечно, лучше… Чем раньше… Чем до того, как… Все зависит от таланта. Вот мы и проверим… Есть ли талант… - гипнотизер говорил очень медленно, покашливая. Почистив очки, он надел их и несколько раз поправил указательным пальцем на переносице, пристально вглядываясь в Донича. Донич, напряженно выпрямив спину, смотрел в окно. - А как долго сохранится гипнотическое внушение? Будут ли новые способности действовать по окончании сеанса? - Как долго… Будут, да… Пару дней… Может быть, неделю… Не больше… Зависит от человека… От него зависит… - Ну что ж, - заключил Шульц, - пора начинать. Кстати, сеньор Констанцио, как насчет прототипа? В кого из художников мы, так сказать, превратим нашего друга Донича? Настоятельно рекомендую выбрать личность уравновешенную, спокойную, чтобы без отрезания ушей и прочего. Констанцио задумался. - Гении, знаете ли, все не от мира сего. Но давайте возьмем того же Пикассо, к примеру. Вполне вменяемый был человек. - Ну что ж… - снова сказал Шульц. В этот момент в комнату вошла Грета, худая черноволосая девочка с искривленным болезнью телом. Она встала у двери, склонив вывернутую шею и неуклюже задрав плечо. - Я хочу посмотреть, - сказала она тонким настойчивым голоском. Шульц посмотрел на нее недовольно, но не стал перечить. - Сядь в углу и сиди тихо, - сказал он строго. – Чтоб ни одного звука, понятно? - Если все готовы, - продолжил Шульц, - можем начинать. Доктор, прошу вас, начинайте. Абрахамс обратился к Доничу четким, почти механическим голосом. - Слушайте мой голос. Вы слышите только мой голос. Констанцио следил за действием. Он не раз видел по телевизору, как проводится сеанс гипноза, и сцена, которую он сейчас наблюдал, ничем не отличалась от телевизионного шоу. Все это походило на представление, цирковой фокус, и Констанцио охватила легкая досада. Однако буквально через минуту Донич закрыл глаза, голова его свесилась, тело расслабилось. И после того, как Абрахамс сообщил ему: «Вас зовут Пабло Пикассо, вы великий художник», Донич развалился в непринужденной позе, заложив ногу за ногу. - Пожалуйста, господа, знакомьтесь, - наконец сказал доктор Абрахамс. – Нас посетил мэтр Пикассо. Донич открыл глаза и обвел присутствующих добрым, покровительственным взглядом. Шульц посмотрел на Констанцио и едва заметно кивнул головой - мол, действуйте. - Эээ… - Констанцио несколько заволновался. – Господин Пикассо, мы очень рады вашему визиту. Мы, знаете ли, высоко ценим ваше искусство и… Хотим обратиться к вам с просьбой. Пожалуйста, месье, нарисуйте что-нибудь на этом холсте. Донич удивленно поднял брови. - Рисовать здесь? – Он подошел к мольберту, покрутил в руках кисточку и бросил ее обратно на столик. – Да вы шутите. Констанцио и Шульц посмотрели на Абрахамса. Гипнотизер произнес, четко выделяя каждое слово: - Господин Пикассо, возьмите кисточку и рисуйте. Донич обернулся к Абрахамсу. - Вы мне приказываете? Вы – мне? Вы хотите, чтобы Пабло Пикассо, всемирно известный художник, участвовал в вашем маленьком домашнем представлении? Вы, верно, готовы заплатить? Скажем, сто тысяч франков? А? Вы мне сто тысяч франков, а я вам пару фиолетовых линий. Идет? Донич вдруг весело рассмеялся. - Нет, камарадос, это шутка. Ни одной линии я вам не нарисую. Нет и нет. Донич снова уселся в кресло, закинул ногу за ногу, продолжая смеяться, и вторя ему, из угла послышался звонкий смех Греты. Абрахамс молча развел руками. После того, как художника привели в чувство, гипнотизер удалился. Однако Донич, проснувшись, был полон энергии. - Я хочу рисовать! Прямо сейчас! Верните доктора, я ему покажу! Грета, иди сюда! Нет, лучше оставайся там. Донич схватил грифель и начал набрасывать силуэт сидящей в углу Греты. Скособоченные плечи и вся ее худенькая фигурка прекрасно подходили для натуры Пикассо. Донич лихорадочно водил грифелем по холсту. - Ничего уже не вернешь, - мрачно сказал Шульц, даже не глядя на старания