#3. Анемия


Ника Дуброва
C

Я приехала навестить свою семью издалека — в одном городе мы не жили больше трех лет, и я предчувствовала, что многое изменилось. На станцию пригородной железной дороги я приехала поздно, ночь уже подмяла под себя поселок, и мать, чуть уставшая, но радостная, от того, что я вот и наконец, ждала меня на платформе, переминаясь от холода. Ну с приездом, обняла она меня, да, ответила я. Мы соскучились, подтвердила мать, ну наконец-то, ответила я. Она взяла в руки мои сумки и пошла вперед, к машине, которую она водила теперь сама. Когда подходили к машине — ее я, кстати, не узнала, в памяти она осталась синей, а в действительности оказалась зеленой — а что, машину уже поменяли, сказала я, всегда такая и была, ответила мать и добавила, садись только на заднее. Неужели мать не хочет даже поговорить со мной, значит, радость после встречи была только для приличия, подумала я, и уселась на заднее сидение. Пока она закидывала в багажник сумки, передняя дверь открылась и в машину залез кто-то белый, насквозь промерзший, тут же за руль села мать. Мне было неудобно спросить, кто это, да и вообще зубы стиснулись, когда я подумала, что, может быть, мать должна кого-то подвезти, и домой приедем нескоро, несмотря на то, как я устала и хочу есть. Когда машина тронулась, мать повернулась ко мне, а это мой снеговик, сказала она, и перевела взгляд на дорогу. Не сразу поняв, о чем именно она говорит, я уставилась на фигуру на переднем сидении — действительно, такое белое холодное существо могло быть только снеговиком, как же я сразу не догадалась. Где нашла, спросила я, чтобы избавиться от неловкой паузы. А как-то ночью сам пришел и постучался в дверь, ты же знаешь, мы возле леса живем, ответила она. Конечно, я знала, что дом находится возле леса — да я и выросла в нем, и в этом же лесу собирала грибы и каталась на санках. И ты пустила, вот так вот, незнакомого, спросила я, и тут же испугалась, если снеговик нас понимает, он может ни на шутку разозлиться, что я говорю о нем в таком тоне. Нет, понимаю, конечно, что ему негде ночевать было, добавила я извиняясь. Да, негде, подтвердила мать, а потом, как же я его одного оставлю в такой холод, это не по-человечески, укоризненно сказала она. Мать всегда отличалась удивительным гуманизмом — и вот, пожалуйста — прямо передо мной снежный шар, служащий снеговику головой, и я даже не знаю, есть ли у него мозги, а спросить, опять же, неудобно. В общем, он у нас теперь в твоей комнате живет, закончила она.

Машина уже подъезжала к дому, и дорога исчезла в снегу, расплывающимся в оранжевом свете фонарей. Ты тогда в комнате сестры пока поспишь, ладно, сказала она, у него в твоей уже постелено, а он ведь пачкает, с него, знаешь, за ночь сколько натекает, объясняла мать, но выглядело это так, будто бы она оправдывается. Снеговик же ехал молча, и так же уверенно, ничего никому не сообщая, вылез из машины, сам открыв дверь. У него же вместо рук снежки, как он открывает дверь, не выдержала я, ухватив мать за плечо. Он уже привык, отрезала она. И мягче добавила, и потом, у него снежки клеятся к поверхности, ну так он и открывает, очень удобно, он даже чай пить может, сказала она не без гордости. В поезде, когда я ехала с таким нетерпением домой, я гадала, что именно могло измениться, сестра уже выросла, отец поменял работу, собака давно умерла, может быть, есть новое домашнее животное, и надо быть к этому готовой, но что вот так вот, придется спать на полу из-за того, что у меня на кровати лежит текущий от жары снеговик, такое мне и в голову не приходило. Пока шли к дому, я пыталась догнать мать, чтобы поприставать к ней с вопросами, если снеговику так жарко, что он протекает, почему бы не постелить ему во дворе, под яблоней, да и вообще, наконец, если мне негде спать, я могла бы не приезжать, почему она не сказала, я потратила на билет месячную зарплату. Ты, наверно, забыла, что вы находитесь на другом конце мира, добавила я. Кто сказал, что тебе негде спать, возмутилась мать, это твоя родная сестра, и вы вполне можете переночевать вместе. Одну ночь, не унималась я, но не проведем же мы так неделю. Начните с одной ночи, словно шутя сказала мать, всё в жизни начинается с малого.

