Mindless art group
Ежи набились в труп медведя. Антология
Сила и хитрость
Стерильно... Апирогенно
(Надпись на этикетке)
Как и все хорошие игры, ОБЕД вобрал в себя все лучшее, что было создано в данной
области до его появления. Разберемся во всем по
порядку.
Идея игры довольно проста - посадить
Ивана в кресло с возможностью ворочаться туда-сюда. Придать ему Марью,
чтобы в уме получился хоровод. Усилить этот хоровод еще одной Марьей,
иногда с выгоревшими усами, иногда еще как-нибудь. Дать возможность
произносить монологи и время от времени есть. И поставить цель: съесть
все, что имеется в отмеченном на столе
квадрате.
Такое уже было? И да, и
нет.
По концепции обед более всего похож на
своего тезку - ужин. Настолько же сильный драматический элемент. Очень
схожая система взаимодействия Ивана с Марьями и едой и креслом. Примерно
такие же принципы постановки задач.
Но.
Гораздо сильнее Иван. Куда лучше
разработаны правила работы с людьми. Кажется, что Марью можно потрогать -
и на пальцах останется пыль. Лица очень хороши, фотографии говорят сами за
себя.
Звуковые эффекты на высоте. Четко
различаются голоса разных фаз настроения Ивана. Достойная “столовая”
музыка.
Меню разворачивается на фоне живого
Ивана. Блюда не новые, к тому же не очень высокого качества, и смотрятся
очень приятно
Теоретически, можно выиграть, ни
разу не скомандовав. Но чаще всего Иван и Марьи в пределах своей
самостоятельности двинутся не туда и есть будут не то. Принимать личное
участие придется, не сомневайтесь. Игра столь стремительна, что постоянная
драка просто не успевает надоесть. Три, четыре Марьи - наконец-то вызов
вашему мастерству. Для полного счастья не хватает лишь диких животных
(забавно смотрелось бы нападение наглой гориллы). А как Ивана отбрасывает
взрывной волной!
Наконец, с потолка падаете
вы. Звучит Вагнер, от которого всегда чешутся кулаки, и вы понимаете, что
это ошибка. Хочется выйти в прохладную подворотню и выпить лимонадику?
Нет, любезный, с трех сторон прут Марьюшки с отточенными крючьями, и
нюхают ваше дыхание. Иван лежит ничком и хрипит молитву, скользя коленями
и локтями в разлитом соусе, - он уже умер. Гнус, мошкара, а не
воин.
И, наконец, долгожданная победа - Иван
хватает супницу, и по Вашей команде швыряет ее крышку в бабу. Крышка
срезает голову, и та, выкрикивая немыслимые ругательства, скачет по полу.
Вуаля - из Марьиной задницы валятся оливки, на месте срезанной башки
свистит фонтан кетчупа. Иван, улыбаясь, кланяется, и уходит, прихватив
Марьину голову.
А. Водорацкой
Глеб
Итак, они били Глеба ногами. Молодой человек
со свинчаткой на поясе едва удерживался от того, чтобы не изуродовать
Глебу лицо. Всех это смешило; главный надсмотрщик раскраснелся и ни слова
не мог вымолвить.
Допрос подходил к концу. Как
всегда, все замерло. За высоким, забранным решеткой окном шуршали травы.
На грязном кафельном полу мычал Глеб. На лице его играл солнечный заяц, к
губе прилипла соломина. Тень глебова профиля составляла на полу диковинный
свинцовый силуэт.
Всех передернуло. Видавшие
виды убийцы смотрели на него с какой-то брезгливой жалостью; палач
осмелился икнуть и деликатно высморкался. Прежде он работал капитаном
каботажного судна: возил ароматные масла и
корицу.
Из помещения по соседству жестко
выскочил судья. Нервной, подрагивающей походкой дойдя до центра комнаты,
который располагался сбоку от лежавшего навзничь, издали напоминавшего
непристойных размеров чулок Глеба, развернулся и
замер.
Окинув взглядом все убожество, судья
внятно и резко произнес:
- Да, сегодня я имел
возможность через это отверстие следить за процедурой. Смею заверить, что
подобной трудности дело я встречаю в первый раз. Поведение же
подследственного просто перешло все границы.