Донича. – Что вы скажете, синьор Констанцио? - Балаган какой-то, - пробормотал Констанцио. – Сумасшедший дом. И тут в его голове смутно забрезжила новая идея, но галерейщик, наученный опытом, не стал ее озвучивать. Констанцио вернулся к себе в гостиницу, портье передал ему записку от мадемуазель. На клочке бумаги крупным витиеватым почерком было написано: «Проездом в Париже. Хотела повидаться. Зайду завтра в десять. Алисия». И действительно, ровно в десять утра на следующий день Алисия постучала к нему в номер. Констанцио был рад ее видеть. Мадмуазель Алисия, художница, учительница рисования и хозяйка спиритического салона живо напомнила галерейщику спокойные дни в его родном городке, по которому он уже успел соскучиться. Алисия прошлась по его крохотной комнате, включила и выключила настольную лампу, потрогала пальцем обивку кресла, выглянула в окно. - Уютненько, - сказала она. – А я приехала за покупками и решила тебя навестить. Как ты? - Прекрасно. А что там у нас в городе, какие новости? - Какие там могут быть новости. Скукотища. Вот твоя жена решила собаку завести. - Собаку? Зачем? Я терпеть не могу собак. Что это ей взбрело? - Ну, я зашла к ней вчера, чтобы твой адрес узнать, а она начала жаловаться, что, мол, ты уехал, ее бросил, а ей тревожно, страшно. Дом пустой, а она одна. Вот пусть хоть собака будет рядом. - Никаких собак! Передай ей, пожалуйста, дружочек Алисия, что скоро все здесь наладится, и я ее заберу. Пусть немного подождет. А собаку я запрещаю, так ей и скажи. - Кстати, она тут тебе передала кое-что. Алисия полезла в свою сумку и положила на стол большой сверток. Сквозь бумагу проступали большие жирные пятна. - Что это? – спросил Констанцио. - По-моему, курица. Алисия снова заглянула в свою сумку. - Ах, черт, все испачкалось! – она вытащила из сумки небольшой рулон, на котором тоже оказались несколько жирных пятен. Констанцио опытным глазом определил, что в рулоне картина. - Что это такое, дружок? Что за картина? - Да так, пустяки… Ну, могу показать, если хочешь. - Это твоя новая картина? Покажи, конечно. Алисия развернула рулон. Констанцио недовольно поджал губы. На небольшом полотне были нарисованы подсолнухи, явно в подражание знаменитому оригиналу, но это было лишь жалкое, нелепое подражание. - Ну как? – спросила Алисия, едва заметно волнуясь. - Милые цветочки, - хмуро ответил Констанцио. И посмотрел на художницу. - Зачем ты их нарисовала? Алисия швырнула картину в сторону. - Хорошо, я скажу тебе честно. Я, конечно, не ваш месье Донич, гениальный подражатель. Но… Я хочу быть в вашей команде. После вашей выставки в городе такая скука. Вы уехали, и теперь вообще ничего не происходит. Мои картины никого не интересуют. Грета уехала с вами, и теперь на мои спиритические сеансы никто не ходит. Без Греты дyхи нашим дамам не являются. В общем… Жизни нет. Я прошу тебя, возьмите меня в свою компанию. Я могу помогать, организовывать. Мы с Гретой можем открыть здесь свой салон. И школу обучения живописи. Я понимаю, в Париже этим никого не удивишь, но мы могли бы придумать что-нибудь такое… Школа живописи для детей-сирот, для детей-инвалидов, для детей-шизофреников. Плюс дyхи. А? Неплохо? - Погоди, дружок, - сказал Констанцио, - но я-то здесь с какого боку? Открывай свой салон дyхов или школу шизофреников, если тебе хочется. Но при чем здесь я? Или Шульц, или Донич? - Ах, я не знаю! – Алисия упала в кресло. – Пока не знаю. Я просто хочу быть вместе с вами, в одной упряжке. Понимаешь? И я этого добьюсь, - она снова вскочила. – Ты меня знаешь! В этот момент в комнате зазвонил телефон. Звонил молодой человек, подручный Шульца в антикварной лавке, и дрожащим голосом просил Констанцио срочно приехать. - Срочно, синьор, как можно скорее, здесь такие неприятности. Месье Донич скандалит. Лавка закрыта. Пожалуйста, быстрее. Примчавшись к лавке, Констанцио обнаружил, что входная дверь заперта, и