Ночью сестра писала сообщения каким-то мальчикам, а я не могла уснуть. Матрац, который мне дали, был старый и весь свалялся, одеяло было будто бы треугольным, так что я все никак не могла натянуть его, и я думала, сестра стала подростком, пока я отсутствовала, теперь она влюблена, но никто не знает в кого, а в это время в комнате живет незнакомый снеговик, который пришел из леса.

Утром за кофе я воспользовалась отсутствием отца и спросила у матери, а как же отец относится к тому, что дома снеговик, он ведь мне раньше запрещал приводить на ночь друга. Он не запрещал, пояснила мать, он только не хотел, чтобы вы спали на одноместной кровати, а что касается снеговика, то да, нельзя сказать, что он ему рад, но что он может изменить. Я слышала, вы решили разводиться, сказала я. Кто это сказал, пожала плечами мать, если он не любит снеговика, то это дело вкуса, а не повод к разводу. И действительно, подумала я, смотря на нашего гостя, который прилепив свою руку-снежок к кофейной чашке, заливал напиток себе куда-то внутрь. А у него что, есть пищевод, шепотом спросила я. Снеговик уставился на меня — казалось, что черные глаза-пуговицы смотрят пристально, хотя они не могли менять ни своей формы, ни вообще передавать какие-либо эмоции. Мать ответила, откуда я знаю, мы его не вскрывали. И что ты ко мне пристала, не выдержала она, поздно вечером, пока отец был на работе, он пришел, постучался, я открыла, запустила его в твою комнату, потому что это у нас в доме единственная пустая, ему там понравилось, он остался, и до весны будет здесь, да какие от него беспокойства, он ведь ничего не ест, только пьет. Мне хотелось добавить, что это, так как у него нет пищевода, но я промолчала, чтобы не доводить до конфликта.

Днем, не выдержав специфической обстановки, сложившейся дома, я поехала в город, ходила по магазинам, каталась на метро, заглядывалась на местных мужчин, а вечером, когда вернулась на пригородную платформу, было уже темно, и мать, как обычно, встречала меня. Как оказалось, со снеговиком — он бродил неподалеку, видимо, не желая смущать своим присутствием. Воспитанный, сказала я, кивая в его сторону. Да это он тебя боится, сказала мать, ты ведь всех нас запугала, и сестра тебя побаивается, жаловалась мне, что ей приснилось, как в детстве ты ее лупила. Снеговик шел за нами следом, не теряясь, но и не надоедая нам. Я старалась незаметно поглядывать по сторонам, чтобы понять, как прохожие реагируют на живого снеговика — не каждый ведь день такое увидишь. Женщины шли с сумками и смотрели под ноги, мужчины несли пивные бутылки и пытались находу пить, кроме того, многим то и дело звонили, а остальные сами пытались кому-то дозвониться — снеговика, казалось, никто не замечал. К тому же, я не знала, что изменилось в стране за два года — могла произойти реформа, при которой снеговики стали полноправными гражданами, возможно, вышел закон, поощряющий лепку из снега, или же что-то в поддержку разнообразия способов жизневыражения, снеговик мог тогда сойти за мужчину, решившего жить на северный манер — словом, я совершенно не следила за новостями в стране, и теперь чувствовала себя чужой, фактически иностранкой. Отвлекшись на свои мысли, я не заметила, как мать исчезла — я увидела ее уже на другой стороне дороги, догоняющей снеговика, который чуть не попал под машину. Когда, слушая музыку и переживая к счастью не случившуюся трагедию, мы сидели в машине, мать повторяла разволновавшись, откуда он мог знать, в лесу нет ни дорог, ни машин, и, не снимая перчатки, гладила его по снежной голове.