С
этими словами он замахнулся на Глеба тростью, - Глеб поежился, - пожал
плечами и выбежал вон. Крепкие руки подхватили Глеба под живот и
вытолкнули в коридор.
Пахнуло нарами, ногами и
бобовой кашей. Прислонившись к зеленым мохнатым стенам, едва освещаемые
рыжей лампой, намертво вправленной в неправдоподобно кривой потолок,
сопели вшивые глебовы конвоиры.
Внезапно один
из них закурил какую-то дрянь: темнота наполнилась отвратительным
дымом.
- Это чтоб не растолстеть, - объяснил
сам себе влажный голосок.
Глеб хило
закашлялся, уже начиная догадываться о том, что и сегодня он есть не
будет.
Денис
Впотьмах
Ясипу Федоровичу было очень неудобно сидеть.
Всякий раз, когда он венчал сомнительным успехом свои изнурительные
попытки сесть ровно, его тут же легко закидывало назад. Он был абсолютно
наг. Его руки были согнуты и плотно прижаты к телу. Его ноги были согнуты
и плотно прижаты к телу. Его голова была, может, и не согнута, но уж во
всяком случае плотно к чему-то прижата. К числу прочих неудобств Ясип
Федорович отнес также и то, что из его пупа вилась какая-то гадость и
конец ее терялся высоко в темноте.
«Уф-ф! -
подумал Ясип Федорович. - Не нужно было так
напиваться».
Вскоре он, однако, почувствовал
себя достаточно вальяжно, чтобы расслабиться.
«Хоть делать ничего не надо», - подумал Ясип Федорович и вдруг куда-то
поехал. Набирая скорость и борясь с подступившим страхом, Ясип Федорович
проорал: «А ну, красотка, подставь свой рот-ка!» - но при этом ему самому
набилось в рот столько слизи, что он предпочел замолчать. Чьи-то огромные
руки обхватили его голову и вытащили наружу.
Так Ясип Федорович появился на свет.
09.07.1995
Старик
Эпизоды
Выйдя из подземки, старик Клаудиус Минкус огляделся по сторонам. Вынул из кармана и
развернул вельветовый кисет, заменявший ему носовой платок. С этим он
протяжно чихнул.
“Что-то уж больно
холодно”.
Огромная крыса, не помня себя от
страха, метнулась из-под его ног в темноту. Минкус пожал плечами и зашагал
по зыбкому тротуару. Вчерашний херес давал себя
знать.
“Что за нелепые приливы к
ушам?”
Он было затряс головой, отгоняя
дурноту, как вдруг почувствовал, что в спину ему вбили громадный гвоздь.
Он упал.
Выглядел он так: седые космы,
обрамлявшие мясистое лицо; мясистое лицо, изрешеченное оспой и морщинами;
морщины, покрывавшие его руки; его руки с вечной грязью под ногтями; сами
ногти, напоминавшие пуговицы; пуговицы, срезанные, вероятно, с морского
кителя; китель, проеденный молью до ваты; вата, торчащая тут и там,
настолько грязная, что могла сравниться в этом разве только с его седыми
космами.
Ему уже шел восьмой
десяток.
Проснувшись поутру, он потребовал
молока, которое было тотчас же принесено. Он впился в хлеб, чувствуя себя
совершенно счастливым. На другом конце стола завтракала золотистая
оса.
Он пролил
молоко.
Зал, в котором он сидел, помещался на
палубе А трехтрубного судна, шедшего на Гамбург. Невдалеке раздался
скрежет. В иллюминаторе показался какой-то господин. Снаружи стемнело.
Клаудиус зажег свечу и навис над картами. Карты предсказывали беду в конце
его жизни.
Утром, когда он вышел на проспект,
в памяти его высветилась одна из дальних ячеек: полузабытая статья из
детского технического журнала, сообщавшая о наделенном эмоциями роботе.
Это сооружение шептало “Das Liebe, das Liebe”, и особая слизь сочилась из
его глаз.
Побродив полчаса по закоулкам,
Клаудиус снова оказался дома. Там для него уже было кое-что заготовлено.