небольшая толпа зевак заглядывают внутрь сквозь стекло витрины. Он вошел в лавку с черного хода, прошел через подсобку, где у стены стоял дрожащий помощник, и в торговом зале увидел растерянного Шульца и Донича, размахивающего пачкой эскизов. Донич, завидев Констанцио, тут же обрушился на него. - А вот и наш эксперт, весьма кстати. Глядите! – Он сунул Констанцио эскизы, на которых была нарисована Грета. – Здорово? А? Это не подделка. Это подлинник. Пикассо умер, да здравствует Пикассо. Пикассо это я. – Донич подошел к старинному зеркалу в золоченой рамке и стукнул кулаком по своему отражению. Зеркало покачнулось, но не разбилось. – Вот он Пикассо. Я бы мог нарисовать все его шедевры так, что ни одна сволочь в экспертной комиссии не найдет отличий. Но я не буду этого делать. Нынче Пикассо жив, и он создает новые картины. Откройте вашу лавку, Шульц, пусть народ видит. Констанцио поймал беспомощный, умоляющий взгляд Шульца. Галерейщик вышел в подсобку, нашел в телефонном справочнике номер психиатрической больницы и вызвал неотложку. - Мания величия, - сказал он в трубку. – Художник воображает себя Пикассо и громит лавку. Будьте любезны, поскорей. Машина вскоре приехала, санитары взяли Донича под локти. Художник сначала вырывался и продолжал кричать, но когда его начали связывать, он вдруг стих и посмотрел на своих компаньонов испуганно и отчаянно. - Господин Шульц, синьор Констанцио, друзья! Вы что, меня в психушку хотите уложить? Это за все, что я для вас сделал? Прошу вас, не надо. Скажите, что это недоразумение. Отпустите меня! Донича усадили в неотложку. Дверь машины захлопнулась и прищемила кусок полосатого, бело-синего шарфа. Констанцио и Шульц смотрели, как кончик шарфа развевается на ветру позади уезжающей машины. - Все вышло слишком неожиданно, - грустно сказал Шульц, глядя вдаль, где только что скрылась неотложка. – Надо было поехать с ним в больницу, объяснить врачам, что он не болен, что это лишь следствие гипноза, и через несколько дней все пройдет. Синьор Констанцио, - попросил Шульц, - поезжайте прямо сейчас. Еще не поздно. Констанцио молчал. Они стояли у входа в лавку, и толпа зевак, собравшаяся на скандал, начала расходиться. Но Констанцио приметил двух респектабельных граждан, одного повыше, другого пониже, которые вчера заходили к антиквару. Они стояли совсем рядом и смотрели сквозь витрину внутрь помещения, где на полу были разбросаны эскизы Донича. Тот, что повыше, достал фотоаппарат и начал щелкать. Констанцио повернулся к Шульцу. - Пойдемте в лавку, господин Шульц. Здесь неудобно разговаривать. Как только антиквар открыл дверь, несколько человек из зевак, а с ними и те двое, попытались войти внутрь. Констанцио преградил им дорогу. - Извините, господа, подождите еще несколько минут. Нужно навести порядок после… гм… инцидента. Лавка откроется через десять минут, господа. Оказавшись внутри, Констанцио быстро изложил Шульцу свою идею. - План таков. Пусть Донича признают невменяемым, больным. Мания величия, нарциссизм, шизофрения, что угодно. Лечить не надо, напротив, пусть он будет в таком состоянии, как сегодня. Или вчера, на сеансе. Понимаете, господин Шульц? Нам нужен сумасшедший, пациент психбольницы со справкой, объявляющий себя Пикассо и рисующий как Пикассо. А мы оформим опекунство над невменяемым художником и право распоряжаться его картинами. И тогда - всем сестрам по серьгам. Донич получит то, что он так хотел, славу, известность, а мы получим его картины. - Да, я понял, - пробормотал Шульц. - Неплохо придумано. К тому же Донича всегда можно перегипнотизировать. Если Донич-Пикассо упадет в цене, то мы сделаем из него Донича-Матисса или Донича-Ван-Гога. Констанцио и Шульц улыбнулись друг другу. - Я, пожалуй, съезжу в больницу, успокою нашего гения, - сказал Констанцио. - А вы, господин Шульц, сделайте звоночек доктору. Объясните ситуацию, обсудите детали, возможно, потребуются