#3. Анемия

Валерия Кабис Миниатюры *** Утром скончалась старушка, лежавшая на грязной постели возле двери. Ночью она звала по имени какую-то девушку, вероятно, свою давно погибшую дочь. Чтобы предсмертная возня не мешала окружающим, на лицо старухи накинули грязную половую тряпку. Немного успокоившись, она прекратила звать девушку и нелепо стонать. Тряпку сбросили. Ее белесые глаза уставились на обшарпанный потолок комнаты и искали в нем зацепку за стремительно ускользающую жизнь. Несмотря на явные признаки подступившей агонии, в слипшийся рот старухи вложили несколько ложек холодной каши и измерили температуру. Измятое белье, покрытое темными пятнами высохших выделений старушки, менять не стали, потому что для человека, готового с минуты на минуту остыть, это абсурдная роскошь. Когда взошло солнце и через мутные стекла показался привычный силуэт дворового голубя, смерть сдавила старушкину грудь. Из коридора набежали любопытные лица, которые выстроились вокруг постели больной словно перед экраном кино. Всем хотелось поскорее увидеть смерть страдалицы, чтобы напоиться благими мгновениями прекращения жизни. Какой-то настырный старик просунул в корявой руке карандаш за щеку старухи и орудовал им будто юнец тростинкой в куче коровьего дерьма. Он сам не знал, зачем он это делает, но неуемное любопытство заставляло толкать карандаш все глубже в захлебывающийся смертью рот. Одна слабоумная девочка принесла полуспущенный воздушный шарик и привязала ниточку к холодным пальцам старухи. Наблюдатели морщились и кривились, но не смели отвести глаз от сухого дергающегося тела. Кто-то предложил поджечь постель несчастной или выколоть ей глаз. Внезапно с губ старухи сорвался шипящий тихий звук, будто кто-то проколол колесо от велосипеда. Чтобы различить последние слова, к ней придвинулись жадные уши, но старушка более не издала ни звука. Откуда-то приволокли детскую свирель и принялись играть траурную мелодию, чтобы смерть поскорее прогнала нелепо замешкавшуюся в опустевшем теле старухи жизнь. Собравшихся зевак принялась разгонять пышнотелая уборщица, которой было безразлично созерцание чужой смерти, но зато было желание поскорее закончить дела. Увидев дрожащую в агонии старую женщину, уборщица криво улыбнулась похожим на тесто лицом, и зачем-то тыкнула шваброй в грудь умирающей. Через несколько минут настала кульминация: старушка, внезапно присела на постели, красивым девичьим голосом пропела куплет из старой песни, затем обмякла, съежилась и упала замертво. Наблюдатели присвистнули и стали недоверчиво щупать покойницу. Когда последний из них убедился в правдивости смерти, они довольные разошлись обсуждать увиденное. Осталась только уборщица, которая огромными руками схватилась за края грязной простыни, и завязала ее в узел со старушкой внутри. Очень скоро умершую швырнули на тележку и увезли через длинный темный коридор.. Demons dance alone Сегодня всю ночь бродили с Локой по сумасшедшему городу. Вокруг вились стаи безглазых бродячих собак, которым мы швыряли куски подтухшего мяса, аккуратно упрятанного в модную женскую сумочку Локи. В благодарность собаки лизали нам ноги, иногда пробуя их на зуб, но, видимо, гнилое мясо им нравилось больше и вскоре они отбегали, сытые и довольные. Некоторым собакам мы вставляли в пустые глазницы осколки разбитых бутылок, чтобы они мчались через ночь, сверкая изумрудом и освещая темноту уснувшего города. Иногда Лока подзывала собак к себе и вела их к пустынной дороге, где танцевала вокруг мерцающего желтым светофора, а собаки кружили возле нее, рыча на изредка проезжающие автомобили. Около большой стеклянной витрины нам встретилась юная девушка, укутанная в темную одежду. Она катила перед собой детскую коляску, внутри которой сидел крошечный старик. Девушка сказала, что это ее отец, он болен странным недугом, сжимающим его тело с наступлением ночи словно пружину. Уменьшенный старик не может уснуть в одиночестве и заставляет свою дочь