Подруга, бросившаяся ему на шею еще в коридоре, поволокла его вглубь
комнат, минуя драные комоды и дырявые шелка портьер. Вскоре они оказались
в каморке, ранее Клаудиусу не известной.
Дохнуло нафталиновой присыпкой, что-то упало и разбилось в темноте,
заметалась в углу какая-то тварь. Подруга полезла в ящик, откуда спустя
минуты три, раскрасневшаяся, возбужденная, показалась вновь. С ней было
нечто, напоминавшее сложенный дорожный столик.
Вскоре перед Клаудиусом предстало то, что заставило его содрогнуться. Это
было фото, изображавшее двух котов, выглядывавших из корзины. Их совиные
глаза можно было объяснить либо морфием перед съемками, либо природным
изъяном. Один из котов был похож на гиену, другой напоминал гения,
ошалевшего от страстей. Балаганная игра красок довершала тусклое
пиршество.
Клаудиус немного пришел в
себя.
- Правда, прелесть, милый? -
Единственным здоровым мотивом, за исключением тоски и отвращения, была
досада. - Специально по твоему вкусу
подобрала.
Клаудиус заулыбался, осознавая
необходимость положить всему этому конец.
Фото
было повешено над клаудиусовой кроватью.
Дом
не спеша набирался темнотой: густым мраком наливались углы и коридоры; то
и дело гасился еще какой-нибудь источник света; незаметно хлопотал в
потемках бог любви.
Клаудиус курил на здорово
темной кухне. В двух шагах от него пело полуночное радио. Внезапно
смолкнув и выждав минут пять, оно произнесло: “Руководитель
национал-радикального движения “Истоки” прочитает свои
стихи...”
Клаудиус метнулся к шнуру. Приемник
затих.
Ну и сон был в эту ночь у Минкуса!
Вспомнился ему дом, его Mutter с лицом здорового сорокалетнего господина,
его школа и тот праздник, где он, согласно сценарию, должен был играть
букву “B”. Вспомнился и непредвиденный финал, когда он внезапно сорвал все
представление.
Поутру Минкус был спокоен. С
кухни донесся запах пирога. Клаус хотел пирога. Пироги в этом году
замечательные. Перепела скачут жестко. Еж аббст поппо ресс. Клавдий кунхр
пры е.
Клаудиус на
небе.
Деннис и Томас
СЫЧИКИ
- Доброе
утро, Аткин! А у меня для вас новости: Ланцман опять
проиграл.
- Совсем разучился играть. Доброе
утро.
- Намерены заняться чем-нибудь
серьезным?
- Принять серную
ванну.
Туман за окнами рассеивался. Комната
постепенно наполнялась светом; лучи ложились на паркет, зеркала, чашки
остывшего чая на столе. Из ванной доносился
плеск.
Аткин, видимо, проснулся в отличном
расположении духа. Он вообще был веселым человеком; в свои семьдесят он
знать ничего не желал о плохом настроении.
Его
друг Эллиот Эванс придерживался на этот счет особого мнения: он постоянно
находился на грани самоубийства. В этом году ему стукнуло шестьдесят
лет.
Сыщиками они были, сыщиками, частными
сыщиками.
Через некоторое время Эллиот зашел в
ванную к Аткину.
- Полюбуйтесь-ка! В городе в
наше отсутствие кое-что случилось, - он держал в руках газету. - Ужасное
преступление, сэр. Весь город в панике, сэр. Подонок улизнул,
сэр.
- Что случилось? - Мокрая рука схватила
лист. Глаза побежали по строчкам.
“Кровавая
драма в Пэкэме. Во вторник из коллекции полковника Вудро при загадочных
обстоятельствах исчезла картина работы художника прошлого века.
Местонахождение ее неизвестно”.
В
Риджентс-парке в этот час уже появлялись прогуливающиеся люди. Аткин и
Эллиот шли по одной из аллей, вглядываясь во все, что попадалось им на
глаза.
- Как по-вашему, вон тот художник, он
чем занимается?
- Подойдем сейчас и
посмотрим.
Художник, огромного роста мадьяр в
тяжелом детском пальто, клевал носом, то и дело погружая конец длинного
зеленого шарфа в палитру.