расходы. Впрочем, в этих делах вы лучше разбираетесь, тут я вам не указ. - Поезжайте, дорогой синьор. Пора уже открывать лавку. - А эскизы эти мы оставим здесь, - Констанцио кивнул на пачку рисунков, которые помощник Шульца аккуратно сложил на прилавке, - и если те два проныры попросят их показать – что ж, покажем. Компаньоны пожали друг другу руки. В больнице Констанцио первым делом отправился к Доничу. В палате стояло шесть кроватей, Донич лежал за перегородкой у окна. Вымытый и причесанный, в свежей голубой пижаме, Донич выглядел очень больным. Он лежал и безучастно смотрел сквозь оконное стекло на серое осеннее небо. Увидев галерейщика, он лишь слабо скривил губы. Констанцио попытался ободрить художника, объяснить, обнадежить, но Донич не реагировал на его слова. Только когда Констанцио, отчаявшись, собрался уходить, Донич произнес: - Мне нужна отдельная палата. - Да. Конечно, - кивнул галерейщик. - Отдельная просторная палата с большим окном, окно выходит на восток или на юг, - сказал Донич. - Хорошо, - ответил Констанцио. - Свежие газеты каждое утро, - добавил Донич. Констанцио достал записную книжку. - Что-нибудь еще? - Фрукты. Я люблю апельсины, виноград, спелые груши. Бутылку хорошего коньяка, коньячную рюмку. Пачку листов для эскизов, карандаши, пастель, уголь. Констанцио записал. - Это все? - Пока все. Если что-нибудь понадобится, мой доктор вам позвонит, - ответил Донич, не поворачивая головы. – Можете идти. После посещения больного художника Констанцио направился к врачу. Психиатр, крепкий молодой мужчина с ярким румянцем на щеках, заулыбался, услышав фамилию своего пациента. - Да-да. Уже звонили. Никаких проблем. Мы, конечно, сделали ему укол, чтобы не буянил, но если вы не хотите его лечить, то лечить не будем. Как скажете. - А что, господин доктор, если бы вы его лечили, то от чего? Каков диагноз? - Диагноз довольно-таки обычен, месье. У нас с таким диагнозом два корпуса битком набиты. Возможно, паранойяльная шизофрения, мегаломания, делирий, бред, синдром Кандинского-Клерамбо и так далее. - Как вы сказали? Какой синдром? - Кандинского-Клерамбо. Это так, навскидку. Более точно скажу после полного обследования. - Нет, господин доктор, в обследовании нет необходимости. Того, что вы сказали, вполне достаточно. Значит, говорите, диагноз обычный? Распространенный? - Ну конечно, месье, такое в наше время часто можно встретить. Чуть человек забудется, как тут же начнет бредить, воображать, галлюцинировать. Принимать фантазию за действительность. Раздваиваться и растраиваться. Выдавать себя не за того, кто он есть. Не успеешь глазом моргнуть, как окажешься в лечебнице. Ха-ха. Такое время, месье, такие нынче люди. Но вот зато у нас есть один больной, вот он – редкая птица, уникум, гордость всей клиники. Один на всю Европу. К нему что ни день – то консилиум, студенты, ученые со всего света. Доктор протянул руку, достал с полки папку и открыл на первой странице. - Вот он, мальчик, четырнадцать лет, зовут Илайя. Мать – певица филармонии, - доктор закрыл папку. – Певица из нее плохая, все где-то на вторых ролях, на подпевках, но разъезжает по гастролям, пытается чего-то добиться в жизни. А мальчик один, без любви, без заботы. Вот и сошел с ума. - Ну, мало ли детей без любви, без заботы… А что же с ним необычного? – спросил Констанцио. - Не разговаривает. Не ходит. Не принимает пищу. Лежит, мычит, и самое интересное - ест только сам себя. - В каком смысле? - Да в самом буквальном. Приходишь к нему палату: Илайя, ну как ты? Он мычит. Я говорю: Что ж ты такой худой, почему не ешь? А он - хвать себя за руку и откусывает кусок. И сразу глотает. Вся постель перемазана кровяными пятнами. Я говорю: Да что ж ты делаешь, бедолага, ты же скоро совсем себя съешь. А он опять свою руку кусает, чуть повыше. Худой, кожа бледно-желтая, сухая, весь в ранах. Хотите посмотреть? - Нет-нет. – Констанцио посмотрел на