до рассвета катать его в коляске по городу, пока утреннее солнце на разожмет пружину его тела и не вернет к привычным размерам. Тогда только старик сможет спокойно уснуть и дать отдохнуть измученной дочери. Мы решили прогуляться вместе с этой странной парой до соседнего квартала. По пути Лока достала старика из коляски и посадила на спину огромной безглазой собаки, которая с преданностью идущей поодаль дочери понесла недомерка, иногда задирая вверх морду и принюхиваясь к необычному наезднику. Когда наши пути разошлись, мы подарили девушке и ее отцу собаку, а коляску сбросили в реку. В сумке Локи оставалось еще немного тухлого мяса, которое мы затолкали внутрь ее пластмассового тела и направились к дежурному врачу. Странный очкарик, коротавший ночь в приемном покое больницы, с радостью бросился выяснять причину, по которой мы посетили его вахту, но когда узнал, что Лока не может родить уже третью неделю, затрясся мелкой дрожью. Он уложил Локу под софитовый свет ламп операционной и принялся надрезать упругую пластмассовую плоть. Когда из-под разреза показалась бурая масса, врач уцепился за гнилые волокна и стал вытягивать мясо наружу. Лока наигранно корчилась от боли и жалобно молила его поскорее извлечь плод. Обезумевший от усердия очкарик раскроил тело Локи настолько, что забылся и проснул в ее живот всю свою голову. Он долго копошился внутри моей красавицы и что-то глухо орал, пока из разреза не показалась его измазанная в крови голова, в зубах которой он держал огромный кусок тухлого мяса. Врач хрипло прошипел, что ребенка спасти не удалось и от него остался только бесформенный бурый шар с копошащимися внутри червями. Мы с Локой выразили глубокую скорбь и попросили очкарика похоронить нашего ребенка где-нибудь за зданием больницы, чтобы его не раскопали настырные кошки. Врач пообещал нам устроить последний приют неродившемуся существу и вернулся к несению вахты. Мы же с Локой посмеялись над странным очкариком и побрели домой. Высоко на небе мерцали немытыми алмазами холодные звезды, а теплый ветерок теребил наши души порывами, в которых угадывались скрытая под черным покрывалом ночи затаенная тревога и сырость. Мы шли обнявшись через ночь, держа по ветру этой сырости свои носы, словно бегущие без оглядки псы со стекляшками в пустых глазницах, и очень остро чувствовали, как повсюду вокруг нас в эти секунды навсегда выгорают огоньки чьих-то остывающих душ.. One Полдня провела в большом помещении, наполненном слепыми людьми. Все они чувствовали друг друга и общались понятным им способом. Зачем они собрались в этом помещении и кто они, мне неизвестно. Сkепцы шумно гудели, трогали окружающие предметы, тянули друг к другу руки, касались и передавали дрожью кончиков пальцев какую-то важную и понятную только им информацию. Ко мне тоже тянулись пальцы. Это была очерствевшая старушка с уродливым подбородком. Она почуяла меня и стала принюхиваться. Невидящие глаза пристально вглядывались в моем направлении. Когда она точно определила мое расположение и попыталась подойти, мимо нас прошла какая-то грустная безглазая девочка. Старушка на мгновенье потеряла мой след и повернулась в направлении девочки. Я воспользовалась мгновением и спряталась за толстую мраморную колонну. Из-за нее я продолжала смотреть на старушку, которая сгорбилась и как собака шла по моим следам, что-то злобно нашептывая. Мне стало понятно, что в этом помещении, среди сотен людей, я одна обладаю зрением и что все эти слепцы враждебны ко мне. Едва не выдав себя, я дотронулась до старичка в уютном камзоле, и он заревел от прикосновения, распознав во мне зрячую. Я дотронулась до него неправильно и он понял, что я чужая так же просто, как понимает это любой человек, к которому обращаются на чужом языке. Мне сделалось страшно. Повсюду бродили слепцы и лавировать между ними было очень трудно. В центре помещения стоял большой стол, с которого слепцы брали куски кровоточащего мяса и пожирали его. Поодаль