Вечером пришел отец, как всегда, хмурый, недовольный, он заперся в своей комнате. Со мной он так и не стал говорить, и не о чем не спросил — ни о том, как проходит моя работа за рубежом, ни о личной жизни, ни о ярких событиях, ни даже не затронул общих тем — здравоохранение, животные, наркотики, времена года. Потом я увидела, как снеговик стучится к нему — будто бы смущенный он ритмично ударял своей рукой-шариком в дверь. Наконец отец открыл, и снеговик скрылся в его комнате. Мучаясь от любопытства, через некоторое время я тоже постучалась и дождавшись отца, повернувшего ключ с другой стороны, зашла. Снеговик сидел, прилепив к своим ладоням-снежкам пивную бутылку, на полу от него уже натекла приличная лужа. Тает, сказал отец. Да, ответила я, отец подошел к батареям и что-то стал крутить, было непонятно, то ли он добавляет, то ли убавляет— да и вообще его отношение к снеговику — замыслил ли он его растопить или хочет помочь. Когда снеговик переставал пить, было видно, что вместо рта у него небольшое углубление, дырочка — в нее-то он и заливал напитки. Будешь, спросил отец, протягивая мне бутылку и одновременно открывая ее. Нет, не пью, ответила я, ну тогда иди, он перекосил уголки рта, и я, еще раз оглянувшись на эту выпивающую компанию, вышла.

На следующий день мать говорила со мной о снеговике, воспользовавшись его отсутствием — он лепил снежный замок во дворе. Хорошо, что пошел снег, без него он впадает в депрессию, сказала она, и было видно, что она радуется. Снеговик казался очень увлеченным — он уже построил крепостную стену, сделал ров вокруг замка, и теперь приступил к строительству башен. Снег влажный, легко лепить, продолжила мать, он ведь такой ранимый, чуткий, ты знаешь, сказала она, смотря на меня. С одной стороны, мне хотелось поддержать мать, и я сказала, да, это очевидно, он вырос один, а теперь нашел друзей — правильнее было бы сказать, семью, но так говорить мне было противно — с другой стороны, мне казалось диким, что после столь долгой разлуки мать ничего не спрашивает о моих делах в чужой стране, что она, недалеко уйдя от отца, ограничилась общими вопросами, сколько я получаю, что планирую делать, что мне нравится и нет на новом месте. Было очевидно, что она была по уши упрятана в своих зимних проблемах, а моими не интересовалась, а может быть, считала, что все у меня хорошо и спрашивать нечего. Ты знаешь, ведь скоро весна, сказала она, подтверждая мои мысли. Если мы не найдем способ защитить его кожу, то есть покрытие, он растает, сказала она, и было видно, чего ей стоила эта фраза, губы у нее теперь дрожали. Ну что ты, пробормотала я, пытаясь ее утешить, но собственный голос вызвал у меня недоверие. Обратитесь в Лигу содействия снеговикам, посоветовала я. Но ты ведь знаешь, что в этой стране даже о людях позаботиться некому, закричала она, ты хоть думай, что говоришь-то. Возможно, она завидовала мне — считала, что я прожила несколько лет в хорошей удобной стране, в то время как они здесь мучались, сводя концы с концами и безуспешно пытаясь приютить снеговиков. Даже если они не смогут позаботиться о нем до конца жизни, то хотя бы дадут часть денег на билет за северный полярный круг, закончила я. Мать молча смотрела на то, как снеговик в приготовленном для него ведерке с водой смачивает свои башни, ждет, пока они заледенеют, а потом лепит их на замок — он был так увлечен работой, что не замечал нас. Потом она сказала, билет на поезд у нас стоит копейки, и ты это знаешь, я только волнуюсь за него, чтобы всё у него было хорошо, а то уедет, как ты, и всё, пиши-пропало.

