#1. Сумасшествие


Алексей Лапшин
Модернизм. Нигилизм

Меня давно занимает тема соотношения различных типов нигилизма с духом времени. Я утверждаю, что существуют нигилизм и нигилизм, два явления полностью противоположных друг другу.

Вот наступил 21 век, новое тысячелетие, началась эпоха принципиально отличная от всего, что до сих пор знала история человечества. Тем, кому довелось родиться в 70-х – начале 80-х годов прошлого века, не говоря уже об их отцах и дедах, пришлось оказаться свидетелями смены исторических эр на земле. 2000 год, действительно оказался символической цифрой. После миллениума мир стал совершенно другим. Разумеется, произошло это не по мановению волшебной палочки. Новый мир – результат развития тенденций прошлого, которые на определённом этапе, совпавшем со стартом третьего тысячелетия, окончательно стали определяющими. Прежде всего, речь идёт об отказе так называемого цивилизованного общества от поисков смысла существования вне самого себя. Общество объявлено самоценным. Несогласные вытеснены на интеллектуальную и социальную обочину, а то и вовсе объявлены экстремистами. Люди, начавшие свою жизнь ещё при остатках идеократии в социумах, переместились в эпоху тотального метафизического скептицизма, тщательно скрываемого под гуманистическими лозунгами. Нам говорят, что человек это «всё», и одновременно ограничивают это «всё» удовлетворением биологических потребностей, выдаваемых за социальную самореализацию. Подобная промывка мозгов, конечно же, не является ноу-хау 21 века, однако ещё в прошлом столетии ей противостояли глобальные идеологические альтернативы. Сегодня они отсутствуют. Исключение составляет демонизированный радикальный ислам, ведущий локальные партизанские войны против установившегося миропорядка. Однако подавляющее большинство в силу пропаганды и собственного менталитета воспринимает исламский радикализм как угрозу, а не альтернативу. Перелом в сознании сопровождается фантастически быстрым ростом научно-технического прогресса, всё более отделяющим человечество от его прошлого. История минувших веков как бы сжимается. Для современного подростка, проводящего дни у компьютера, умерший в 1953 году Иосиф Сталин, такой же далёкий и непонятный персонаж, как, например, Тимур Тамерлан. И один, и другой для него жители иной эры. Предвижу упрёк в обобщениях, но допускаю я их лишь для того, чтобы лучше обозначить суть описываемых процессов. То есть я хочу сказать, что в третьем тысячелетии цивилизация вошла в стадию, на которой её прошлое теряет свой смысл и культурное значение. Происходит смена цивилизационного кода.

В ситуации, когда метафизический скепсис определяет мировоззрение общества, проблема определения нигилизма становится очевидной. Что следует подразумевать под нигилизмом? Предельно критическое отношение к существующей реальности или трезвую жизненную позицию здравомыслящего обывателя, целиком принимающего законы социума. В первом случае, нигилизм понимается как своеобразный бунт идеализма против рациональности, во втором как отказ от всего идеалистического, иррационального, мешающего решению конкретных сиюминутных задач. При таком раскладе нигилистами могут быть названы и поэт, пытающийся вывести себя за рамки общества-спектакля, и топ-менеджер. Алина Витухновская и Глеб Павловский. Ясно, что сегодня необходимо говорить о двух разных нигилизмах. Нигилизме общества и нигилизме, не желающей растворяться в нём, личности.

Чтобы глубже вникнуть в проблему, предпримем небольшой экскурс в историю. Обратимся к первой половине 20 века. Именно этот период торжества модернизма в политике и культуре обеспечил окончательное утверждение техноморфной модели бытия, предполагающей функциональный подход к индивидууму. Однако здесь необходима принципиальная оговорка. Модернизм как социально-политическое явление и модернизм в культуре - далеко не тождественные вещи. Более того, модернизм в культуре часто является прямым отрицанием, бунтом против модернизма как социально-политического явления. Тем не менее, это вовсе не означает, что модерн не представляет собой единого направления в человеческой истории.