часы. – Мне уже пора. Очень много дел. Прощайте, господин доктор, я должен идти. - Ну что ж, до встречи, месье, - улыбнулся доктор. После больницы Констанцио поехал к себе в гостиницу. Пора бы уже заняться своими делами, подумал он. В этой суете с Доничем его личные планы остались в стороне, и теперь галерейщик решил позаботиться о них. Первым делом надо подыскать помещение для новой галереи. Поеживаясь от зябкого ветра, Констанцио прошелся по улице и зашел в магазинчик печатной продукции. Пока он выбирал газеты с объявлениями, мрачный продавец магазина не произнес ни слова, будто бы вообще не замечал посетителя. Молча взял деньги, молча отсчитал сдачу и едва кивнул на машинальное «спасибо», произнесенное Констанцио. От этого у последнего слегка поднялось настроение. Насвистывая, он поднялся на свой этаж в гостинице и уже было собрался вставить ключ в замочную скважину, как в коридоре открылась дверь одного из номеров и оттуда выглянула Алисия. - Констанцио! – Она замахала рукой. – Подойди, пожалуйста. - Ну что, как дела? – спросила она, когда Констанцио подошел. И не дожидаясь ответа, сказала, - Хочу тебе кое-что показать. - Опять что-то нарисовала? – спросил Констанцио. - Да, это рисунки, но не мои. Сейчас увидишь. Заходи. Вид у Алисии был торжествующий и чрезвычайно довольный, и, поддавшись любопытству, Констанцио зашел в комнату. - Знаешь, я решила задержаться в Париже. Вот, тоже сняла номер. Садись. Как у вас дела, нормально идут? - В целом, нормально. Констанцио сел и огляделся. Номер Алисии был гораздо просторней, чем его собственный, но уже заставлен безделушками. Пахло духами и ванилью. По всей видимости, номер состоял из двух комнат – за дверью в стене, кто-то еле слышно возился. - Кто у тебя там? - Грета. Пришла рисовать. Раньше, до переезда, она училась у меня живописи. Помнишь? Тебе еще понравилась ее вазочка с яблоками. Ну вот, сегодня она пришла ко мне, захотела продолжить учиться, раз уж я сейчас здесь. И вот, кстати. Она мне кое-что принесла. В подарок. Алисия открыла ящик стола, вынула эскиз и протянула его Констанцио. Это был рисунок Донича, тот самый набросок грифелем, который художник сделал после сеанса гипноза в комнате Греты. - Натуральнейший Пикассо, не правда ли? – сказала Алисия. - Правда. И что ты собираешься с ним сделать? - Думаю, продать. Вот только пока не решила кому и за сколько. И кого назвать автором. - Ну что ж, дружок, тебе повезло. Думаю, скоро ты сможешь продать этот эскиз за две-три сотни тысяч, - Констанцио протянул эскиз Алисии обратно. – А в авторстве все же нет сомнений, автор – Донич. - Скоро? А что будет скоро? Вы хотите рассекретить Донича? - Дело в том, что Донич заболел. Он в больнице. У него, в некотором роде, психоз. - Ах, психоз… То есть после гипноза… Ну понятно. - Алисия, дружочек, не переживай. В больнице я говорил с психиатром, веселый такой человек, он сказал мне, что в наше время это с каждым может случиться. Расскажи лучше, как у тебя дела. - Жаль, Констанцио, кофе не могу тебе сварить. Хорошо бы сейчас чашечку кофе. В общем, дела у меня нормально. Я навела справки: здесь есть подходящие люди, здесь Грета, можно открыть спиритический салон. К тому же… Знаешь, что сказала мне Грета о Дониче? В эту секунду из соседней комнаты показалась девочка. - Мадемуазель Алисия, хочу у вас спросить, по поводу оттенка. Пойдемте. Грета увела Алисию в другую комнату, и Констанцио пошел вслед за ними. В другой комнате галерейщику тут же бросилась в глаза большая картина, которую рисовала Грета. На ней был изображен вид из окна. Над темными парижскими крышами всходило солнце, его прозрачные лучи расходились по всему полотну энергичными, полупрозрачными мазками. Пока художницы совещались по поводу красок, Констанцио любовался работой девочки. Солнце, окаймленное темными силуэтами, живо сияло в самом центре полотна. - Прекрасная картина, Грета, - сказал