Вечером мать попросила составить ей компанию: пойти погулять в лес со снеговиком — тут же она пожаловалась на сестру, та отказывается выгуливать снеговика, ссылаясь на то, что у нее много невыученных уроков, да и он сам уже не маленький. Но если он потеряется или, хуже того, кто-то забавы ради запустит в него веткой или камнем, и никого из нас не будет рядом, она такого не переживет, объясняла мать. Слушая ее, я все больше проникалась ее чувствами: матери было нелегко, я уехала за многие километры, сестра выросла и избегала общения, пропадая с друзьями, отец задерживался на работе без видимой причины, а дома пил. Мы пойдем на ледяные горки, он их обожает, сказала мать. На горках снеговик перепробовал все возможные спуски и предпочел самый крутой и длинный, где он, чуть поджав ступни, спускался на шаре, который служил ему базой и центром туловища. Как хорошо, что ты наконец приехала, воскликнула мать, но смотрела она при этом на своего снежного друга, и мне показалось, что она радуется тому, что теперь и я могу восхититься его играми и достижениями. А правда, он очень необычный замок слепил, добавила она, заметила ли ты, что башни все разные, и расположены асимметрично. Мне хотелось сказать, что хотя замок явно удался, но меня это не волнует, я проделала такой огромный путь, чтобы увидеться с семьей, узнать о ее проблемах и новостях, рассказать о своей жизни. Но тут же я подумала, что цель приезда вполне достигнута — мало того, что я узнала обо всем новом, что случилось, но больших новостей было бы странно ожидать — семья пополнилась новым членом, с которым мне даже удалось пообщаться. Другое дело, что я сама и события моей жизни остались на втором плане, но по сравнению с такой новостью это, наверное, и справедливо. И все-таки я чувствовала себя неловко, будто бы что-то шло не по плану, и все делали вид, что никаких изменений не произошло, тогда как дела полностью вышли из-под контроля. Я подумала о том, о чем бы мы могли говорить, если бы я вернулась в ту семью, которую знала раньше и к которой так привыкла, и задала свой вопрос, а как сестра, как ее успехи в школе. Ну какие успехи, нехотя, будто бы отвечая на скучный, ненужный вопрос, сказала мать, она, наверно, останется на второй год, пробегала с мальчиками и пропустила много уроков. А почему ты не наняла ей репетитора, сказала я первое, что пришло в голову. Ты же знаешь, что отец почти ничего не зарабатывает, и всё пропивает, объяснила мать само собой разумеющееся. Я видела, он и снеговика спаивает, не выдержала я. Дааа, с явным удивлением ответила мать, а вот с этим я разберусь. Испугавшись, что отец будет недоволен тем, что я выдала его, да и вообще понимая его ситуацию — приходится терпеть в доме постороннего снеговика — я добавила, ничего ему не будет, он ведь из снега. Мать посмотрела на меня с недоверием, а откуда ты знаешь, какое воздействие алкоголь оказывает на снеговиков. Нет, точно не знаю, замялась я, да и не так уж много живых снеговиков я видела. Не то что не много — не одного, отрезала мать. И опять, словно зачарованная, стала наблюдать за спускающимся на шаре-основании и поднимающимся снеговиком, потом посмотрела на меня: я и сама не видела живых снеговиков, и вдруг, глядя на мать, я поняла, что в ту ночь, когда он пришел к нашему дому, и в моей жизни произошло особенное событие, значение которого потому и ускользает от меня, что оно слишком велико.