от стола возвышался огромный трон, в котором сидела девушка средних лет, обнаженная и с завязанными глазами. Слепцы, обжираясь сырым мясом, пьянели и начинали бесноваться. Они вступали в отвратные оргии, видеть которые было мучительно. Повсюду шевелились их разбухшие тела, некоторые испражнялись тут же, ничего не стесняясь. Выделялась гигантская женщина, с бородавкой на губах, которая шевелилась, будто под кожей ее губ извивается налитый кровью червь. Создавалась видимость того, что она беззучно что-то говорит. Глаза ее были кристально белые, лишенные цвета. Эта женщина вдруг достала нож, которым раскалывают лед и подняла его над собой. Все слепые мгновенно затихли и образовали вокруг трона с девушкой плотный круг. В его центр вошла женщина с бородавкой на губах и подала окружающим какой-то знак. Сразу началось волнение, незрячие люди что-то завопили наперебой. К трону подошли два полупрозрачных юноши и сняли с глаз девушки повязку. Она сверкнула своими темными глазами и испуганно вжалась в трон. Слепцы закачались в едином трансе, бубня какие-то заклинания. Вдруг женщина с ножом бросилась к девушке и вонзила в правый глаз нож для колки льда. Девушка задергалась в конвульсиях, из глазницы заструилась кровь. Слепцы заревели от удовльствия, требуя продолжения. Второй глаз женщина выдавила пальцами, после чего подняла его и провела через пространство, будто показывая ему новую жизнь. Девушка на троне потеряла сознание, ее тело накрыли платком, а опустевшие глазницы начали насиловать два полупрозрачных юноши. Я наблюдала за странным ритуалом из угла помещения, боясь пошевелиться и выдать себя. Вскоре после ослепления девушки люди начали вновь свою вакханалию. Я присела на пол и забилась в угол, не желая смотреть на их оргию. Они чувствовали мой взгляд, если я засматривалась на них и начинали искать меня, принюхиваться. Так продолжалось долго, пока я не очнулась от того, что мою руку кто-то держал. Это была маленькая девочка, лет пяти. Она стояла и смотрела на меня, держа за запястье. Я испугалась и хотела отбросить ее, чтобы убежать, но девочка вдруг прижалась ко мне и шепотом сказала, что мне больше нечего бояться, ведь я уже незряча. Не веря ее словам, я нащупала свои глаза, они были на месте и они видели. Девочка покачала головой, давая понять ошибочность моих ощущений и убежала вглубь хаотичной толпы. Только когда она исчезла пришло понимание, что этой девочкой была я сама. Меж тем я замешкалась, чем выдала себя. Зловонный старик учуял меня и крепко схватил за руку. Второй свободной рукой он шарил по моему лицу, пытаясь нащупать глаза. Я укусила его и бросилась к двери. Старик учинил погоню. Спасение пришло от девочки, то есть, от меня самой, только маленькой и без глаз. Она показала мне дыру под паркетом, через которую я выползла из помещения. Было темно и мне казалось, что я все-таки потеряла в этом хаосе свои глаза. Когда вдалеке заблестел отсвет, я пожирала его глазами, словно едва обрела умение видеть, после многих тысяч лет темноты.. Milk of Amnesia Лариса считала себя человеком отмеченным. С детства ей казалось, что судьба ее складывается по четкому сценарию и умрет она не по своему желанию или трагическому случаю, а по чьему-то внезапному и настойчивому повелению. Сопротивляться неведомой силе Лариса не решалась и потому плыла послушно по направлению, указываемому невидимым хозяином ее судьбы. В юности она иногда умудрялась обмануть высшую силу, затмив ей глаза своими умопомешательствами и припадками, в которых она теряла себя как личность и была недоступна ни для кого, кроме безумной стихии, бушевавшей в ее аккуратной головке. Приходя в себя она снова становилась послушной и тихой, как цветок на подоконнике. Не противясь судьбе, Лариса была дважды изнасилована отчимом, который очень ценил ее податливость и необъяснимую покорность. Не считая, что ее тело принадлежит ей самой, Лариса отнеслась к варварскому акту с приветливым пониманием, мол, и