Ля-ля, детка [отрывки из романа] Начать бы свою историю мне следовало с того, что в детстве я абсолютно не
понимала, что такое хорошо, а что плохо. В три года я еще даже не знала
такого слова "Вина", когда некто-отец бил о железную батарею, схватив за
одну руку и за одну ногу. Коленные чашечки крошились о железную, ребристую
поверхность, а содранная кожа позже превратится в две коричневые корки...
Жёлто-зелёный линолеум в
моей комнате нагрет солнцем. Игрушки, аккуратно сложенные мной, магнитная
азбука и открыточный календарь. Следовательно, мне где-то около четырех.
Отец, за чем-то зашедший ко мне в комнату. Лето. Не помню что произошло,
но он замахивается и жёстко бьет меня по лицу. Затем больно, своей
железной хваткой, (что уже само по себе служит способом причинения боли),
хватает меня за руку. Выворачивает запястье, чтобы развернуть меня к себе
спиной, и бьет со всей силой взрослого психа. У нервнобольных силы не
меньше, чем у спортсменов и прославленных мастеров восточных единоборств.
Железный кулак врезается в мою задницу, и в поясницу чуть выше. Потом мать
часто будет повторять: "Тебя никто не бил, Света, может несколько раз
шлепнули". Итак, вернусь в тот день,
который можно назвать днем медной проволоки. Мне - пять. Что там произошло
вначале, опять-таки точно не помню. Вроде бы папашка поссорился с матерью,
(а ссорились они постоянно), и все мы находились в зале. Вечер, люстра,
работающий телевизор. Сколько себя помню - он работал всегда, а ночью
светился от дневного перегрева. Мать в кресле, некто-отец на диване. Я -
на полу между книг и игрушек. Печальная, никогда не улыбающаяся и не смеющаяся
мать - тень в доме - нравилась мне меньше отца. Ведь это он брал меня за
руку и вел гулять... […] С одной стороны пить с папашкой горячее молоко со
свежими бубликами в пекарне на Крещатике, с другой - терпеть его побои и
жестокость. Тяжелый резиновый шланг от пылесоса советской модели 1981 года. Не та легкая дребедень, которая сегодня продается на рынке. В совке вещи делали на пятьдесят лет службы. Вес шланга - несколько килограммов тугой, толстой резины, гофрированной и укрепленной волокном. Чтобы его распрямить, требуются приличные усилия. Можно представить себе с какой силой он врезается в тело, если отпечатки гофра на коже - в полтора раза шире, чем на шланге. К тому же часть трубы - из алюминия, с креплением из твердой (а не как сейчас принято, из мягкой) пластмассы. Внезапный свист в воздухе и удары, которые сбивают меня с ног. По спине, пояснице, заднице, ногам. Особенно больно пояснице. Болью отозвались все органы малого таза, в том числе и неразвитые матка и яичники. Со всей дури, со всего маху - за то, что распечатала окно в своей комнате после зимы. Сколько же мне тогда было? Семь, не больше. С Бредди, как всегда, случился припадок неконтролируемой ярости. В девять лет я стояла на
кухне в переднике, пошитом на уроке труда, и мыла посуду. Дверца верхней
антресоли, куда я складывала тарелки, была открыта и отведена к стене. Мой
затылок находился точно на пути следования закрывающейся дверцы. Когда он
зашел на кухню, я вся съежилась, чувствуя бушующий злобный адреналин. Я
испугалась, ссутулилась как кочерга и до судорог напрягла тело. Мышцы
спины и шеи затвердели моментально. Возможно, это меня спасло. Мои
деревянные руки продолжают мыть посуду... И я: маленький зверек перед
большим бешеным зверем, который готовиться кинуться и растерзать. Он начал
хлопать дверцами кухонных шкафов и придуренно верещать. О чем же на этот
раз? Пропало что-то? Чего-то нет на своем месте? Кастрюли, сумки,
прошлогодней газеты? Но на самом деле я понимала, что весь этот маскарад -
не что иное, как "прелюдия" к побоям... Трепет и ожидание: "А может быть
пронесет, если стоять спокойно?". Но не пронесло. Пару раз ударил, схватил
за грудки голубого баевого халата, отвесил пощечину... Стукнул пару раз о
мебель. Вроде выбежал из кухни: громить что-то в зале. Я расслабилась, но
тут же напряглась, когда он снова ворвался на кухню. Я не успела понять
или что-то еще сообразить, как он подскочил сзади и ударил меня дверцей
кухонного шкафа по затылку. Подло, со всего маху, закрывая мою голову
вместе с обеденными тарелками. Один раз, и еще раз. Затылок погасил всю
силу ударов, из глаз посыпались искры. И это - не преувеличение. Я видела,
как из моих глаз вылетели сверкающие, бенгальские огни и упали на циновку,
как горящий кусок фитиля со свечи. "Клево! Так вот что означает: "Искры из
глаз"?". От удивления я даже немного утешилась. Ну, насколько это вообще
возможно. А во что я превратилась
теперь? В забитое, бормочущее Нечто, живущее на двенадцати квадратных
метрах своей комнаты? Куда?! Куда прорваться, если везде одно и то же! И
ни одного друга рядом? "Уйди из дому!", "Уедь в Тайгу!", "Нет, лучше в
Африку!" - я слышала эти советы много раз. Эти ребята реально не знают,
что они советуют. Бомжевать? Чтобы заразиться туберкулезом, гангреной,
гепатитом? Сдохнуть в канаве, или на койке хосписа, с гниющими ранами на
ногах? Хотите ли вы, чтобы ваши ноги отвалились, и вам даже не на что было
надеть обувь? Всё еще не страшно? Тогда сходите в реабилитационный центр и
посмотрите... Итак, мне двадцать семь
лет, и я снова без работы. Я переодеваюсь в комнате сестры без света:
хватает отблесков серого вечера. Дверь на защёлку случайно не заперта. И
хотела же закрыть как обычно, но думала, что в эти пару секунд никто не
зайдет. Ведь это же быстро - снять лифчик, вывернуть чистую футболку с
изнанки и натянуть её через голову. Однако закон подлости в том и состоит,
что случается самое маловероятное. Папашка зашел так быстро, что я сильно
испугалась. Именно от испуга я резко (резче, чем следовало) вскрикнула:
"Что такое? Выйди!". Что тут приятного - стоять топлес в одних трусах
перед тем, кто избивал, унижал и издевался над тобой? Он взревел и кинулся
на меня с кулаками. Ударил голую сильно несколько раз в лицо. Кадр
называется: "Груша и боксёр". Он никогда не уважал во мне девочку,
девушку, женщину. С каждым разом побои будут становиться всё хуже и
разнузданнее. Лодка настроений на жемчужном небе раскачивается высоко-высоко. От кормы до носа висит жемчужное ожерелье. Белые, тонкие как нити, блики на синих волнах, неотличимы от неба. Где-то высоко - в небесном океане. Там, где радуги сплелись хвостами, как полосатые змеи. Где в чёрном небе сияние бело-голубых звезд превращается в музыку. А зеленый виноградный лист светится так же ярко, как сама Жизнь. Там, где детство улыбается с верхушек деревьев в херсонском дворике. Где само солнце белым палевом сходит с небес и есть только ты и море солнечного света. Яркое и радостное. Я совсем не против начать заново. |