Ночь я спала опять плохо, на полу было то ли холодно, то ли неудобно; сестра переписывалась с кем-то по компьютеру, хихикая и отправляя в экран поцелуи — в какой-то момент я даже подумала, что ее снимает камера, но сил вставать и проверять, так ли это, у меня не было — сестра была полураздета, и только теперь мне показалось это подозрительным. Утром, из-за плохо проведенной ночи, я не могла проснуться, и когда встала, дома никого не было, наверное, все ушли по делам. Я налила себе кофе, села за стол и стала смотреть в окно, шел снег, выходить на улицу не хотелось и сложно было понять, как все остальные преодолели это чувство, оделись и пошли куда-то. Когда через несколько минут я увидела снеговика, во мне неприятно заворочалось осознание того, что он совершенно растаял в моих мыслях, я пила кофе так, будто бы дома всё было, как прежде, до моего отъезда. Я передвинула свой стул, теперь меня прикрывала штора, и снеговик, если бы даже захотел, не смог меня увидеть. Но он, казалось, позабыл обо мне и решил, что остался во дворе один — так я подумала, понимая, что он занимается чем-то странным. И это несмотря на то, что мать всячески избегала оставлять его одного — только сейчас я вспомнила, как еще рано утром она разбудила меня, попросив присмотреть за ним, и, пообещав, я тут же заснула. Понаблюдав за ним некоторое время, я поняла, что он не просто лепит из снега, как лепил раньше замок, а налепливает снег на себя. Выходило это у него с трудом и, видимо, поэтому время от времени он злился и ударял ногой в сугроб, но тут же начинал заново: руками-снежками похлопывал по себе, стараясь покрыть туловище новым снежным слоем. Длилось это долго — нижний снежный шар, служащий ему основанием, стаял, и превратился в какую-то непонятную фигуру, больше уже напоминающую куб, чем шар. Конечно, снеговик не мог, с помощью только своих рук-снежков вылепить себе новое тело, если можно так выразиться; но он старался, у него это не получалось, и казалось, что он знает об этом. В то же время теперь я стала понимать, что даже если снеговик обычно ничего не говорил и вел себя так, будто бы был лишен собственной воли, это было совсем не так. Когда он понял, что ему необходимо спасать себя, он не медлил и не ждал помощи со стороны. Я увидела, как он упал в сугроб и, надо полагать, от отчаяния стал кататься в нем — но снег не лип на него. Впечатленная этой сценой, которую никто кроме меня не мог видеть, я вдруг захотела помочь ему — одеться и, несмотря на холодную погоду, выйти на улицу и налепить на него столько снега, сколько понадобиться. Но это было только первое мое желание, потому что тут же я вспомнила мать и то, как она гладила его по голове, в то время как меня даже не поцеловала в щечку. Мне хотелось, чтобы снеговик, прокатав снег до земли, наткнулся на забытые кем-то с осени острые предметы — учитывая семейную привычку не класть вещи на место, это было вполне возможно. Прячась за шторой я смотрела на то, как он попусту растрачивает силу, внутри у меня всё промерзло, рот и горло покрылись снежинками, но я не могла оторвать взгляд — устав снеговик замер, но так и не поднимался. Он вскочил только, когда, как и я, услышал, что во двор зашли мать с сестрой — они громко кричали — снеговик, покачиваясь, встал на ноги, бегло осмотрел себя, медленно пошел им на встречу. А я вскочила со стула, бросилась в прихожую, оделась и, спрятавшись в туалете, выбежала из дома, как только мать с сестрой прошли в кухню.