Как это понимать? Дело в том, что начиная с эпохи Просвещения развитие модернизма есть ничто иное, как постепенное освобождение общества от традиции. Данную оценку в принципе разделяют как его сторонники, так и противники. Модерн разрушает монархии, резко ослабляет авторитет религий, утверждает естественнонаучное мировоззрение, раскрепощает человеческую сексуальность… Всё это одновременно и освобождает, и упрощает человека, лишает его макрокосмического измерения. Таков трагический парадокс модерна.

Культура, называемая искусствоведами обобщающим термином «модернизм», появляется уже на завершающем этапе уничтожения традиции. Возникает она в самом конце 19-го-начале 20 века и расцветает после Первой мировой войны. Ранее культура, за редкими исключениями вроде импрессионистов или Артюра Рембо, придерживалась традиционных форм выражения. Отказ от этих традиционных форм был следствием тотального неприятия технократического, утилитарного отношения к человеку и бытию, неумолимо утверждавшемуся в обществе. Здесь мы сталкиваемся с ещё одним парадоксом модернистской цивилизации. С одной стороны, её культура могла появиться только после разрушения основ традиции, с другой – именно разрыв с традиционными формами вызывал на первых порах жёсткую эстетическую, а часто и политическую конфронтацию между представителями «нового искусства» и социумом. Кстати, многие представители авангарда искали источники вдохновения в традиционных культурах. Достаточно вспомнить Эзру Паунда или лидеров сюрреалистов Арто и Бретона… Очевидно, этот поиск был попыткой осуществить настоящую «революцию смыслов» не только в культурном, но и в социальном пространстве. Не случайны и симпатии авангардистов к революционным идеологиям 20 века: фашизму и коммунизму. То, что эти движения также являлись частью модернистской цивилизации, выяснилось позже. Но это уже отдельная большая тема.

В конечном итоге модернистской культуре так и не удалось подорвать модернистское общество, что, естественно, никак не умаляет её заслуги. Тем более, не все представители культуры модерна ставили перед собой революционные цели. Были и те, которые просто не верили в возможность переустройства социума, преодоления отчуждения. Некоторые вообще предпочитали заниматься чистым искусством. После Второй мировой войны, несмотря на сохранившуюся в значительной степени неполиткорректность, культура модерна становится признанной частью модернистского общества. Почему нигилистический бунт авангарда потерпел поражение? Думаю, иначе и быть не могло. Искусство модерна немыслимо вне контекста модернистского общества и потому никогда не было способно вырваться за его границы. Бунт всегда заканчивался, условно говоря, «чёрным квадратом».
Но вернёмся к дню сегодняшнему. Несомненно, человек, открыто критикующий основы современной цивилизации, теперь находится в гораздо более маргинальном положении, чем сто и даже пятьдесят лет назад. Будущее с той или иной долей оптимизма (пессимизма) воспринимается как вечно продолжающееся настоящее, прошлое становится всё более непроницаемым и чуждым. Что же остаётся не желающим подчиняться: отрицание отрицания, нигилизм не сдающегося одиночки против прохладного нигилизма общества? Вполне возможно, что иного уже не дано. И всё же есть шанс, за который стоит зацепиться. Политические и культурные альтернативы 20 века не смогли одержать победу, поскольку, несмотря на свой революционный запал, были блудными детьми модерна, всего лишь пытавшимися обращаться к иным, не модернистским ценностям. Настоящего разрыва с модернизмом у них так и не произошло, а значит рано или поздно их ожидало поражение от более целостной системы. Сейчас – совсем иная ситуация. Сам модерн стремительно уходит в прошлое и скоро вовсе станет архаикой. На смену ему пришёл фактически безальтернативный, но одновременно и истребляющий сам себя постмодернизм. Какова будет скорость этого самоистребления всё ещё не ясно. Понятно только то, что никаких исторических наследников у постмодерна не будет. Потенциал, господствовавшей последние несколько веков цивилизации, полностью исчерпан. Будет либо Конец, либо совсем другая история, дарящая новые возможности.