Констанцио. – Ты, наверное, знаешь, у Эдварда Мунка есть картина с похожим содержанием, но стиль у тебя свой собственный. Очень хорошая работа. - Спасибо, - ответила Грета, не повернув головы. - А Мунк, кстати, тоже… - начала было Алисия, но осеклась на полуслове. После паузы она продолжила прежний разговор. – Так вот, я хотела рассказать тебе о Дониче. Грета, я думаю, синьор Констанцио должен знать. Донич вчера рисовал Грету, ты, наверное, уже видел его эскизы. И он хочет, чтобы Грета ему позировала и дальше. Она согласилась при условии, что четвертую часть рисунков он будет отдавать ей. Так они и договорились. - Натурщицей? А господин Шульц разрешил? - Нет, не разрешал, - раздался голос из-за их спин. И Алисия, и Констанцио стояли лицом к мольберту и не слышали, как Шульц вошел в комнату. Констанцио сразу понял, что Шульц необычайно напряжен. Его лицо покраснело, и хотя он старался говорить спокойным, медленным голосом, но тон был выше обычного, временами срываясь на совсем визгливые нотки. - Грета! Я запрещаю тебе позировать Доничу. Я запрещаю тебе участвовать в спиритических сеансах. Рисование мы тоже отложим до лучших времен, пока ты не начнешь вести себя прилично и слушаться родителей. Мы тебя слишком избаловали, давно пора взяться за твое воспитание. Хватит рисования. Хватит искусства. Займешься чем-нибудь другим - будешь учить языки, читать книги. Матери некогда тобой заниматься, так наймем гувернантку. И с сегодняшнего дня – ни шагу из дома без моего разрешения, поняла? Грета слушала, улыбаясь и помахивая кисточкой. От этого Шульц совсем рассвирепел. - Перестань смеяться, когда отец с тобой разговаривает! Я с тобой не шучу! Посажу тебя под домашний арест, шагу больше за порог не ступишь. Позировать она собралась. Натурщица, черт тебя дери! Ясновидящая! Художница! Все, я сказал, больше никаких фокусов. В шахматы теперь будешь играть. Посмеешься тогда у меня. - Ну па-апа… - протянула Грета, привычно-капризным голосом. – Я же ничего такого не делаю… Мадмуазель Алисия, скажите… Вместо Алисии за девочку вступился Констанцио. - Господин Шульц, может быть, все-таки помягче… Посмотрите на ее картину, это же талант. Грета – настоящий художник. - А я сказал, хватит с нас художников! – рявкнул Шульц. – Голова трещит от этих талантов. Грета, домой! Живо! Грета, казалось, скособочилась еще сильнее и несколько секунд неподвижно смотрела перед собой. - Ах так… - наконец произнесла она, быстро оглядела комнату и взяла с полки декоративную свечку. – Секундочку, папа. Я иду. Дайте кто-нибудь мне спички. Алисия достала из кармана коробок. Грета зажгла свечу и поднесла ее пламя к уголку своей картины на мольберте. Холст ярко вспыхнул, огонь моментально охватил весь мольберт, языки пламени быстро дотянулись до тонкой оконной занавески. Алисия, отпрянув от жара, громко завизжала. Шульц сгреб вопящую Грету за плечо и поволок прочь из комнаты. Констанцио схватил плед, набросил его на мольберт, сорвал занавеску и стал топать пламя. Алисия опомнилась и побежала в ванную за водой. В стену начали стучать соседи. Не прошло и десяти минут, как пожар был потушен, но комната изрядно пострадала: обгорелые тряпки валялись в луже на полу, краски растеклись по ковру, мерзко воняло гарью. Тут же в номер Алисии постучал портье. Констанцио кивнул Алисии - мол, извини, дружок, с портье ты справишься лучше меня - и пошел к себе. Войдя к себе в номер, он с облегчением запер дверь. В комнате стоял густой гниловатый запах жареного. Констанцио тут же увидел источник запаха – большой масляный сверток на столе, та самая курица, которую передала его жена. Констанцио вдруг почувствовал сильнейший приступ голода, ведь с самого утра он не успел даже подумать о еде. Разорвав кое-как оберточную бумагу, галерейщик отломил куриную ногу и вгрызся в нее зубами. Продолжение рассказа "Пикассо и наши дети" из "Опустошителя" #4. Перевод с французского Кэтти Бебер.