Лесной дорогой я прошла к озеру — лед на нем начинал таять и плавал серыми нетонущими пятнами, наверное, потому что я не одела свой теплый свитер, а может, из-за влажности, холод колол меня. Хотелось вернуться в тепло, да я и вышла без сумки, а в то же время я понимала, что, только зайду в дом, увижу сестру, которая подсаживается или уже сидит за компьютером, мать, готовящую невкусное, только чтобы быстренько поесть, блюдо, снеговика, который толчется в доме, потому что знает, что здесь ему будут вливать в снежный пищевод горячий чай. Деревья стояли на берегу озера, как надсмотрщики над талыми льдинами — как если бы льдины были живыми и пытались выползти на свободу, в лес, а деревья своими черными ветвями готовы были раздавить их, но не дать бежать. Когда я вернулась домой, мать даже не спросила меня, где я была, наверное, не заметила моего отсутствия, а только сообщила, что хотела купить еще один холодильник, но уже стоя в очереди в кассу поняла, что снеговик все равно откажется сидеть в нем. Да, мама, это не выход, подтвердила я, но она не смотрела на меня. Он тоже заботится обо мне, сказала мать, как-то я, поскользнувшись, упала, а он наклонился и насколько было возможно протянул ко мне свои снежки, и я, опираясь на них, встала. А что мы должны делать, не выдержала я. Кто вы, переспросила мать, будто бы не поняв. Мы, я, например, или сестра, нам что делать, сказала я, но мой голос прозвучал без возмущения, и я сама уже не понимала, что хотела сказать. Ты вернешься в свою страну, сестра, если не хочет прислушиваться ко мне, уже не ребенок и может сама решать, как ей быть, ответила мать как если бы всё было проще простого. Я посмотрела на неё — сразу я не заметила, оказывается она читала книгу, Как выжить в вечном холоде, к чтению которой она и вернулась. Значит, для тебя зима не преграда к счастью, спросила я её. Снег не напускает на тебя уныние, уточнила я свой вопрос. Знаешь — казалось, мать задумалась — с тех пор, как я живу в этом городе, я разлюбила лето, оно слишком короткое, чтобы обращать на него внимание — и она продолжила читать, я, подождав чуть-чуть, пошла к себе, точнее, в комнату сестры. Не слишком отдавая отчет в том, что я делаю, я собрала все вещи, застегнула сумку, вспомнив, что дома у меня перед отъездом взорвалась лампочка, зачем-то выкрутила лампочку в коридоре и засунула ее между своих вещей. Со сборами я управилась быстрее, чем ожидала, и опять стала думать о том, что не смогу уснуть, буду лежать в полумыслях-полуснах часа два-три, буду мерзнуть и натягивать на себя одеяло. Не стоило мне приезжать к родителям в самые холодные месяцы, за границей я забыла, что такое настоящие зимы — друзья говорили, что снег это сказочно и только зимой можно почувствовать особую атмосферу, лучше всего передающую характер этой страны.

Утром я хотела уехать — желания разбираться в старых вещах не было, они бы потянули за собой воспоминания и те бы посыпались на меня гирляндами и свертками, развязывающимися и высыпающимися на мою голову — и хотя я знала, что лучше всего было не тянуть с отъездом, я зашла в свою комнату. На кровати сидел снеговик, перед ним на стуле стоял горячий кофе, но он не пил, стараясь не смотреть на него, я прошла к шкафу, хлюпая ногами в воде, носки сразу же промокли, когда открыла шкаф, на меня выскочил холод — внутри был установлен холодильник. Я захлопнула дверцы, выскочила из комнаты, не ища даже свои вещи, хотя некоторые из них могли бы быть мне полезны — побежала искать мать, чтобы наконец сказать ей всё, что я думаю о присутствии снеговика в доме. Матери нигде не было, но в гостиной сестра болтала с кем-то по телефону. С трудом дождавшись паузы в разговоре — сестра умирала со смеху — я спросила, где мать. А она поехала на вокзал узнавать, какие есть билеты на северные поезда, сквозь смех быстро ответила сестра. Одевшись и взяв свою сумку, я попыталась попрощаться с сестрой, но она, продолжая говорить по телефону, закивала мне, махая рукой. Я вышла и тоже поехала на вокзал, но матери там не встретила — наверное, мы разминулись в пути.

Когда за эти дни я представляла себе свой отъезд — то, как буду покупать билет, вертеть его в руках, одновременно пытаясь не выронить сумки, покупать еду в поезд, садиться, знакомиться с соседями по купе — мне казалось, что всё это навалится на меня, заставит вернуться, позвонить в другую страну, объяснить, что я вынуждена остаться еще на некоторое время, что приеду позже — всё это только за тем, чтобы, забежав домой, пережить свой приезд второй раз, пусть и так, со снеговиком. Но теперь, заплатив немалые деньги за билет, я крепко держала его в руках — когда подошел поезд, я поскорее забралась в вагон и уселась на свое место, ни с кем не здороваясь. Смотря в окно едущего поезда, я видела только мелькающие черные ветви, словно разогретые изнутри, они, казалось, растаптывали собой снег и сочились чернотой.