Друзья подошли
поближе. Художник приветливо улыбнулся и зашел за
мольберт.
С мольберта на Аткина и Эванса
смотрело птичье лицо. Точнее, лицо было человеческое, но в перьях и с
длинным клювом.
Сразу же после Риджентс-парка
они зашли в кафе. Они всегда заходили в это кафе после
Риджентс-парка.
- По чашечке
кофе?
- И по
тосту!
- Эванс, нам просто необходимо нанести
визит этому Вудро.
- Где
я?!
- Успокойтесь, Эванс, все в
порядке.
- Прошу прощения,
Аткин.
- Мы должны ознакомиться с каталогом
его коллекции.
- Я полагаю, каталог находится
у него в доме?
- У Вудро в
доме.
- Надо пойти туда сейчас
же!
Дом полковника был выстроен в колониальном
стиле. Сыщики постучали и, не дождавшись,
вошли.
Темный коридор со множеством погашенных
ламп привел их к массивной двери.
- Входите! -
сказал полковник с той стороны.
Старики
вбежали в огромный зал. Вудро находился в кресле в самом центре
его.
- Добрый день,
полковник!
- Здравствуйте,
детективы.
- Здравствуйте, полковник.
Полковник, мы должны ознакомиться с каталогом вашей
коллекции.
Полковник
улыбнулся.
- Вот
он.
Друзья получили большую книгу и, встав
поодаль, принялись внимательно рассматривать репродукции. Оставшись один,
хозяин коллекции распахнул халат и резким движением выдернул из попы
глиста.
Хотя каталог был велик, искомую
картину они нашли без труда. С репродукции на сыщиков смотрело птичье
лицо. Точнее, лицо было человеческое, но в перьях и с длинным
клювом.
- Начнем с того, что один промах мы
уже совершили. Вместо того чтобы сидеть здесь, мы должны были сразу от
Вудро пойти в Риджентс-парк и поговорить с
художником.
- Взбодримся и пойдем.
Коньяку?
- Да. А если художника уже не будет в
парке?
- Ваше здоровье! Наверняка не
будет.
- Вы заметили, какая странная манера у
этого художника?
- Что вы имеете в виду? Его
картину?
- Может быть, еще
коньяку?
- Конечно, но мы должны торопиться.
Очень хочется коньяку.
- Сейчас закурим - и
коньяку!
- Пойду приму
ванну.
-
Примешь?..
- Серная
ванна...
- Хорошая
сигара...
Прошло две минуты. Эллиот зашел к
Аткину в ванную.
- Еще одна картина пропала.
Такая же.
- С чего вы
взяли?
- Телеграмма от полковника. Вылезайте
из воды. Господи, какой вы безобразный!
По
темной аллее ночного Риджентс-парка шли Аткин и
Эванс.
- Вот то место, где стоял
мольберт.
- Трава примята в трех
местах.
- Надо расспросить садовника. Может,
он обратил внимание на что-нибудь необычное.
Друзья поспешили в сторону домика, в котором жил садовник. Навстречу им
вышел спортивного вида молодой человек с томиком Толстого в
руках.
- Милейший, сегодня днем на этой
лужайке работал художник.
- Я, кажется, знаю,
о ком вы говорите. Этот человек рисует здесь уже полтора года. Я как-то
разговорился с ним. Он остановился в гостинице “Белая
голова”.
- А вот и его номер! - Сыщики
очутились в полутемной, с тяжелым запахом комнате. Привыкнув к темноте,
они увидели, что стены сплошь увешаны птичьими портретами. Это было так
страшно, что сыщики завизжали и прижались друг к
другу.
Первым опомнился
Аткин:
- Глядите! Вот этот портрет вчера
пропал из коллекции полковника Вудро... А этот -
сегодня.
Выйдя из номера, они подошли к
портье.
- А вы не знаете, куда мистер Ковач
продавал свои работы до своего таинственного
исчезновения?
- В лавку Симпсона. Там еще
должны висеть его картины.