сама бы себя понасиловала, да чья-то высшая воля не велит. Породившиеся от странного совокупления дети не очень беспокоили Ларису. Она не воспринимала выпавших из-под юбки детей частичками своей плоти. Напротив, ей мнилось, что это какие-то неведомые звезды из черного ночного неба, которые невесть как попали в нее и, отделившись, глупо светят своим тусклым светом, заслоняя собой ее привычную покорность высшей воле. Дети, впрочем, не прижились. Один помер, обварив себя кипящим вареньем, второй забился в какую-то щель между шкафами в кладовке, и там задохнулся. Пауки быстро свили ему похоронное покрывало, а набежавшие крысы растащили большую часть малыша на сочные сырые кусочки. Остатки ребенка засохли в щели и скоро перестали о себе напоминать. Окончательно интерес к ним потеряли даже пауки и прочие насекомые. Что же касается первого ребенка, то когда его покрытая густым малиновым вареньем голова остыла и сладкая глазурь отвердела, к нему несколько раз подбегали полудомашние собаки, с удовольствием облизывая человечину, упрятанную в карамель. Псы вообще не понятно откуда появлялись в квартире и неизвестно куда исчезали. Иногда казалось, что это даже не псы, а черные тени каких-то зверей, которые странно отбрасывают в этот мир их потусторонние хозяева, находясь за пределами материального понимания. Лариса об утрате детей не тужила, она даже не могла точно сказать, какого они были пола при жизни. Отчим, что странно, огорчился утрате своего материализовавшегося греха, задумав при случае вновь снасиловать приемную дочь. Потирая свой бугрящийся член через отвисшие тренировочные, он частенько подглядывал в замочную скважину за Ларисой, поджидая удобный случай для повторения насильства. Лариса при этом замечала странное шуршание за дверью и чувствовала тяжелое, наполненное гнилостными парами, дыхание, но не придавала этому никакого значения, поскольку противиться судьбе, пусть даже такой неприглядной и смрадно выскакивающей из провисших штанов, чтобы пробурить в ней еще один виток смиренной покорности, Лариса не смела. Со временем, когда отчим повадился открыто владеть ее телом, она вообще отстранилась от ощущений самой себя. Отчим пыхтел и тупо тыкался в ее разоренный низ, а она смотрела в мутное окно и почему-то считала себя апельсином, с которого срезают цедру. Однажды отчим умер и Лариса несколько дней спала рядом с его разбухающим и наполняющимся гнилью телом. Она даже укрывала его и игриво щекотала мертвый член, вглядываясь в него как в прогнивший водопроводный кран, из которого вместо чистой стерильной воды льется мутная ржавая жижа. Чтобы не огорчать высшую волю, Лариса пару раз переворачивала булькающий, раздувшийся как дирижабль труп, и подлезала под него, пытаясь изнасиловать саму себя стремительно мертвеющей плотью. Когда отчим окончательно разложился, Лариса отщипнула кусочек зловонной материи и, продев через него нитку, надела его себе на шею. Это был ее талисман, который своей мертвостью, повисшей на ее живой, но безвольной шее, олицетворял всю ее жизнь, которая также висела на невидимой нитке, за которую Ларису незримая сила тянула сквозь годы. Умерла Лариса странно. Вообразив себя однажды на заводе частью огромного механизма, выстукивающего миллионами шестерн бесконечность, она пожелала встроить себя в его закольцованное совершенство и прыгнула в случайно не закрытый машинистом отсек. Огромные валы и цепи мгновенно ухватили ее кукольное тело и растащили на тысячу разноцветных кусков. Странная нить, через всю жизнь протащившая Ларису, оборвалась, будто и не было ее. Последней мыслью распавшейся на куски женщины было недоумение от того, что окончивший жизнь поступок был совершен не по воле неведомой силы, а по странному и глупому желанию самой Ларисы.. Midnight Sun for Lying Lidya Лидия мне часто снится. Эта покойница является в мои сны в ослепительно белых одеждах и присаживается подле моей постели. Смотрит на меня долгие мгновения, затем берет руку