На следующий день, когда я была уже далеко, я не выдержала и позвонила матери. Ну куда ты пропала, спросила она строго, но тут же рассмеялась — её смех был похож на лай запыхавшегося животного. Я уехала, вспомнила, что надо было вернуться пораньше, что я плохо рассчитала дни, стала объяснять я. Это удачно, ответила мать, я тоже скоро уезжаю на север. Её слова, поначалу рассыпавшиеся в моей голове, собрались в предложение, и я поняла, что она сильно простужена и охрипла. А сестра, а отец, спросила я, хотя отъезд матери, в сущности, не был для меня неожиданностью. Они будут присматривать друг за другом, конечно, успокоила меня мать. Я ведь ненадолго, добавила она, как прибудем, пришлю тебе снежинку. Ну хорошо, спасибо, буду ждать, поправляйся, сказала я и положила трубку. И тут же подумала, что надо было бы перезвонить, спросить, где же она так простудилась, если еще даже не доехала до крайнего севера. Но когда я расплачивалась за звонок, оказалось, что в кошельке у меня не так много местных денег, и лучше было приберечь их для еды. К тому же, было очевидно, что каждое слово давалось ей с болью в горле.

Когда через несколько дней я садилась на самолет, настроение у меня было приятное, вьюжное, закручивающееся в снежные круговороты. Возвращаясь в мыслях к нашему короткому разговору, я думала, что голос у матери был веселый, хотя и говорила она с трудом, и на секунду мне показалось, что всё устраивается как нельзя лучше. В другой стране, на работе, я говорила всем, что отдыхала на юге, и на вопрос, почему так слабо загорела, отвечала, что так как много занималась подводным плаванием.

Через несколько недель я получила большое толстое письмо. Из конверта я достала снежинку, вспомнила о матери и порадовалась за неё — раз снежинка пришла, значит, всё идет по плану. Но повертев снежинку в руках, я поняла, что её можно развернуть, потом развернуть ещё раз, а потом ещё раз — в конце я раскрывала её уже с трудом, такая она стала огромная. Развернув её, как мне казалось, до упора, а точнее, до собственного изнеможения, я села на диван и уставилась на неё — она занимала всё остальное пространство комнаты. От снежинки шёл холод, но не просто свежесть — хотя и её я не очень-то люблю — а холод, какой бывает из застоявшейся морозильной камеры, с запахом чего-то протухшего, что пора бы было уже давно выбросить. Наступая на неё, борясь с ней, перескакивая через неё, отбиваясь от зимних колючек, давя с треском её кристаллы, я пыталась пробраться к выходу и одновременно звонила другу, который не брал трубку. Когда наконец он перезвонил мне, я сидела в безопасности на платформе метро, в душном запахе подземелья. Я сообщила ему, что квартиру оккупировала огромная снежинка и попросила о помощи; меня трясло, пока объясняла ему свою незавидную ситуацию под грохот проезжающих вагонов. Ночь я провела у коллеги по работе, а когда вернулась, окна в комнате были открыты нараспашку, и дождь капал на пол, но снежинки уже не было, друг — понятия не имею как — эвакуировал её. Я позвонила ему, чтобы поблагодарить, он долго молчал, потом, видимо, с большим усилием сказал так тихо, что я еле разобрала, что у него воспаление миндалевидных желез, страшнейшая ангина. Ночью хотел ложиться в больницу, горло, процедил он, но врач выписал двенадцать лекарств, и теперь только на них и держусь. Выздоравливай, сказала я с участием, но за снежинку извиняться не стала — если бы она была из настоящего снега, то в бумажном конверте попросту бы не дошла.