По дороге в лавку
старики вошли в кусты, - и вот уже Аткин сидит на Эвансе верхом, и они
вместе исполняют ритмичный танец любви, причем Эванс стонет, а Аткин
покашливает...
В лавке друзья выяснили, что
осталась только одна работа мистера Ковача. Они решили купить ее в память
о неудачном деле. Ведь дело неудачное: художник улизнул, а ведь это он
ограбил коллекцию Вудро.
И сыщики понесли
обернутую пледом картину к себе на Гладстон-террас, чтобы повесить ее в
гостиной.
- Нас, Аткин, вероятно, уже
заждались наши голые девочки!
- Что?
Заждались?..
- Это шутка,
Аткин.
- Жаль, что все так закончилось. К
Вудро мы, разумеется, больше не пойдем. Картина у нас. А завтра будем
отдыхать.
Прошла неделя. Все было по-прежнему:
кофе, серные ванны, птичий портрет на стене.
Сыщики уже спали, когда высокий мужчина в детском пальто прошел через
спальню Аткина в гостиную. Оглядевшись и заметив картину, он подошел к
ней.
Картина висела
высоко.
Пришелец подпрыгнул, ухватился за нее
и повис.
В дверях появился
Эванс.
- Аткин, здесь
Ковач!
Ковач спрыгнул и, подняв с пола
каминные щипцы, пошел на Эванса. Эванс запер дверь, но художник высадил ее
и набросился на старика.
Из-за комода Аткину
было хорошо видно, как сотрясалось под ударами дряблое тело
друга.
Наконец, извернувшись, Эванс сумел
высвободить левую руку, закурил сигару и вытащил из кармана
револьвер.
- Ни с места, художник! Аткин,
позвоните в полицию.
Туман за окнами
рассеивался. Комната постепенно наполнялась светом; лучи ложились на
паркет, зеркала, чашки остывшего чая на столе. Из ванной доносился
плеск.
В кресле у камина сидел Эванс и
внимательно рассматривал поникшую фигуру напротив. Художник смирился со
своим положением. Вид его вызывал жалость.
-
Полиция будет здесь через двадцать минут. У нас есть время уточнить
кое-какие детали. Я видел ваши картины. Признаюсь, это талантливо. Что же
побудило вас, одаренного художника, заняться
воровством?
- Если б вы знали, сэр, какой я
несчастный человек... - Ковач вздохнул. - Картину, что висит у вас над
камином, я написал в юности. Тогда я писал по три картины в день, не имея
в кармане ни единого пенни. В то время мир казался мне светлым и
радостным. Но потом все изменилось. Талант во мне угас. И тогда я
возненавидел все, что создал в свои лучшие годы. Я продолжал писать, но у
меня выходили лишь жалкие подражания себе самому. Этих картин я стыдился,
а тех, прежних, - боялся. И тогда я поклялся себе уничтожить их все до
одной.
С улицы
позвонили.
На следующее утро в доме у сыщиков
раздался телефонный звонок. Эванс поднял
трубку.
Прошло две минуты. Эллиот зашел к
Аткину в ванную.
- Ковач только что скончался
в Портлендской тюрьме от кровоизлияния в мозг.
Джордж, Деннис, Вэлер, Томас
Всякие уродства и странности
Но одно уродство я точно видел. У
моего друга - его зовут Петр, Петр Карлович, - есть автомобиль
“Москвич-412”. И Петр приделал к нему вместо “дворников” два фаллоса.
Когда едешь в его машине, Петр Карлович включает привод, и по стеклу
начинают ерзать эти дурацкие фаллосы. А сам Петр все время, пока они
шатаются у него перед носом, просто захлебывается от
хохота.
Другой мой друг, Себастьян Карлович, -
очень известный в Грузии человек. Он - министр финансов. Так вот, у него
есть странное хобби. Он ходит босиком по всяким свалкам и пинает ногами
разный хлам. Он, даже когда просто идет по улице, всегда все пинает.
Особенно он любит пинать кучки собачьего дерьма; он это называет “пнуть
жабу”.
У меня тоже есть странности. Например,
я обожаю курить в транспорте. Особенно в автобусах. Когда мне удается
занять выгодное место у окна, я закуриваю. Курю я толстые черные сигары.