в бесплотные ладони и долго всматривается в линию смерти. По ее мраморному лицу я вижу, что Лидия знает какую-то тайну, но каменная тяжесть мешает ее губам произнести слова. Иногда она приходит не одна, а с мертвым ребенком, которого родители усыпили много лет назад вместе с заболевшей раком кошкой. Отчаявшись бороться со смертью, безумно любившие своего питомца мужчина и женщина, решились на последний шаг. Они вкололи пять миллилитров прозрачной жидкости в дряблые мышцы животного и двадцать миллилитров в вену своей дочери. Поверженная раком кошка была столь дорога для них, что в знак бесконечной преданности и несогласия с несправедливостью, они решили отправить в объятия смерти вместе с кошкой маленькую девочку. Когда в глазах старого животного и маленького человека заблестело стекло, супруги поместили два трупа в коробку и отвезли ее к берегу реки. Содрогаясь от горя, они совокупились на холодном ноябрьском песке, как бы опровергая полномочия смерти, и со слезами на глазах пустили коробку по воде. Покачиваясь, картонное пристанище несло скованные холодом трупы за пределы города. К середине ночи картон набух, размяк, и под тяжестью груза ушел на дно. Холодная глубина ласково упокоила два странно-связанных тела и предсмертный оскал старой кошки чуть смягчился. Ночь, проведенная под ледяным покрывалом была чудесна. Поверх прозрачной толщи виднелись мерцающие звезды на бесконечно черном небе. Свет самой яркой звезды проникал на дно реки и освещал восковое лицо уснувшей девочки, которая бессмысленно и в то же время удивленно вглядывалась в открывшееся с приходом смерти пространство. Никто наверняка не знает, сколько мертвых глаз одновременно смотрит из глубины на поверхность. В те ночи, когда Лидия приходит вместе с девочкой, они ничего не делают и до утра просто молча смотрят в мои закрытые веки. Открывая среди ночи глаза, я натыкаюсь на их взгляды, в которых течет мутным потоком скопление звезд и где нет места воспоминаниям. С приближением утра Лидия медленно встает, берет за руку девочку и вместе они пятятся от моей постели, теряясь в дыму полупрозрачной занавески, развеваемой предутренним ветром. Обычно я не думаю о своих ночных гостьях и едва мою спальню заполнит солнечный свет, я забываю о молчаливой паре. Лишь иногда мысли о Лидии снежным вихрем пронесутся в голове и выпадут безмолвным легким снегом. При жизни эта женщина мне была мало знакома. Я вспоминаю лишь пару случайных встреч недалеко от моего дома. Лидия была очень бледна и измучена, казалось, что она едва передвигает ноги от слабости. Как позже выяснилось, эта слабость была вызвана большой потерей крови, которую Лидия щедро отбирала у своего тела и вливала в изорванное платье. Она старалась оживить того, кому принадлежало это платье. Срезав несколько больших лоскутов кожи, волос и ногтей, женщина перемешала свою плоть с материалом платья, и облила все это кровью. Ей верилось в живительную силу своих кровяных телец больше, чем в неодолимую мощь небытия и смерти. Изнемогая от потери крови, она свернулась на полу как эмбрион, прижав к животу пропитанную кровью бурую массу. Вздрагивая в агонии, ей чудилось, что из глубины набухшей кровью тряпки идет ответное движение и это означает новую жизнь. Когда ее тело остыло, пришли люди и с отвращением погрузили его в черный пакет. Скомканное красное платье кто-то носком ботинка также пихнул в пакет, после чего тело было предано огню. Закрывая глаза я натягиваю на себя одеяло. Мне кажется, что я вижу как тонет коробка с девочкой и яркие звезды подмигивают, обещая вечность. А в коридоре лежит, поджав ноги к животу, Лидия, бережно согревающая уходящим из тела теплом красное платье. Едва накинув на себя зыбкую ткань сна, я открываю глаза, уже не понимая, по какую сторону век реальность. Рядом со мной уже стоят Лидия и девочка. Они держат друг друга за руки и смотрят на меня. Не сопротивляясь сну, я улыбаюсь им и уношусь в черную мякоть бархатистых глубин..