Они очень крепкие, и после первой же затяжки я совершенно теряю контроль
над собой. Я начинаю выть по-волчьи или выкрикивать фашистские лозунги.
При этом я обычно беру на палец немного грязи с подоконника и рисую ею
себе под носом, чтобы было, как у Гитлера.
То,
что я вам рассказал, - это еще не все. Мне известны и другие примеры, но о
них я расскажу во второй части.
Джордж
Сказка о кресте с шарнирами
Попросившись ночевать в одну из крайних изб, торчавших у самого леса,
Ромуальд (Romoildes) и не думал, что его судьба сыграет с ним такую злую
шутку. Двери ему открыла молодая девка, одна из тех, про которых на Руси
принято говорить «кровь с молоком». На ней был поношенный полушубок,
из-под которого невинно выглядывала на свет мужская сорочка.
- Ну, чего? - спросила
она.
В ответ Ромуальд промычал что-то вроде
«Хозяйка, пусти переночевать».
Она, ни слова
не говоря, повернулась и пошла в избу. Ромуальд неуверенно последовал за
ней. Тертая лосиная шкура, свешивавшаяся с косяка и служившая пологом,
обдала его запахом несвежего лесного гостя. Запах от шкуры был будь
здоров, а ноги короткие. Из-за тонкой фанерной перегородки, пузырящейся от
сырости, слышались голоса, звучащие глухо, как из-под одеяла. Хозяйка
отдернула шкуру, и взору Ромуальда предстало крайне необычное сборище. За
деревянным столом каплевидной формы сидели Ковач (Kowac), Незабудка Бебе,
Суицид Достоевский (Dostoyeffsky Suicide) и молодой человек в спортивном
костюме с томиком Толстого в руках. У дальней стены возвышался огромный
резной золоченый крест. Когда гость переступил порог, взгляды
присутствующих жадно впились в него.
- Так! -
сказал Суицид. - Вот и он. Вот эта тварь! Буди
распят!!!
Такого расклада Ромуальд предвидеть
не мог. Он ринулся было к двери, но наткнулся на потную руку Создателя,
выскочившего из темного угла комнаты. Ромуальд попытался заорать «SOS», но
уперся носом в вязаный половик со следами пота немытых ступней. Как его
крутили, он не помнит, но мы вам расскажем. Его прибили гвоздями к кресту
с шарнирами, устроенными в области поясницы и шеи. Ромуальд было начал
сопоставлять себя со Спасителем, но тут его согнуло вперед, а голову
развернуло влево. Холодеющими от ужаса губами он почувствовал пробивающую
себе дорогу в недра елду Создателя. Чей-то пламенный хер пробрался также в
имевшееся в кресте чуть ниже первого шарнира отверстие соответствующего
диаметра...
Не прошло и минуты, как Ромуальд
уже сидел за столом. Шорох лосиной шкуры на двери заставил его оглянуться.
В дверях стоял смущенного вида молодой
человек.
- Так! - сказал Суицид. - Вот и он.
Вот эта тварь! Буди распят!!!
Вэлер, Томас, Илья
30.01.1999
Избранные экспромты [с купюрами]
Безумец
выстругал поделку.
То был его живой
портрет.
Портрет тот двигал
челюстями
И делал страшные
глаза.
Бывало,
спать пойдет Иваныч,
Да тут его и стукнет
сон.
В
грязелечебнице ЧП вдруг:
Грязь хлынула к
главврачу.
Главврач стоит, прижатый
грязью
К другому главному
врачу.
В
зоологическом музее
Отпали яйца у
слона.
Бегут смотрители с
корзиной
И говорят: «Какой
кошмар!»
В
какой-то миг мой разум сдался,
И я понёсся во
кусты.
В медведе
завелося нечто:
Поёт и целится в
него.
В плену
аборигенов стонет
Отважный Леонард
Кокто:
Ему засовывают в
ноздри
Пальто.
В поту проснулся Федр
Игнатьич:
Приснилась жаба в
гамаке,
С кальяном, в маминых
серёжках
В ушах и в папином
плаще.
В реакторе
скончался техник,
Посаженный туда за
то,
Что не хотел менять
профессию
На обветшалое
пальто.
В семье
рабочего несчастье:
Родился новый
пресс-папье.
В
стогу сошлись бобер с енотом,
А два енота и
бобер
В засаде были на
енота,
А на бобра -- бобер и
ёж.
Весной у
Фёдора запоры
От свежих ягод и
грибов.
Вот в
бане лопнули у Карла
Уж ягодицы от
жары.
Вот в
истребителе несётся
Медведь на вражеские
пни.
Вот
волосатые индейцы
Выходят, луки
натянув.
Колумб им говорит:
«Позвольте,
Хуи прикройте вы
сперва».
Вот
лётчик прыгнул с самолета,
Попал в болото
нечистот.
Он думал, самолет в
пожаре,
А самолет прекрасно
сел.
Вот
пробирается по лесу
Младая дева без
штанов.
Из-за кустов за ней с
улыбкой
Следит группа
стариканов.
Та дева говорит: «Не
надо!»
А старики: «Нет, надо,
блядь!
Хотим твово мы
винограду
Нарвать, нарвать, нарвать,
нарвать!»
Вот
стал медведь какой-то странный --
Не ходит
больше по лесам,
Весь скорчился в пруду под
ивой
И шерсть пускает по
воде.
Все
прихожане удивились:
Вместо распятья стоял
танк,
А наверху сидел
полковник-
Мутант.
Ежи набились в труп
медведя.
«Поехали, -- кричат, --
медведь!»
Иван
Иваныч обосрался
И говно матом
обложил.
Качайтесь в танце, Пётр Игнатьич,
Виляйте
бёдрами, как блядь.
Когда же в третий раз
Иваныч
Над огородом
поднялся,
Соседи выхватили
ружья
И сбили
мразь.
Коней
Иваныч ненавидел.
Увидит, как коня
ведут,
Пристроится тихонько
сзади
И хуем по коню
стучит.
«Куда ты
лезешь, обезьяна?» --
Медведю говорит
сова.
Любил
Иваныч незабудки,
А помнил только о
говне.
На
операции врач пёрнул
В мошонку прямо
медсестре.
Настолько Пётр был прекрасен,
Что сам кончал
он от себя.
Поэтому старался на
ночь
Держаться дальше от
зеркал.
Не
беспокойтесь, я в порядке.
А вот взгляните на
него:
С чего бы это у здорового
человека
Обезьянье
лицо?
От
нестареющего вальса
Примяло Марфу к
мужикам.
Парад
безумств открыл Егорыч
Бравурным маршем на
хую.
Представьте,
Пётр Ильич, вы -- суслик,
Сидите в норке
день-деньской.
У вас в шерсти запутан
галстук,
И ваш портфель набит
травой.
Развесил
в Рождество на ёлке
Медведь любимых
егерей.
Развил в
себе такую волю
Степан Игнатьевич
Скворцов,
Что мог говно себе на
шею
Класть без отрицательных
эмоций.
Священник
вместо «Боже правый»
Сказал случайно: «Ёб
твою».
И вот с иконы
полетели
В него очки и
сапоги.
Такую
страшную рассказку
Сказала бабушка
внуку,
Что внук седой наутро
вылез
И умер через два
часа.
Учили
милиционеров
Не реагировать на
свист.
Однако два
милиционера
От свиста клали во
штаны.
Хотел
художник на мольберте
Святого Павла
рисовать.
Мазнул два раза -- блядь, да
это
Какой-то глупый
онанист!
Иваныч
от крамольных мыслей
Закрыл лицо пальтом
своим.
Летать? А
надо ли, Карл Фролыч?
По мне так лучше не
летать,
А носом уж в говне
копаться
И смрад зловонный
испускать!
Блеснул Иван в кровавой драме
Зубами золотыми,
блядь!
Раз в
музыкальной школе Федор
Прижал тромбоном мать
свою.
Иван Иваныч
дом построил,
Огромный сумасшедший
дом.
Авторы (в алфавитном порядке):
Ваннинг, Вэлер, Денис, Джордж,
Илья, Корбук, Маша, Машчо,
Нэтти, Пегий, Рэнди, Томас.
|
